Андрей Чернецов - Сети зла Страница 32

— Пан? — переспросила амазонка.

Вроде бы так звали какого-то древнего бога, который уже лет пятьсот как помер (как установили мудрецы).

— Да, красотка, я пан! — гордо изрек усач. — Не сомневайся!

Орландина пожала плечами. Может, он считает себя потомком этого ахайского божка? Ну да, в конце концов, ему виднее, кто его предки.

— Белинда, амазонка из Сераписа, — представилась в свою очередь именем, под которым она записалась в «Хозяине морей». — А лехи — это кто? — поинтересовалась из простой вежливости.

Что-то про них она слышала, но вот точно припомнить не могла.

— Лехи — это мы! — с не меньшей гордостью сообщил собеседник, всколыхнув тугое пузо. — Мой маеток Большое Дупло, под Ракшавой! Большое Дупло — это название такое, — пояснил он, видя, как недоуменно взлетели вверх брови собеседницы.

— А, в Артании, — сообразила Орландина. — Так бы и говорил, уважаемый, что артаниец.

— Кто артаниец, я? — обиженно переспросил потомок козлоногого бога. — Сказано тебе, паненка, лех я! Если хочешь знать, наш народ древнее этих восточных варваров раза в два! А куявцев — так вообще в три! Нет, пожалуй, цо и в четыре!

Он прихлебнул из кружки.

— Ну и пиво у вас — гадость невозможная!

— Так это ж вино!

— Разве? — поморщился иноземец. — Но я же просил пива… Эй!! — бабахнул он кулаком по столу. — Холоп, живо сюда!

Но официант не появился, и пригорюнившийся Будря вновь завел беседу с Орландиной.

— Если хочешь знать, то мы бы могли легко прогнать этих артанийцев до самого Данапра, и даже дальше. Но просто нам неохота! Опять же, ведь тогда нам потребуется свой собственный круль. А с какой стати я, ясный и вельможный пан Будря из Большого Дупла, буду подчиняться какому-нибудь Мудре из Козлиных Кучек только потому, цо его выкрикнут крулем?! Сама подумай, прекрасная паненка?

— Верно говоришь, — поддакнула девушка. — Чем Мудря лучше Будри?

— Вот, ты меня понимаешь, — похвалил ее лех. — Нас считают дураками, способными только мед да пиво хлестать, драться и хвастаться. — Остатки вина были опрокинуты в широкую глотку пана. — Но таков наш нрав, на том стоим, и стоять будем на своем! — с гордостью изрек он.

«Ясно, на своем стоять всегда проще. Если на чужое ненароком стать, можно ведь и огрести по первое число!»

— Между прочим, — тон ее собеседника стал серьезным, — вот тут эти чертовы морские людишки веселятся и состязания устраивают, кто кого переорет! — Пренебрежительный взмах ладонью в сторону отдыхающих певцов, тискающих молоденькую служанку. — А ведь в Тартессе ихнем неспокойно. Думаю, у них тут заварушка намечается…

— Это в честь чего? — недоумевающе спросила Орландина. — Вроде все тихо…

— Да, — хохотнул лех, — тараканы у них в голове размером с курицу. Мувят, цо круль здешний, ну, царь, не… как бы это поделикатней при даме выразиться… Не сын своего отца, короче. И вообще… Стратег местный, как его, Алфей, цо ли, уже вербует людей для подавления бунта. На всякий случай. Так что не зевай. Если, конечно, не зря меч носишь, — дружески хлопнул он воительницу по плечу. — Не продешеви. Я вот на меньше, чем центуриона, не соглашусь.

Пан Будря швырнул официанту дисму и, не дожидаясь сдачи, вышел.

«Ну вот, только поговорить хотела», — лениво подумала Орландина. Но тут произошло нечто, заставившее ее забыть и владельца Большого Дупла, да и все остальное: кто-то громко и четко произнес ее имя.

Девушка оглянулась, машинально ища глазами знакомое лицо. Но она никого не узнавала.

— Итак, песня про Орландину и про то, как вредно гулять по ночам.

У девушки только что челюсть не отвисла. Слова эти произнес молодой, не многим старше ее, симпатичный темноволосый парень в малиновом берете и кожаной жилетке, задумчиво настраивавший резную китару.

Видать, тоже соискатель успеха на Посейдоновых состязаниях.

Пока амазонка напряженно думала, не подойти ли к нему и, взяв за ворот, не спросить что-то вроде: «Эй ты, кто тебе позволил трепать мое имя по кабакам?!». — Юноша запел, взяв сразу четыре аккорда.

И она, хоть про нее и говорили, что, дескать, ей в детстве слон на ухо наступил, невольно заслушалась.

