Кир Булычев - Господа гуслярцы Страница 4

И все замолчали.

Серафимовича была улицей почти соседской.

– Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.

– Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.

– Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.

– Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.

– На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.

В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.

Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.

А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.

Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.

Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.

– Вы куда? – спросила Маргарита.

– Тебя не касается, – ответила свекровь.

Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.

Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?

Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.

– А ты давал основания? – это Минц говорит.

– Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?

Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.

– Не преувеличивай, Корнелий... Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.

Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.

Ксения вздохнула.

– Смеются, – произнесла она вслух. – Ну ладно, досмеются.

Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.

Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.

Дальше ни шагу!

Она и замерла.

Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».

Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда как орудия пыток выглядывают грабли...

Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.

Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?

И Ксения направилась к профессору Минцу.

Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась – не хотелось ей встретиться там с мужем.

Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.

Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.

– Заходи, Ксения, – откликнулся из-за двери профессор.

– Здравствуй, Лев Христофорович, – сказала Ксения. – Как ты догадался, что это я скребусь?

– Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.

– А ведь он сознался, – ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось – пружины наружу! – Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.

– Он ни в чем не признался, – возразил Минц. – И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.

– Помолчи, Лев, – отрезала Ксения. – Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.

Минц оробел.

Человек – существо многоплановое. Минц – не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.

Он знал, что визит Ксении – дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.

– Тогда рассказывай о симптомах, – вздохнул он. – Чаю хочешь?

– Я уже ничего не хочу.

– Говори.

– Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес – в ребро. Ты меня понимаешь?

– Корнелий не производит такого впечатления.

– А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него... ах, что тут говорить! Удавлюсь!

– Вот это лишнее.

– Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.

– Ксения, не отвлекайся.

– Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?

– В стройконторе?

– Вот именно. Не видел? Я тебе скажу – крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.

Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.

– Продолжай, – сказал Минц.

– Дальше – хуже. У нас в молочной продавщица – это раз, а на рынке в магазине «Все для сада-огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?

– Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? – спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать – и так все понятно.

– Ты словами не раскидывайся, – попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы – вот-вот покатятся вниз по алым щекам. – Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.

– Что делают?

– Зубами по карманам шарят, – сказала Ксения. – Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают...

– Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины – плод твоего разгулявшегося воображения?

– Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.

– К молочнице?

– Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.

– Только не надо взрывать, – попросил Минц. – Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты – белая колготка.

– Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!

Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.

– А чего ты от меня хочешь? – спросил Минц.

– Спасения.

– Как я могу спасти тебя, Ксения?

– Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!

– Дальше, дальше! Это удивительный феномен.

– Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику...

– Зачем?

– Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.

– Ох!

– Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев – а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску «Все для сада-огорода» и понимаю – именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?