Константин Лишний - Космиты навсегда Страница 38

Я бродил по улицам, любуясь здешними красотами, и высматривал среди прохожих немецких диссидентов. Таких было действительно немало, и на них действительно не обращали особого внимания. Я прогулялся по площади, прошелся по Крещатику, поднялся по бульвару Кирилло-Мефодиевского общества и, наметив большой крюк, отправился в сторону улицы Большой Житомирской. Потеряться я не боялся — если ориентируешься в одном большом городе, то сориентируешься во всех. Этот путь я решил проделать по подворотням — именно в подворотнях течет настоящая, не рекламная жизнь, это всегда интереснее, хотя и менее привлекательно. Я смело вошел в первый попавшийся узкий проход между домами.

В отличие от моего мира я не обнаружил ничего такого, что можно было бы назвать подворотней: здесь были аккуратные, свежевыкрашенные и заботливо ухоженные, уютные дворики. Налицо здоровый быт здорового общества. Мне аж завидно стало, вдруг захотелось остаться здесь, наконец-то обзавестись семьей и детишками, найти работу, честно ее выполнять, отдавать зарплату жене, навещать тещу, — иными словами, угомониться, пустить корни, обрести уют и посеять семя. Хотя с тещей — это перебор; навещать тещу, конечно, можно, но не чаще, чем через промежутки времени, равные периоду полураспада стронция. А в общем и целом остаться здесь привлекательно…

Я отогнал от себя эти мысли. Легализоваться в этом обществе без помощи Сика-Пуки невозможно, — как только начну объяснять, кто я такой, тут же в дурке окажусь, даже если сымитировать амнезию — то тоже не сахар, штамп психиатра в личном деле гарантирован, а с таким штампом ни карьеры, ни семьи не сделаешь. Шпион, помню, обещал, если мы захотим, помочь обжиться в СССР, но на это особой надежды нет. КГБ, СМЕРШ да менты — это уже завтра станет проблемой, законники сделают так, что земля будет гореть под нашими ногами, не до легализации будет, сматываться надо и таиться в самой темной и глубокой щели…

Можно, конечно, удрать от империалистического агента и самостоятельно исследовать глубины этого общества — те глубины, где можно раздобыть фальшивый паспорт и любые другие бумажки с солидными печатями. Такие глубины есть везде, и находить их я обучен, но я не хочу. Остаться здесь и вести мой прежний образ жизни я не желаю, не хочу быть под угрозой в чужом мире, если и продолжать такое «пограничное» существование, то лучше в привычной, родной обстановке…

На какой-то узенькой улочке мне попался маленький гастрономчик, и там я приобрел три пятидесятиграммовые бутылочки водки неизвестных мне марок — лучшего сувенира просто не придумать! В ларьке «Союзпечать» я купил набор из тридцати открыток, изображающих Киев, и, усевшись на ступеньки какого-то офиса, принялся их разглядывать. Красивейший город! Красивее, чем мой родной Киев. Без сомнений. Мне опять захотелось остаться здесь, я даже подумал, что смогу найти работу криэйтора в каком-нибудь рекламном агентстве, — судя по Сика-Пуке и его дружкам из компании «МТУ», с криэйторами здесь туго…

— Посмотри, как на Яна похож! — воскликнул кто-то.

Я поднял голову. Рядом со мной стояла аккуратная парочка и пялилась на меня в упор. Одеты с иголочки, в глазах — нездоровый оптимизм, в руках пакеты из супермаркета, набитые провизией и туалетной бумагой. Этих ребяток я узнал. Еще бы! Мои одноклассники по начальной школе! Моя первая любовь Светка и ее муж Антоша. Я чуть было не ринулся здороваться, но вспомнил, что в теории я их не знаю, что я раб германский, поэтому я хмуро сощурился и продолжил разглядывать открытки.

— Это невероятно! — сказала Света. — Ему бы волосы обрезать, и получится вылитый Ян! Да ведь это он и есть!

— Ты же знаешь, что это невозможно, пойдем…

— Но это он!

— Не выдумывай, может, тебе и хочется, чтобы это был твой мудак Ян, но это всего лишь волосатый раб, он может быть опасен. Прошу, уйдем…

— Это Ян! Ян? — позвала она. — Это ты?

Я посмотрел на нее, напялил на свое лицо удивленное выражение, тряхнул головой так, чтобы волосы упали на глаза, выудил из кармана сигарету, подкурил, с безразличным видом выпустил с десяток дымных колец и вновь углубился в изучение открыток.

— Ну, прямо как Ян!

— Дорогая, это невозможно. Уйдем.

— Милый, но ведь это Ян! — Она подергала меня за рукав. — Почему ты не признаешься? Ян! Как ты тут оказался?

— Хватит, это не он! Не сходи с ума! — повысил голос Антошка, но она не прореагировала и продолжала истерично дергать меня за рукав, требуя признаний и объяснений. Потом заявила, что я срочно должен идти в милицию и все рассказать, обещала любую помощь, потом сердобольно приглашала в гости, посмотреть, как они теперь живут, отведать свежеприготовленного томатного супа с сыром и выпить кофе. Антон безуспешно пытался ее оттянуть, ныл, что пора идти домой, что ему надо заняться диссертацией и упорно твердил, что я это не я, потом они начали ругаться и доказывать каждый свою правоту посредством крика.

