Дмитрий Емец - Великое Нечто Страница 35

— Чингиз Тамерланыч, вы меня слышите?

Старый узбек покачал головой, что, мол, нет, не слышит.

— Вы глухой? Грзенк закивал.

— И по-русски не понимаете?

Грзенк опять помотал головой, показывая, что не понимает. Семен Маркович сострадательно вздохнул.

Молчаливый майор аккуратно сложил газеты, убрал их в «дипломат» и достал колоду карт.

— А не сыграть ли нам в преф? — предложил он.

— Почему бы и нет? — сразу согласился Корсаков.

Они начали игру. Дубровин с минуту любовался мелькавшими за стеклом столбами, а потом нерешительно спросил:

— Можно я с вами поиграю? Только давайте в подкидного дурака.

— В дурака? — удивился майор. — Ну давайте в дурака. А кто четвертым?

— Я уверена, что быстро научусь, — попросила Лирда.

— Вы никогда раньше не играли? Ну и игра будет… — поморщился майор.

Неожиданно с кошмарным лязгом сработали тормоза. Полетели чемоданы. Сонный Никита едва не свалился с полки.

«Неужели майстрюк?» — всполошился Грзенк.

Глава XVI

ПРАДЕДУШКА БНУРГ

Прадедушка Бнург сидел на крыше одного из московских небоскребов и смотрел на полную луну. В горле у него клокотало. Он ощущал непонятную тоску и одиночество. Почему-то луна очень беспокоила его, и он словно разговаривал с ней своим монотонным воем. «Наверное, я унаследовал это от моих предков-волков», — задумался он и почти сразу спохватился, что никаких предков-волков у него не было.

«Все в голове мешается!» — выругал себя прадедушка и собрался уже взять себя в руки, но вместо этого, повинуясь мгновенному импульсу, задрал лапу у центральной антенны. Ему льстила мысль, что ни одна собачка еще не поднимала ногу так высоко над городом. Но почти сразу он уловил слабый запах от одной из труб. Кажется, какой-то ленивый жилец небоскреба уже присобачился выводить на крышу свою псину.

Бнург оскорбленно залаял и несколько раз дернул задними лапами, отбрасывая назад воображаемую землю. Тут на глаза ему опять попалась луна, и одновременно с этим в его гениальной голове вспыхнула до смешного простая мысль: «А что, если мне поднять ногу на Луне и повыть оттуда на Землю?»

Не откладывая, прадедушка перенесся на Луну. Пристроившись у одного из кратеров, он с разочарованием обнаружил, что задирать на Луне лапу не так интересно, как он думал, за счет ее слабого притяжения. Но все равно прадедушка был первой собакой, делавшей это на спутнике Земли, и он почувствовал вполне заслуженную гордость.

Прадедушку Бнурга, с тех нор как он принял постоянную форму собаки, тянуло устанавливать своеобразные рекорды, превосходящие все вероятные возможности. «Чего я только не делал! — самодовольно припомнил он, глядя с Луны на Землю. — Штаны на американском президенте рвал. Лучшей выставочной кошке полхвоста отгрыз! Породистой чау-чау, которую хозяева даже на улицу боялись выпускать, щенков сделал! Да, будет о чем вспомнить на старости лет!»

Вернувшись на Землю, Бнург ощутил близость майстрюка. «Похоже, я заигрался и пропустил что-то важное», — с тревогой подумал Бнург и подобрался поближе к майстрюку.

Даже теперь, когда прадедушка давно утратил материальную сущность, он не мог смотреть на майстрюка без страха и омерзения. Один из шаров пожирателя еще сохранял контуры головы погубившей Сайда Али Ахмеда красавицы. Хищник выглядел потрепанным. После взрыва укорененного фантома один из его шаров был полностью уничтожен, а другой серьезно пострадал, но уже начинал восстанавливаться. Майстрюк висел над Москвой в пелене облаков и ждал, пока шар полностью воссоздаст свою структуру, чтобы продолжить охоту.

Бнург стал искать Грзенка и Лирду, чтобы сообщить им об этом, но наткнулся на множество ложных двойников. Все двойники Грзенка были скрытными и не выдавали, где может находиться их хозяин. Да, вероятнее всего, и не знали.

«Узнаю своего правнука: все его фантомы на редкость гупые и скучные, без проблеска гениальности», — раздраженно подумал Бнург.

Прадедушка сунулся было к шлявшейся по магазинам тонконогой манекенщице, фантому Лирды, но та, увидев собаку, только ошалело заморгала огромными глазами и стала спрашивать: «Песик, ты чей? Хочешь колбаски?»

Бнург разрешил ей себя погладить, а потом забежал за телефонную будку и исчез. Он решил на время отложить поиски и еще понаблюдать за майстрюком.

