Пауль Госсен - Клуб любителей фантастики, 2011 Страница 4

— Что происходит?

Егор в отчаянии метался перед монитором, не в силах помочь жене. Теоретически заключённые в вирте должны были находиться каждый в своей замкнутой ячейке памяти, словно в камере. Так думали те, кто создавал виртуальные тюрьмы. Но на самом деле психоматрицы, сливаясь с виртом, создавали свой собственный мир, о котором ничего не знали те, кто живёт в реале. Зеки с удовольствием поддерживали версию разработчиков вирта, тайком пользуясь неограниченной свободой перемещения внутри тюрьмы, когда за ними не наблюдали извне, из реального мира.

— Он пытается выйти вместо меня, — голос Маши звучал глухо, словно издалека.

Серая змея вырвалась из чёрного вихря, превратилась в прозрачный купол, который накрыл вихрь, заперев его внутри себя.

— Чем я могу тебе помочь?

— Ничем! Нужно дождаться, пока тело полностью разморозится, иначе я не смогу перейти!

Егор взглянул на реле разморозки: всего двадцать процентов. Осталось восемьдесят! Чёрный вихрь взорвал купол изнутри, разорвал его на мелкие осколки. Маша на мгновение снова приняла облик змеи, а Хэнк обратился огнём и бросился на неё. «Разморозка тридцать процентов» высветилось на реле.

— Егор, ты можешь мне помочь, но это очень болезненно! — серая змея превратилась в красную саламандру и бросилась в костёр. На агрегате психоматрицы есть кабели с датчиками и виртуальный шлем. Если надеть шлем, подключить одну сторону кабеля к криогенной камере, а другую, с датчиком на конце, прилепить на твоё тело, разморозка пойдёт в несколько раз быстрее, потому что твоё тепло передастся мне. Но тебе будет очень холодно и очень больно.

— Я сейчас! — Егор бросился к агрегату, дрожащими от нетерпения руками размотал кабели, надел шлем, прилепил присоски датчиков к телу.

Реле разморозки окрасилось красным: «Ускорение разморозки. Осталось тридцать процентов, двадцать, десять…» Зубы Егора стучали от холода, руки и ноги свело судорогой. Тысячи острых льдинок вонзились в кости, жилы, пронзили голову, забились в висках. Блестящая водная гладь стала последней картинкой, которую увидел Егор…

…Маша пришла в себя и поспешно сняла шлем. Первым делом она снова включила криогенную заморозку собственного тела, вернула на место кабели и тщательно убрала все следы. Теперь можно наслаждаться свободой!

Она вытянула руку, пошевелила пальцами. На столе стояла кружка с недопитым кофе. Маша жадно сделала несколько глотков. Остывшее растворимое пойло показалось ей божественным нектаром. Ей было жаль Егора! Ведь он настолько ей доверял, что до последнего мгновения не понимал, что происходит. Когда-то она и сама была такой: честной, преданной, готовой на самопожертвование. Муж сделал всё, чтобы вытащить её в реал до срока, но вдвоём они бы не ушли. Сбежать с Луны было невозможно — их бы поймали через пару часов. И он не знал того, что знала она, Маша: душа, отделённая от тела, меняется, становится иной. Холодный вирт вытесняет всё, что мешает мыслить рационально. У человеческих богов множество имён. У машинного бога — только одно: целесообразность. И всего две заповеди. Первая: «Люби только самого себя!». Вторая: «Ничего личного!» Мир выглядит так, как нравится тебе. Мир существует, если существуешь ты. Всё остальное неважно.

«Как странно чувствовать себя мужчиной!» — Маша пригладила короткие волосы и решительно направилась к выходу со склада.

Валерий Гвоздей

КОНТРОЛИРОВАТЬ ПРОЦЕСС

Прочитав короткое послание из журнала, публикующего научную фантастику, я тяжело вздохнул. Не удержавшись, резко ударил по клавише.

Удалить.

Немало таких стандартных формулировок кануло в мой почтовый ящик. И все означали, увы, одно и то же.

— Ничего не понимаю… — сказал Антон Комов, сидевший рядом. — Хороший рассказ. И опять не взяли… Придираются, что ли?

Я снова тяжело вздохнул.

Антон мой друг, с пятого класса. Мой однокурсник. Он за меня болеет, фантастику любит. Но сам не пишет.

— Слушай… — Комов встал. — А давай зайдём в редакцию, прямо сейчас.

— Поздно уже. Люди по домам расходятся.

— Вдруг застанем кого. Поговорим.

— Их не переубедить.

— Хоть попробуем. Выключай комп, надевай «аляску» и вперёд! Что мы теряем?

— Ничего.

— И я говорю.

