Шимун Врочек - Танго железного сердца Страница 36

— Всем встать! — раздался его звучный голос. — Достопочтенный судья входит.

Кастор очнулся. Зрители послушно встали, подождали, сели; затем поднялся шум и успокоился лишь после того, как судья, заняв свое место, дважды хватил молотком по столу: хва! тит! Наступила тишина. Выдержав паузу, слово взял прокурор; дело стронулось.

Описание преступлений Филиппа Кроше напоминало увлекательный рыцарский роман — с той поправкой, что повествовал он вовсе не о рыцаре; о жестоком убийце, но с нежным сердцем; неудивительно, что ближе к финалу многие дамы утирали слезы. Во вдохновенной речи обвинителя флибустьер предстал жертвой рока, козней завистников и собственного нетерпеливого нрава. Вина его была доказана. Несомненно, Золотой Крюк заслуживал виселицы — но виселицы, увитой плющом и розами.

— Виновато общество! — уносился в патетические дали прокурор.

Когда с далями, в которых блуждал прокурор, было благополучно покончено, подсудимому предложили высказаться. Корсар встал — цепь, соединяющая кандалы на руках его и ногах, легко качнулась.

Вины своей Кроше не отрицал. Пиратство, разбой, прелюбодеяние, насилие над девицей, работорговля без лицензии, контрабанда големов, осквернение святынь (в том числе связанное с пиратством, разбоем и насилием над девицей). Более того, в свойственной корсарам развязной манере он признался в очередном преступлении: за день до ареста тяжело ранил мужа одной из своих пассий. Ревнивец даже не успел вытащить оружие; да, какая глупость с его стороны; се ля ви.

— Как вы это сделали?

— Проткнул его насквозь. Вот так, — с ленивой грацией фехтовальщика продемонстрировал корсар; звякнуло железо, цепь натянулась до предела. — Но должен заметить, это была самозащита.

— Разве? — желчно осведомился судья. — У вас была шпага, у вашего противника — нет. В чем вы видите самозащиту?

Корсар улыбнулся:

— Я был… не совсем одет.

На галерках радостно вздохнули.

— И что же? — настаивал судья. — Что из этого?

— Сейчас объясню, ваша честь. — Золотой Крюк поднял руки, насколько позволила цепь, и растопырил пальцы. — Видите? Он был настолько рогат, что у меня язык не поворачивается назвать его безоружным!..

Но вернемся покуда к Кастору и его друзьям.

Деревянные перила ограждали их от общего веселья, подобно тому, как рвы и частокол военного лагеря ограждают античную цивилизацию от дикого варварства, бушующего вокруг. На обреченных правосудию никто не обращал внимания. В стане их царило отчаяние; для обороны хуже не придумаешь — прежде чем начался первый приступ, гарнизон уже готов был капитулировать.

— Похоже, вы приуныли, — заметил, подходя к ним, человек. Он снял парик; обнажилась блестящая от пота лысина. — Уфф. Жара!

— Что? — откликнулся Кастор.

— Я вижу кислые лица. Восемь зеленых кислых лимонов.

— Еще бы! — воскликнул Кастор с досадой. — Вот уж не думал, что меня повесят за компанию с пиратом.

— Дело в том, что вы для них скучны, мой друг, — пояснил человек, надев парик на руку и поправляя пальцами другой завитки. — Поэтому присяжные не станут тратить время на ваше оправдание — ведь оно требует усилий. Повесить вас гораздо проще. Фуу! — человек дунул на парик и окутался облаком пудры.

Дальнейшие события показали, что слова эти были пророческими.

Нахмурив лоб, Кастор оглядел присяжных. Он искал в их лицах признаки злобы или дурных намерений. Нет, это все были добрые люди: капитаны, лейтенанты и два контр-адмирала королевского флота. Кирпичного цвета кожа выдавала в них опытных моряков, с привычкой к ветру в лицо и к рому в глотку. Неужели они не поймут меня? — думал молодой человек и, что весьма естественно, заблуждался.

Как часто в жизни мы основываем свою уверенность на сомнительных выводах! Кастора извиняли его молодость и неопытность. Он не учел следующего. Увиденные им капитаны, лейтенанты и адмиралы, несомненно, были людьми честными. Но им дьявольски наскучило сидеть в суде! Они не могли дождаться конца процесса, чтобы, наконец, вернуться на родные корабли. Черт возьми! — думали они. Якорь в глотку! И пятнадцать человек на…

Для завершения судебной тягомотины офицерам нужно было вынести решение: виновен или не виновен. Единогласное.

Так решается судьба человека.

2

— Разумеется, вы знаете, что вам положен адвокат? — спросил все тот же человек с париком.