К майстрюку как раз подлетел один из разведочных шаров, и, увидев его, Бнург заскулил от внезапно нахлынувшей тоски. В этом шаре, беловатом, расплывчатом, неуловимо отличающемся от других шаров, Бнург узнал родную материю своей жены Дымлы. Ему захотелось прижаться к этой материи, войти в нее, но теперь это был лишь колеблющийся зыбкий шар, сквозь который проглядывало соседнее облако. Эта некогда столь родная материя теперь совсем не замечала Бнурга и, как и все шары, была преисполнена охотничьего азарта.

Дымла перешла в иллюзорную сущность несколькими годами раньше, чем Бнург, по неосторожности высунувшись из статического поля и позволив майстрюку перехватить ее импульс. Больше ему и не понадобилось. Через минуту на нее набросилось восемьдесят шаров, и она сама стала восемьдесят первым. Возможно, гибель жены послужила главной причиной, почему Бнург не слишком боролся за свою жизнь, когда его самого стал выслеживать тот хищник.

Майстрюки были очень неглупы. Даже этот молодой неопытный майстрюк за неполный день охоты многому успел научиться. Так, он понял: чтобы свести риск к минимуму, ловушки нельзя устраивать более чем одним шаром. Поспешных атак также лучше не предпринимать. После того как раненый шар восстановит свою структуру, хищник решил разделиться и зорко наблюдать за всеми фантомами.

Фантомы не наделены способностью менять форму, как настоящие мрыги, и майстрюк это знал. Значит, и добыча из опасения выдать себя теперь вынуждена будет постоянно находиться в одной форме. Как только мрыги попытаются изменить ее, они выдадут себя. Посмотрим, кто окажется хитрее! Фантомная тактика, возможно, не так уж плоха, но она лишает добычу целого ряда преимуществ.

Грустно глядя на полупрозрачный, меняющий очертания шар майстрюка, когда-то бывший его женой, Бнург думал об относительности всего сущего и даже об относительности того, что мы обычно вкладываем в слово «любовь». Его чувство к Дымле и ее чувство к нему, которым они когда-то так гордились и которое, как им казалось, достигало иногда почти запретного накала страсти, в действительности было всего лишь привязанностью двух физических оболочек, совместно заботившихся о воспитании детей и внуков, но не более.

После смерти их духовные сущности какое-то время по привычке пытались держаться вместе в Иллюзорном мире, но потом стали разбегаться вначале на несколько дней, а потом на все более и более продолжительные сроки.

У него появились свои интересы, у нее — свои, и интересы эти не пересекались. Бнург сотворил свой собственный иллюзорный мирок на маленькой планетке и, воображая себя Богом, населял его и творил историю его народов. Потом, когда принимать все решения за свой мирок ему стало неинтересно, Бнург подарил мирку свободу воли и… забросил его, так как при этой свободе ему самому уже не было места. Теперь он только изредка навещал его и спасал от войн и катаклизмов, до которых быстро развивающийся мирок то и дело докатывался.

А Дымла странствовала вверх-вниз по шкале времени от самых первых веков до последних и достигла в этом высокого совершенства. Но потом это ей надоело, и Дымла придумала себе новое увлечение. Парадоксы любви, как она сама называла эту игру. Поначалу. Пока она еще осознавала, что это игра.

Она стала творить себе поклонников и великодушно позволяла им то любить, то мучить себя, как ей того хотелось. Бнургу не нравилось, что жена всякий раз является к нему в сопровождении нового воздыхателя, настолько све-жесотворенного, что взгляд невольно искал на нем следы оберточной бумаги. Это мог быть и холодный лощеный франт в черном фраке, презрительно сквозь зубы цедивший слова, и купец Паратов из «Бесприданницы», и кинозвезда, а то и простоватый неандерталец, который, ревнуя, омерзительно скалил зубы и пытался огреть Бнурга дубинкой.

Но это все еще был не идеальный возлюбленный, который представлял бы серьезную угрозу, а, так сказать, первые шаги к нему. Дымла постоянно экспериментировала, сочетала несочетаемое, брала у каждого по черте, училась на ошибках и с каждым разом подбиралась все ближе и ближе к своему идеалу, к этакому универсальному герою, которым она сама, его создательница, могла бы увлечься.

Эта игра в любовь вскоре так затянула Дымлу, что Бнург, творивший свой непонятный призрачный мирок, стал казаться ей скучным и малоинтересным. Он говорил не то и не так, не вовремя приходил, не вовремя уходил и допускал ошибки, каких никогда не допустил бы даже самый простенький фантом, которому изначально, еще в интимный момент сотворения, нашептывалось в ушко, что любит и что не любит его хозяйка.