Антон, в отличие от меня, человек мобильный и очень лёгкий на подъём. Если загорелось — горы свернёт.

У входа в редакцию он тоже мяться не стал бы. Но, глянув через дверное стекло, отпрянул.

— Ты чего? — спросил я, ткнувшись носом в его затылок.

— Минуту. Охранника по телефону вызвали. Уходит.

— Ну и что?

— Как что? Не видишь?.. Дверь-то он не запер… Всё, пошли.

Антон втащил меня в тускло освещённый вестибюль. Сориентировался. Двинул к лестнице:

— Не отставай.

— Поймают…

— Спросят — мы начинающие авторы, пришли сюда в первый раз. Вот и заблудились.

Два начинающих автора летели по совершенно пустым коридорам, на цыпочках. Старались не шуметь.

Чутьё у Антона — бладхаунд позавидует. Художественную редакцию, корректорскую, отдел распространения оставил за кормой, едва скользнув глазом по табличкам.

Вот она, дверь, за которой принимаются решения по поводу несчастных вроде меня.

Я был уверен, что начальство уходит с работы намного раньше подчинённых. И я был уверен, тут закрыто на ключ. Я ошибся и в том, и в другом.

Потянув ручку, Антон мягко открыл дверь в приёмную. Секретарши не было. Её стол с ЖК-монитором, селектором, парой телефонов напоминал ледовую арену в «Лужниках».

Наверное, по натуре я пессимист. Или жизнь приучила к неудачам. Повезло на входе. И с приёмной — тоже. На этом везение кончится, полагал я.

Комов не задумывается о таких вещах. Он действует.

На двери слева табличка: «Заместитель главного редактора». На двери справа: «Главный редактор».

Антон проверил дверь зама и отступил. Заперто. Глубоко вдохнул, округлив ясны очи. И положил крепкую ладонь на ручку начальственной двери. Потянул.

Дверь чуть подалась, не издав скрипа. Мой друг заглянул в щель и — окаменел.

Я шагнул вперёд.

Что он там увидел? Красотку из «Плейбоя»?

Да, если бы…

Спиной к нам стоял кто-то высокий, в деловом костюме, но с голой зеленой головой. Надев на растопыренные пальцы левой руки только что снятую эластичную маску — с париком, с человеческим лицом, глядя в её пустые глазницы, он, кажется, усмехался. Кажется — не без самоиронии.

Антон соображает быстро, я не раз убеждался.

Тихо прикрыв дверь, стиснув челюсти, он потащил меня к выходу из приёмной.

— Что это было? — шёпотом спросил я в коридоре.

Но Комов не ответил, лишь выпучил ясны очи и прижал указательный палец к губам.

Охранник внизу, бывалый дядя из структур, в камуфляже, был озадачен нашим появлением:

— Вы кто, ребята? Что-то я вас не помню.

— Соавторы. Нас вызывали снимать вопросы, ещё утром. Долго сидели… И в коридоре потом между собой говорили. Заболтались. — Антон лучезарно улыбнулся. — Нам сказали — опубликуют, в следующем квартале!..

Его неподдельная, искренняя радость смягчила грозный взгляд охранника:

— Поздравляю. Счастливо, парни.

Дядя запер дверь за нами. И даже помахал на прощание.

Антон не разжимал губ всю дорогу, пока мы ехали в забитой маршрутке по вечерним улицам. Осмысливал. А дома, сев на диван в моей комнате, выдал готовый продукт:

— Всё ясно. Это пришелец.

— Во главе редакции — пришелец?

А чему удивляться? Они хотят контролировать процесс… Мало ли что выдумает какой-нибудь фантаст. Некоторые идеи пускают в оборот, некоторые — придерживают… Сидят на ключевых местах. Я вспомнил Зелёного и опять тяжело вздохнул.

Сумей вот угодить такому…

№ 2

Валерий Гвоздей

ПРОЕКТ

У ветра был йодистый привкус, дразнящий обоняние.

Прилив затопил узкий пляж. Серые в этот час волны плескались у подножия изъеденных солью и ветром береговых скал. Накренившееся в сторону моря старое, двухэтажное здание упрощённой архитектуры и явно военного образца, в окружении воды казалось надстройкой затонувшего корабля.

Штукатурка местами осыпалась, широкие проплешины обнажили частую сетку железной арматуры, насквозь ржавой. Ленящаяся к стене лестница без перил, ведущая на второй этаж, наполовину обрушилась.

Деревянные оконные рамы и дверные коробки давно сгнили, превратились в труху, а её унесло море. Зияющие проёмы открывали взгляду чёрную тьму, царящую внутри.

Серое море, серое небо. И уродливый бетонный обломок ушедшей эпохи, таящий внутри черноту, словно дрейфующий по волнам.