Евгений Лукин - Разрешите доложить! Страница 4

«Плохо дело, — думает Пиньков. — Дневной переход на голодный желудок — это уже не служба, а так, несерьёзность одна…»

— Слышь, Голька, — обращается он к гномику, — а банку эту тебе на сегодня выдали?

— Что ты! Что ты! — Голька на него даже ручонками замахал. — Банка — это не на день. Это на неделю.

— Н-ни черта себе! — говорит Пиньков. — Выходит, за эту неделю ты уже всё получил?

— Ну да — за эту… — слабенько усмехается Голиаф. — Это за позапрошлую, и то еле выпросил…

— Ага… — говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: — Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?

— А по рёбрам… — со вздохом отвечает Голиаф.

Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмёт вдруг и помрёт с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.

Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причём прятаться всё труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе — порядку больше.

Ну и наконец всё. Пришли. В смысле — трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.

— Нет! — говорит минут через пять Пиньков. — Не могу я этот бардак видеть!

Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.

— Значит, так, Голька, — инструктирует. — Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.

Поднимается в рост и твёрдым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.

— Встать! — рявкает рядовой Пиньков. — Смир-рна!

Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашёлся один слабонервный — встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего — стоят, терпят.

— Кто дневальный?! — гремит рядовой Пиньков. — Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!

…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный — уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!

Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.

— Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..

И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, ещё и клок волос торчит на загривке.

Вознегодовал Пиньков.

— Эт-то ещё что за плацдарм для насекомых? Сбрить!

— Есть! — с перепугу рявкает пупырчатый.

Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом — и то человеческий голос прорезался!..

А тут и Голиаф подходит — робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил — вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.

Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривлённую, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал — полновесную сорвал, чистенькую.

Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдёт подальше, и скомандовал:

— Вольно! Продолжайте по распорядку.

Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевёл дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.

Догнал Пиньков Голиафа.

— Ты — колдун, — с трепетом говорит ему гномик.

— Какой там колдун! — хмурясь отвечает Пиньков. — Жить надо по Уставу — вот тебе и всё колдовство.

Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.

Глава 3

Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага — это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки — и сразу куриная слепота.

Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…

Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь — и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая — без травм обошлось.

Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу — гномик. Скорчился, трясётся… Почувствовал, что щупают, и — в крик:

— Я — селекционер! Я — селекционер!..

— Обязательно вопить надо, раз селекционер? — сердито спрашивает Пиньков.

Удивился гномик, замолчал, но дрожать — всё ещё дрожит.

— Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?

Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушёночные, и сгущёночные, и разные прочие — всё это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство — кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что, стоит под ним нору вырыть, как оно тут же сохнуть начинает.

Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!

А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.

Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме — голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков — точно, нет гномика, одна только вмятина от него.

— Главная наша беда, — излагает из темноты селекционер, — что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…

— Это когда ж такое будет? — раздаётся тут развязный голос из-за фанерной перегородки.

— Скоро! Очень скоро! — запальчиво восклицает селекционер. — Вот только новое дерево выведу! Банок на нём будет видимо-невидимо!..

— Нор под ним будет видимо-невидимо, — ещё развязнее отвечает голос из-за перегородки.

Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю — редчайшее исключение, чудо, можно сказать…

— Кто это у тебя там? — спрашивает Пиньков.

— Да помощник… — смущённо говорит селекционер. — Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…

— Понятно, — говорит Пиньков. — Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?

— А колдуну всё до фени, — тут же встревает голос из-за перегородки. — Он проверяющему взятку сунул.

Рядом в темноте — бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.

— Молчи! — вне себя кричит селекционер. — Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущёнку к тушёнке привил!

«Ничего себе! — ошеломлённо думает Пиньков. — Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?..»

— Ну и привил! — нахально отвечает испорченный мальчуган. — А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…

— Ну, ребята… — покачав головой, говорит Пиньков. — Моё дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться, на фиг.

В темноте шорох — Голиаф очнулся и на ноги поднимается.

— Куда-куда отделяться? — робко переспрашивает хозяин ямы.

Объяснил Пиньков. И тут же — бум! бум! — селекционер с Голиафом.

— Что? Уже отделились? — спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…

Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: моё, мол, дело — сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..

Короче, в яме и заночевали. Подъём сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась — аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди — да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…