Terry Pratchett - Маскарад (пер. С.Увбарх под ред. А.Жикаренцева) Страница 36

– Нет.

– Нет?

– Теперь уже через двадцать две секунды, – уточнила матушка.

Этим утром господин Бадья явился в Оперу пораньше – посмотреть, не умер ли еще кто.

Он успел добраться до кабинета, и по дороге из теней на него не вывалилось ни единого трупа.

Честно говоря, к тому, что сейчас происходило, он был совершенно не готов. Господин Бадья любил оперу. Все в ней казалось ему таким артистическим. Он пересмотрел сотни опер, и за это время практически никто не умер – если не считать одного случая, когда некую балеринку от чрезмерного энтузиазма швырнули прямо на колени пожилому господину в партере. С ней-то ничего не случилось, но старик скончался счастливым.

Кто-то постучался.

Господин Бадья приоткрыл дверь на четверть дюйма.

– Кто умер? – спросил он.

– Никто господин Бадья! Я принес почту!

– А, это ты, Уолтер. Спасибо, спасибо. Он принял пачку писем и захлопнул дверь.

Счета. Опять счета. Оперой не надо управлять, говорили ему, там все катится само по себе. Ага, только катиться надо на чем-то. К примеру, на деньгах. Он порылся в пись…

В руке у него был конверт с гербом Оперы.

Господин Бадья смотрел на конверт, как люди смотрят на очень злого пса на очень тонком поводке.

Конверт ничего не делал и выглядел как нельзя более запечатанным.

Наконец Бадья решился выпотрошить его посредством ножа, после чего швырнул на стол, как будто опасаясь, что бумага вдруг возьмет да укусит.

Выждав некоторое время, он неуверенно протянул руку и развернул сложенное послание. Оно гласило:

«Мой дорогой Бадья!

Буду очень благодарен, если сегодня вечером Кристина исполнит роль Лауры. Уверяю, она более чем готова к этому.

Второй скрипач немного отстает. Кроме того, у меня вчера создалось впечатление, что второй акт прошел чрезвычайно безжизненно. Исполнители были как деревянные. Это плохо.

А еще хотелось бы от себя лично поприветотвовать сеньора Базилику. Поздравляю вас с его прибытием.

С наилучшими пожеланиями,

Призрак Оперы».

– Господин Зальцелла!

Немного спустя Зальцеллу обнаружили. Он прочел записку.

– Надеюсь, вы не пойдете у него на поводу? – осведомился Зальцелла.

– Но следует признать, она и в самом деле поет великолепно.

– Вы про Агнессу?

– Ну да… да… Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, о чем я.

– Но это не что иное, как шантаж!

– Правда? Разве он нам чем-нибудь угрожает?

– Вы позволили ей… то есть, конечно, им… вы позволили им петь вчера вечером, но разве это помогло бедному доктору Поддыхлу?

– И что ты в таком случае посоветуешь?

В дверь опять постучали – характерным стуком, как будто стучат конечностью из несоединенных суставов.

– Уолтер, можешь войти, – сказали Бадья и Зальцелла хором.

Уолтер вошел своей дерганой походкой. В руке он держал совок для угля.

– Я разговаривал с господином Ваймсом, командующим Городской Стражей, – сообщил Зальцелла. – Он уверяет, что пришлет сюда на сегодняшний вечер своих лучших людей. Переодетыми.

– А мне казалось, ты говорил, что все они ни на что не годные бездарности.

Зальцелла пожал плечами.

– Нам же надо как-то решать проблему. Кстати, вам известно, что доктора Поддыхла задушили и только после этого подвесили?

– Повесили, – автоматически поправил Бадья. – Людей вешают. А подвешивают мясо.

– В самом деле? – ответил Зальцелла. – Благодарю за информацию. Но что касается бедного доктора Поддыхла, то его, согласно всем признакам, именно задушили. А потом повесили.

– Зальцелла, у тебя и в самом деле какое-то странное чувство юмо…

– Все господин Бадья!

– Благодарю, Уолтер. Можешь идти.

– Да господин Бадья!

Уходя, Уолтер очень тщательно прикрыл за собой дверь.

– Меня пугают все эти события, – произнес Зальцелла. – И если вы не изыщете какой-то способ справиться… Господин Бадья, с вами все в порядке?

– Что? – Бадья, который как-то странно смотрел на закрытую дверь, потряс головой. – О. Да. Э-э. Уолтер…

– Что такое?

– Он… с ним все в порядке?