Я задумчиво сидел с каменным лицом и выяснять, почему Антоша отрицает тот факт, что я сижу на ступеньках, мне совершенно не хотелось; также я не испытывал желания объяснять им, что я двойник из другого мира.

Меж тем Светка заткнула рот мужу и продолжила увещевания. Обещала помочь по комсомольской линии: дескать, нынешний созыв райкома комсомола очень лоялен, а она в нем председательствует, обещала составить мне протекцию для предъявления в горком партии, даже посулила денег, дабы я смог выкупиться из рабства…

Что за бред?! Я, признаться, не понял, что такого мой двойник натворил, чтобы идти и сдаваться в милицию, нуждаться в протекции партийных воротил, и откуда вообще вдруг взялась такая забота о моей скромной персоне со стороны Светы. Или отношения моего двойника со Светой зашли гораздо дальше первой любви, или здесь все такие добренькие!

Потом она пустилась в рассказ о том, как сложились судьбы наших одноклассников: кто состоит в КПСС, а кто до сих пор в комсомоле, у кого какая работа, у кого сколько детей, кто сколько получает денег, кто на каких автомобилях ездит, кто и какой общественно-полезной работой занимается и все такое прочее. Вот зануда! Если она пыталась таким образом вынудить меня раскрыться и признаться, что я — Ян, то она жестоко просчиталась! Описанные ею счастливые картины семейного быта меня ужаснули! Я везде — как дома, а все свое ношу с собой; быта я попросту боюсь, а на моих оседлых одноклассников мне наплевать! Я не хочу их ни видеть, ни слышать о них, ни стать такими, как они…

Антон опять попытался угомонить супругу и доказать, что я не Ян, и они опять начали спорить и указывать на меня пальцами, излагая свои доводы.

Тут я понял, что этих людей я не знаю. Я плохо знал их в своем мире, потому что наши пути разошлись давным-давно, а этих двух голубков я не знаю и подавно. Я вдруг понял, что они мне не интересны, — ни эти, ни те, другие, что остались в моем мире; я понял, что говорить нам не о чем, что их семейных забот мне не понять, что между моим буйным и их тихим образом жизни — бездонная пропасть. Не интересны мне их разговоры, их быт, их автомобили и их общественная нагрузка! Их доброта мне подозрительна, их манера говорить обо мне, словно меня здесь нет, неучтива, да и пялиться на меня так, как будто бы я экспонат кунсткамеры — тоже не признак хорошего тона! И за рукав меня дергать не хрен! Они, конечно, хорошие ребята, но лучше бы они засохли на пододеяльнике! Я почувствовал, как во мне закипает гнев. К черту мою первую любовь! Теперь я взрослый дядька и в первую любовь, возникающую до развития вторичных половых признаков, больше не верю! Нет такой любви, а есть лишь тест для высших приматов, есть лишь запрограммированная природой проверка соответствия первичных половых признаков и внутриутробной подкорковой закладки сексуального поведения. А что до Антоши — то я еще помню, как он на меня стучал учительнице, и как я его за это пырнул шариковой ручкой! Да какого черта они вообще ко мне привязались! Нет у них, что ли, других забот!

Я задумался, на каком языке их послать куда подальше. На русском не годится — это укрепит Светку в подозрении, что я — Ян; немецким я не владею, а вот с английским управлюсь. К тому же раб у корчмы «Иван Подкова» говорил на этом языке, значит, бывают англоязычные рабы.

— Стоп факэт май брейн энд фак аут! — ядовито прошипел я, вложив в свой голос всю ненависть и презрение, на которые был способен. Я аж сам испугался своей убедительной интонации, правдоподобно получилось, хотя ненавидеть или презирать эту пару у меня нет никаких особенных причин.

Парочка отшатнулась, Антоша подхватил супругу под руку, и они быстрой походкой заспешили прочь.

— Вот видишь! — услышал я торопливые слова Антона. — Этот раб английского происхождения, а Ян уже давно…

Дальше я не расслышал. Я выплюнул сигарету, сунул открытки в карман, поднялся, взглянул вслед уходящей парочке и пошел в противоположную сторону. Я не знаю этих людей! Я не знаю здесь абсолютно НИКОГО! Я здесь чужой. Все мои сантименты по поводу ассимиляции с этим обществом растаяли в один момент. Нечего мне здесь делать, обойдусь без семьи, уютных, чисто вылизанных двориков, кульков туалетной бумаги, работы в рекламной компании и общественной нагрузки по линии комсомола. Господи! Неужели я серьезно об этом размышлял! Меня, видать, что-то укусило! Вид этой безобидной семейной пары подействовал на меня отрезвляюще. О чем я думал?! Угомониться — это значит подохнуть от скуки, пустить корни — значит одеревенеть, а обретенный уют — это то, что разжижает мозги и способствует отрастанию огромного, жирного, сытого живота. К дьяволу такую жизнь! А посеять семя можно и без вышеперечисленных ужасов!