Голос у парня был хоть куда, да и стихи, на вкус прознатчицы, тоже вполне ничего:

Я ночью вышел на прогулку,Брел в темноте по переулку,Вдруг вижу — дева в закоулке,Стоит в слезах.— Кто, — говорю, — тебя обидел? —Потом я лик ее увидел. —Где, мне скажи, тебя я видел?Забыл тебя!Да, — вспомнил я, — ты Орландина!Ответствуй мне, ты — Орландина?Признайся же, о ангел дивный!Узнал тебя!Да, — отвечает мне невинно. —Да, угадал мое ты имя,Знай, юноша, что ОрландинойЗовут меня…Где, говоришь, меня ты видел?Ведь это ты меня обидел!Но все ж, обиду я отринув,Буду твоя.— Как же хочу тебя обнять я!Поцеловать тебя под платьем,Скорей приди в мои объятья, —Сказал ей я.Но изменила вдруг обличье.Покрылся шерстью рот девичий,Стал красным глаз, а голос птичьимИ волчьим лик.Меня чудовище схватило,Когтями кожу мне пронзилоИ сладострастно испустилоЗловещий крик:— Ты видишь, я не Орландина!Нет, я совсем не Орландина!Знай, я вообще не Орландина,А Люцифер!Вот, наконец, в моих ты лапах!Сейчас сожму свои объятья,И ты услышишь серный запахИ гул огня!Так завопил, вонзая медныйСвой острый рог мне в сердце бедное,Владыка преисподней древний,Сам Сатана…

Певец закончил печальным всхлипом.

В шапку полетели монеты, все больше медные. Было их не слишком много, хоть и не мало. Попадалось и серебро — три или четыре дисмы.

— Песня забавная, что и говорить, — хлопнул каменной ладонью по столу какой-то матрос. — Чувак круто попал. А теперь нашу, моряцкую давай.

— Точно, давай нашу! — послышались зычные возгласы.

— «Осьминожьего царя»!

— «Сокола»!

— Нет, «Над седой равниной моря…» Точно, давай «Равнину»!

Юный бард, изо всех сил стараясь скрыть выражение подлинной муки на лице, несколько секунд постоял, замерев, а потом ударил всеми десятью пальцами по струнам и залихватски запел:

Над седой равниной моря ветер тучи собирает,

Между тучами и морем гордо реют два пирата,

Буревестников пугая, гордо реют два пирата,

Над седой равниной моря гордо реют два пирата —

А чего бы им не реять, коль их вздернули на рею?..

Он спел знакомую Орландине «Равнину», затем «Осьминожьего царя», «Патрицианку и боцмана». И еще старую и казавшуюся ей нарочито пафосной «Если завтра война» (почему-то матушка плевалась, когда при ней ее пели).

Медяки падали все скуднее. Она тоже бросила исполнителю дисму.

Но вот наконец, раскланявшись и поблагодарив всех, юноша покинул харчевню.

И только когда за ним захлопнулась дверь, Орландина только что не хлопнула себя по лбу. Вот дура! В самом деле, две извилины, и обе от шлема! Как она могла не понять — тому, кто сочинял песню про Орландину, должно быть известно, у какого народа в ходу могут быть такие имена!

И, без счету высыпав на стол медяки, девушка вылетела из таверны.

Выскочила она как раз вовремя. За углом двое представителей портовой швали самого худого пошиба деловито разбирались с бардом.

Один обыскивал его, прижатого к стене, видать, на предмет кошелька, другой пытался снять с шеи инструмент.

— Ну хватит, — лениво процедила она, не доходя шагов пять. — Оставьте его и поищите другую добычу.

С полминуты они изучали ее заплывшими глазками.

— Эге, ты нанял себе телохранительницу, приятель? — прогундосил один из парней, обращаясь к побледневшему певцу.

— А она еще что-нибудь делать умеет? — глумливо подхватил второй.

— А может, нам проверить это, Хворый? — неторопливо делая шаг в ее сторону, осклабился гнилыми зубами первый.

Амазонка молча вытащила скрамасакс.

— Проверяйте, — сказала спокойно. — Я вас не трогаю, ни на кого не бросаюсь… Вы сами виноваты…

Парни остановились в нерешительности.

В конце концов, они не были ни отмороженными головорезами, ни совсем уж тупыми громилами, у которых мозги напрочь отбиты еще в детстве.

Если девка носит меч, то, надо думать, орудовать им худо-бедно умеет. А коли дело дойдет до стражи и суда, никто не поверит, что девчонка первая набросилась на них с оружием. Тем более им уже может быть глубоко безразлично…

— Ладно, еще встретимся, — изрек старший обычную фразу проигравших, и парочка убралась прочь.

Отдышавшись, певец снял берет и церемонно раскланялся.

— Уж не знаю, какой бог вас послал, но буду молить о вашем здравии. Меня бы они точно избили, — продолжил он. — Не приведи боги, еще и пальцы сломали бы. А мою китару разбили бы о стенку. Почему-то таким это в особенную радость — разбить инструмент. Да, позволю себе представиться. Стир Максимус, певец из Мунхена. Это в Аллемании, на юге.