– Хм, он не без… своих маленьких странностей. Но Уолтер совершенно безвреден, если вы об этом. Некоторые музыканты и подсобные рабочие обращаются с ним немного жестоко… иногда посылают, знаете ли, за банкой невидимой краски или мешком дырок от гвоздей, ну, и все прочее в таком же роде. Он излишне доверчив. А почему вы спросили?

– О… так, просто задумался. Глупо, конечно.

– Да, сказать по чести, ведет он себя глупо.

– Нет, я не про то… Хотя не важно…

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг, скромные, неприметные старушки, покинули кабинет Козлингера и теперь так же скромно и неприметно шли по улице. По крайней мере, неприметно шла матушка. Нянюшку же слегка клонило набок.

Каждые тридцать секунд она повторяла:

– Сколько-сколько?

– Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов, – неизменно отвечала матушка. Вид у нее был задумчивый.

– Милый человек, правда? Перевернул все, вплоть до старых пепельниц, в поисках медяков, чтобы именно сегодня выдать нам всю сумму! – восхитилась нянюшка. – Так сколько, говоришь, там было?

– Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.

– Подумать только, семьдесят долларов! Никогда такой суммы за раз в руках не держала.

– Какие семьдесят? Я же…

– Знаю, знаю. Но привыкать надо постепенно. И я вот что тебе скажу о больших деньгах. Они здорово натирают.

– Не нужно было совать кошелек в панталоны.

– Там станут искать в последнюю очередь, – вздохнула нянюшка. – И все-таки сколько там было?

– Три тысячи двести семьдесят долларов и восемьдесят семь пенсов.

– Надо бы купить копилку побольше.

– Покупай сразу камин побольше, чтобы на его полку влезла новая копилка.

– Пока что я бы не отказалась от новых панталон. – Нянюшка подпихнула матушку локтем. – Теперь, когда я разбогатела, тебе придется быть со мной повежливей.

– Разумеется, – хмыкнула матушка. Взгляд у нее был такой, как будто в мыслях она где-то далеко-далеко отсюда. – Думаешь, я этого не учла?

Она внезапно остановилась, так что нянюшка налетела на нее со всего разгону. Громко звякнуло нижнее дамское белье.

Над ними нависал фасад Оперы.

– Надо вернуться сюда, – произнесла матушка. – В восьмую ложу.

– Лом, – решительно заявила нянюшка. – И клещи номер 3.

– Этими инструментами пусть твой Невчик орудует, – возразила матушка. – Кроме того, вламываться бесполезно. Мы должны иметь право туда войти.

– Уборщицы, – задумалась нянюшка. – Можно притвориться уборщицами… Хотя нет, теперь, в моем нынешнем положении, я не могу быть просто уборщицей…

В этот самый момент у Оперы затормозил экипаж. Матушка глянула на нянюшку.

– И правда. – С голоса матушки, как масло с блина, так и капала хитрость. – Мы ведь теперь можем купить восьмую ложу.

– Не получится, – быстро откликнулась нянюшка. – Билеты в нее не продают. Боятся.

Мимо них вниз по ступенькам торопливо сбегали работники Оперы, поправляя рукава и обильно потея. Судя по всему, встречали кого-то очень важного.

– Почему? – не поняла матушка. – У них вон люди мрут как мухи, а опера должна продолжаться. Следовательно, кто-то здесь продаст собственную бабушку, если ему хорошо заплатят.

– Ну, или это будет стоить бешеных денег.

Посмотрев на победоносно воздетый нос матушки, нянюшка Ягг громко застонала.

– О, Эсме! Я ведь собиралась отложить эти деньги на старость! – На мгновение она задумалась. – Даже и так, все равно не получится. Ты взгляни на нас с тобой со стороны, разве мы похожи на людей, покупающих билеты в ложи?…

Из кареты выбрался Энрико Базилика.

– А кто сказал, что билеты будем покупать мы? – усмехнулась матушка.

– О, Эсме!

Звонок на входной двери магазина зазвонил так тоненько, как будто стыдился издавать что-то столь вульгарное, как звон. Скорее он предпочел бы вежливое покашливание.

Это был самый престижный магазин одежды во всем Анк-Морпорке. Полное отсутствие чего бы то ни было столь вульгарного, как товар, – самая верная примета престижного магазина. Редко, но с замыслом разбросанные кусочки дорогого материала лишь намекали на имеющиеся возможности.

Магазин был не из тех, в которых что-то покупают. Это был салон, где можно выпить чашечку кофе и поболтать. Не исключено, правда, что в результате немых переговоров четыре – пять ярдов тонкого и крайне дорогого материала все-таки сменят своего хозяина, но даже в этом случае не будет иметь места ничего такого грубого, как продажа, ни-ни.

– Эй, к вам покупатели пожаловали! – завопила нянюшка.