Молодые люди переглянулись. Анри Вилье, самый нетерпеливый, воскликнул:

— И где же тогда?! — ему зажали рот ладонью. «Тишина!» — ударив молотком, крикнул судья.

— …этот безмозглый, ленивый бездельник, когда он так нужен? — продолжал Вилье яростным шепотом.

Человек внезапно закашлялся. Криво водрузив на голову парик, он поклонился; запахло мучной пылью. Парик тут же сполз ему на лоб.

— Должен с прискорбием сообщить, — сказал человек, — что вышеназванный «безмозглый и ленивый бездельник» — это я, собственной персоной.

— Вы наш защитник? — спросил дрожащим голосом Ион, хрупкого сложения юноша из семьи торговцев кофе. — Вы добьетесь нашего оправдания?

— Хотел бы я, чтобы это было возможно, сынок, — неожиданно мягко ответил человек в парике. — Но, боюсь, я буду здесь более полезен в качестве поверенного.

— Чьего же?

— Ваших наследников.

— Ох! — Ион замолчал, подавленный. Кастору стало жаль юношу, но сейчас было не лучшее время для утешений.

— Как ваше имя? — спросил он человека.

— Джон Такреди, адвокат. Вот моя карточка.

— Думаете, на том свете мне это пригодится? — сказал молодой человек, разглядывая кусок картона с надписью «ДЖОН ТАКРЕДИ».

— Что? Хмм. — мистер Такреди свел брови. — Пожалуй, вы правы. Вы позволите? — не дожидаясь ответа, он с необыкновенной ловкостью извлек карточку из рук Кастора и спрятал в карман. — Она стоит полпенса за дюжину, — пояснил адвокат смущенно. — Кстати, мой друг, не хотите завещать мне свои башмаки?

— Непременно.

— Правда? — поразился Такреди.

— В следующий раз — непременно.

Кастор хотел было приправить сухость тона здоровой затрещиной, но вовремя вспомнил слова отца. «Кулаки — это для лакеев, сын мой» — «Да, батюшка» — «Вы слушаете меня?» — «Конечно, батюшка» — «Сын мой, вы дворянин. Сегодня вы отправляетесь в дальний путь. Помните: человек хорошего рода выражает свое мнение о другом человеке хорошего рода не иначе, как втыкая в него — по доброму согласию и для взаимного удовольствия — два фута отличной закаленной стали. Это мой последний вам совет, и надеюсь, вы будете ему следовать. Прощайте, больше мы с вами не увидимся».

— Осел! — сказал мистер Такреди и прищелкнул пальцами. — Несомненно, осел… и жернов.

— Что?! — Кастор сжал кулаки; кровь его вскипела.

— Это самые удачные образы для метафоры.

— Знаете, в чем парадокс нашей судебной системы? Вам труднее всего доказать свою невиновность, если вы действительно невиновны. Скажем, если вы кого-нибудь ограбили, или, не приведи бог, убили, система прекрасно работает; у вас есть все шансы, вы сражаетесь на равных — и можете победить в трудной, изматывающей борьбе. Лучше сказать, что здесь слияние единомышленников. Вы выполняете свою функцию, система выполняет свою, все довольны.

Но упаси вас только бог не совершить ничего противозаконного!

Система сотрет вас в порошок. Я не шучу. Каждый винтик, каждый мелкий зубчик судебного механизма ополчиться против вас; чистая нерассуждающая ненависть будет сопровождать любой ваш шаг, движение или слово. Да будь я проклят! чтоб меня разорвало! Самый закоренелый преступник не подвергается у нас таким унижениям, как невинный человек.

Запомните главное: пока вы чувствуете себя невиновным, вы совершенно беззащитны.

— Какой же совет вы нам даете, мистер Такреди?

— Почувствуйте вину. Неважно, какую, неважно, за что. Главное, чтобы система распознала в вас своего. Перестав быть жертвой, вы становитесь соучастником и, соответственно, обретаете свободу действий. В определенных пределах, конечно.

Кастору не очень понравилось слово «соучастник», которым наградил его мистер Такреди, однако следовало признать: совет был дельный.

— Теперь вернемся к метафоре, — продолжал вдохновленный адвокат. — Осел не виноват, когда его заставляют крутить мельничное колесо. Конечно, он мог бы воспротивиться и заявить ослиным своим голосом: нет! не буду! хоть режьте меня! я не виновен! Но чего он добьется? Всего лишь того, что ему испортят шкуру и настроение.

Дело это бесполезное. Мельничное колесо (как и колесо правосудия) должно вертеться. А чтобы оно вертелось, его, простите за прямоту, нужно вертеть.

Мистер Такреди сделал паузу и добавил: