Борис Лапин - Ничьи дети (сборник) Страница 33

А потом она сидела в траве и плакала, спрятав лицо в ладони.

И повторяла чужим деревянным голосом слова, которые означали для него конец света: «Нет, нет, я тебя не люблю! Я тебя не люблю».

Она плакала, и он не понимал тогда, отчего она плачет, когда плакать надо было ему. А она жалела себя. Жалела, что ее полюбил совсем не тот, кого любит она. И она не хотела быть жестокой, как был жесток с нею тот, другой, но ничем не могла помочь, а потому еще больше жалела себя.

Они возвращались обратно, и праздничное цветение черемухи усугубляло беду. Они шли по высокой траве, чтобы случайно не задеть друг друга плечом, а тропинка между ними оставалась свободной, будто шел по ней невидимый третий.

«А теперь поцелуй меня, — сказала она строго. — Один раз. На прощанье. И забудь навсегда».

И она ушла из его жизни — действительно навсегда…

Ему остались только книги. Книги в общежитии, книги на занятиях, книги в библиотеке. Единственные друзья. Почти единственные собеседники. Опять, как тогда, во время лесных скитаний, он стал диким и нелюдимым. Что-то перегорело в нем среди цветущих черемух. И он, верно, навсегда остался бы таким, если бы однажды другая девушка, самая красивая на их курсе, самая умная, самая гордая, не положила голову ему на плечо, если бы не сказала: «Кочин мой, Кочин!» И что она нашла в нем такого, в нем, самом обыкновенном, ничем не примечательном?! Это была Катя, жена…

Он видел… Многое он видел. Но пересказать увиденное в тот вечер просто невозможно. Он увлекся. Его воображение парило над облаками, его мысли неслись вперед. Уже завязывались новые сюжетные узлы, уже пыталось стремительно раскрутиться действие, но что-то мешало…

Когда он очнулся, зеленый зал стоя рукоплескал смущенно раскланивающемуся автору. Маленький человек в тяжелых очках торопливо рассовывал по карманам уже ненужные бумажки. Кочин тоже изо всей силы захлопал в ладоши человеку, который подарил ему этот счастливый вечер, вечер творчества.

Его вывел из оцепенения стук. Щелкнул замок. В двери стоял Вадим Петрович. Кочин поднялся и с удивлением обнаружил ту же заставленную книгами комнату. В углу темнел безжизненный телевизор. Вадим Петрович протянул портсигар, Кочин закурил и только тогда почувствовал, как сильно устал.

— Это по телевизору? — спросил он. Голос прозвучал хрипло, незнакомо.

— Нет, — с усмешкой ответил Вадим Петрович. — По «телевизору» шла только цветомузыка. Да вы и не могли бы видеть его, после настройки кресло повернуло вас лицом к стене.

— Верно, — вспомнил Кочин. — Я заметил.

— Заметили? Во время сеанса?

— Да, несколько раз что-то случалось… будто рвалась лента в кино.

Вадим Петрович задумчиво покачал головой, зачем-то тронул полусферы антенн — и рассмеялся.

— Троллейбус? Ну конечно, троллейбус искрил на повороте! Помехи в схеме.

— Скажите, — спросил Кочин, — что это за роман? Я понимаю, все это из будущего… Но на самом деле?

— Роман? — изумился Вадим Петрович. — Это не роман. Это моя жизнь.

— Ваша… жизнь!?

— Разумеется. А разве похоже на роман?

— Странно, странно! Но почему же я не мог включиться в начало романа, а потом ни с того ни с сего включился в середину? И почему видел куски своей жизни?

Наивность Кочина рассмешила Вадима Петровича:

— Голубчик мой! Это типичнейшие ошибки восприятия. Вы видели мою жизнь своими глазами, только и всего. А что касается «включения» — ведь вы сидели не в зеленом зале, а здесь, в комнате.

— Ну и что же?

— А то, что я должен был показать вам сначала сам вечер — и я думал о вечере. А уж потом стал вспоминать свою жизнь. Не мог же я вызвать в своем представлении и то, и другое разом!

— Вы специально занимаетесь этим… искусством будущего?

— Ну нет, я занимаюсь тем, что на языке быта можно назвать непосредственной передачей мысли. Экстрасенсорика, слышали?

— И вы знаете, в чем суть передачи мысли? Физическая суть?

— Не знаю. Но это отнюдь не мешает мне экспериментировать. Пользовались же древние моряки компасом, не зная физической сути магнетизма. А здесь главное — психологический контакт, так сказать, настройка.

— И последний вопрос. Искусство будущего… вы думали о нем раньше?

— Представьте себе, никогда. Только сегодня, на вечере в Политехническом, вспомнились мне слова Ленина о том, что искусство должно принадлежать народу. Вот я и проимпровизировал один из возможных вариантов. Спорно? Согласен. Но я же не теоретик искусства, а всего-навсего психолог, да и то самоучка. А вы… вы знаете, кто вы?

— Дилетант?

— Те-ле-пат! Да еще какой телепат! Я сразу понял это, едва вы приняли мою мысль о дилетантстве. Скажите, Володя… Можно мне вас так?.. А прежде бывали у вас подобные случаи?

Кочин задумался. То, что произошло с ним сегодня, было, конечно, изумительно и неповторимо. Но и раньше…

Это случилось первого сентября 1943 года. Он только что прибежал из школы, взбудораженный, переполненный впечатлениями, швырнул портфель на стол, торопясь скорее рассказать обо всем матери… А она сидела как неживая, будто только ее тело находилось здесь, глаза ничего не видели, и руки безжизненно повисли. Он бросился к ней.

— Мам, что с тобой?

Она долго, издалека возвращалась в себя. Потом прижала к груди его голову и, задыхаясь, прошептала:

— Папку… убили… на войне…

Он только что встретил на улице почтальоншу и потому спросил, холодея:

— Что, похоронка?

В те времена любой шкет знал это страшное слово.

Закрыв лицо натруженными, всегда шершавыми руками, мать покачала головой.

— Нет, Вовка, сама видела… Звал он меня. На пригорке лежал, лицом к солнышку, и звал… Родименький!.. — и она упала лицом в подушку.

Вовка расстроился, хоть ничего и не понял. Может, это она во сне? Или предчувствия какие? Но он уже твердо усвоил, что никаких предчувствий, вещих снов и всего прочего такого не существует, как не существует бога и черта.

Похоронка пришла в октябре. А вслед за ней пришло письмо: отца тяжело ранило в бою, умер он на руках друзей и все звал перед смертью Нюру. Письмо было отправлено второго сентября, а пришло только в октябре. В те времена почта работала плохо.

…Он шел с лекций по зимней Москве, ветер сыпал мокрым снегом, под ногами чавкала серая снежная кашица. И вдруг ни с того ни с сего он увидел мать. Она лежала на старой деревянной кровати, откинув голову, и тихо стонала, а вокруг испуганно суетились белые халаты. Не раздумывая, он повернул и побежал обратно в университет. За полчаса ему удалось наскрести на авиабилет — благо, стипендию давали недавно. Он поймал такси, по пути во Внуково заскочил в общежитие на Стромынку, взял чемоданчик и «срочную», подсунутую под дверь. И только в самолете дошло до него, что телеграмму-то он так и не прочел. Он и без чтения знал ее текст: «Вылетай, мама тяжело больна».

К счастью, тогда все обошлось, мать поправилась, а умерла она позднее, в больнице, под наркозом, прежде на многое успев раскрыть ему глаза. Он узнал, что и сама мать, и ее отец, и бабка по отцу — все обладали этим свойством, которое в глухом уральском городке даже и назвать не знали как, а потому называли просто «предчувствием», что проявляется это свойство не всегда, только в самые напряженные моменты жизни, что расстояние здесь ни при чем и что многие люди, хотя и не в такой степени, обладают этим свойством, но пользоваться им по своему усмотрению не может никто.

Вадим Петрович не удивился.

— Стихийная телепатия, — сказал он с горькой усмешкой. — То самое, что наши противники опровергают уже несколько столетий и никак не могут опровергнуть. Скажу вам по секрету, сами они, наши опровергатели, верят не только в телепатию, но и в черных кошек, да не признаются. Потому что стоит им признаться, у них тут же потребуют: «Будьте добреньки, объясните физическую суть». Суть объяснить они не могут, а важные кресла занимают, труды издают, зарплату получают. Тогда им скажут: «Как же так, голубчики?» Вот этого-то вопроса и боятся они, вовсе не телепатии. Впрочем, разговоры разговорами, а не мешало бы чайку испить, как вы считаете?

Кочин вернулся в гостиницу за полночь и долго не мог уснуть. Да и было о чем пораздумать. Но даже теперь он все еще не придавал особого значения этой случайной встрече.

В кармане его пиджака лежал полушутливый «документ», наскоро отстуканный на заикающейся машинке Вадима Петровича.

Мы, телепаты Земли и всей Солнечной системы, собравшись на свой Первый Учредительный съезд, торжественно провозглашаем:

1. Великое достояние человечества — способность непосредственно передавать мысли и образы — только на пользу человечеству!