Ведьмы Плоского мира - Пратчетт Терри Дэвид Джон Страница 4

Истерзанные нервы, скука и дурное настроение заставляли атмосферу гудеть, словно перед грозой.

— Ну ладно! Все. С меня хватит! — выкрикнула мать Эскарины. — Церн, возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку… А где Эск?

Два младших брата, затеявшие под столом лишенную всякого энтузиазма драку, подняли головы.

— Она ушла в сад, — сообщил Гальта. — Снова.

— Ну так приведи ее — и отправляйтесь.

— Но там холодно!

— И снег вот-вот пойдет!

— До дома матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме того, кому это так не терпелось выскочить на улицу, когда впервые пошел снег? Марш отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.

Эскарину нашли сидящей в развилке большой яблони. Мальчики недолюбливали это дерево. Прежде всего, оно настолько заросло омелой, что даже зимой выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были мелкими и за одну ночь из кислятины, от которой сводило живот, превращались в переспевшие, прогнившие, гудящие от ос огрызки. Хотя с виду на яблоню было нетрудно залезть, в самый неподходящий момент на ней, как правило, ломались ветки. Церн клятвенно заверял, что как-то раз одна ветка, после того как он залез на яблоню, нарочно вывернулась у него из-под ног. Но дерево терпело Эск, которая обычно шла посидеть на нем, когда была чем-то раздражена или сыта по горло и когда ей хотелось побыть одной. Мальчики интуитивно чувствовали, что неотъемлемое право каждого брата нежно мучить свою младшую сестричку заканчивается у ствола этой яблони. Так что они кинули в Эск снежком. И промахнулись.

— Мы идем проведать старуху Ветровоск.

— Но тебе не обязательно увязываться за нами.

— Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее, да и ты наверняка скоро опять разревешься.

Эск бросила на них серьезный взгляд. Она редко плакала, ей всегда казалось, что слезами многого не добьешься.

— Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я пойду, — заявила она.

Среди братьев и сестер подобные вещи сходят за логику.

— О, мы очень хотим, чтобы ты пошла с нами, — быстро откликнулся Гальта.

— Рада слышать, — сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.

Они прихватили с собой корзинку, в которой лежали копченые колбаски, вареные яйца и — поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой — большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.

Жители Дурного Зада научились уживаться с долгими зимними снегами, и ведущие из деревни дороги были ограждены с обочин досками, чтобы уменьшить заносы и не дать путникам заплутать. Впрочем, если человек жил поблизости, он мог плутать сколько угодно, потому что какой-то невоспетый потомками местный гений, заседавший в деревенском совете несколько поколений назад, выступил с идеей пометить зарубками каждое десятое дерево в лесу в радиусе двух миль от деревни. На это ушли века, и с тех пор каждый мужчина, у которого выдался свободный часок, немедленно отправлялся обновлять зарубки, но зимой, когда в снежном буране человек может заблудиться в нескольких шагах от собственного дома, не одна жизнь была спасена узором из зарубок, нащупанным испытующими пальцами под налипшим снегом.

Когда трое детей свернули с дороги и начали подниматься по тропе к домику ведьмы, который летом утопал в буйно разросшихся кустах малины и странной ведьмовской траве, снова пошел снег.

— Никаких следов, — заметил Церн.

— Кроме лисьих, — поправил Гальта. — Говорят, она умеет превращаться в лисицу. В кого угодно. Даже в птицу. Поэтому всегда знает, что происходит вокруг.

Они с опаской оглянулись по сторонам. На торчащем в отдалении пне сидела подозрительного вида ворона и внимательно наблюдала за ними.

— Поговаривают, что за Треснувшим пиком живет целая семья, которая умеет оборачиваться волками, — продолжал Гальта (он никогда не отказывался от многообещающей темы, не развив ее до конца), — потому что однажды ночью кто-то подстрелил волка, а на следующий день их тетка хромала, и у нее на ноге была рана от стрелы…

— А я думаю, что люди не могут превращаться в животных, — медленно произнесла Эск.

— И с чего ты это взяла, госпожа Всезнайка?

— Матушка очень большая. Если она обернется лисицей, что станет с теми кусками, которые не поместятся под шкуру?

— Она их просто заколдовывает, и они исчезают, — заявил Церн.

— По-моему, магия действует несколько иначе, — возразила Эск. — Ты не можешь взять и заставить что-то случиться, это как.., как качаются на доске — когда опускается один ее конец, другой обязательно поднимается…

Ее голос постепенно затих.

Братья смерили сестру испытующими взглядами.

— Не могу представить себе матушку качающейся на доске, — заметил Гальта.

Церн хихикнул.

— Да нет, я хотела сказать, каждый раз, когда что-то происходит, должно произойти и что-то другое.., мне так кажется, — неуверенно произнесла Эск, огибая более высокий, чем обычно, сугроб. — Только.., в противоположном направлении.

— Глупости, — перебил ее Гальта. — Вот помнишь, в прошлом году на ярмарку приехал настоящий волшебник? Он еще делал так, что всякая всячина и птицы появлялись из ниоткуда. То есть это просто происходило, он произносил нужные слова, взмахивал руками, и все случалось. Не было там никаких досок.

— Зато были карусели, — вставил Церн. — И такая штука, где надо было бросать одни штуки в другие штуки, чтобы выиграть разные штуки. Ты, Гальта, ни разу не попал.

— И ты тоже, ты еще сказал, что эти штуки специально приклеены к другим штукам, чтобы их нельзя было сбить, а потом сказал…

Разговор убрел куда-то в сторону, словно пара щенков. Эск прислушивалась к нему вполуха. “Я-то понимаю, что хотела сказать, — заверила она себя. — Творить магию легко, нужно только найти место, где все находится в равновесии, и подтолкнуть. Это может кто угодно. Здесь нет ничего магического. Чудные слова и размахивание руками — это просто.., это для…”

Она окончательно запуталась, удивляясь самой себе. Мысль присутствовала в ее сознании, маячила перед самым носом. Только Эск не могла выразить ее словами…

Ужасно, когда находишь в своей голове интересные вещи и не знаешь, что они там делают. Это…

— Шевели ногами, мы так целый день проходим.

Она тряхнула головой и поспешила за братьями.

Домик ведьмы состоял из стольких флигелей и пристроек, что понять, как он выглядел изначально и существовал ли когда-нибудь вообще, было очень трудно. Летом он был окружен грядками, густо заросшими тем, что матушка неопределенно величала “травами”, то есть необычными растениями, волосатыми, переплетающимися и стелющимися по земле, с любопытными цветками, ярко окрашенными плодами и неприятно набухшими стручками. Только матушка знала, для чего они предназначаются, а любой дикий голубь, который с голодухи решал позавтракать “травами”, появлялся из грядок, хихикая про себя и натыкаясь на все подряд (а иногда не появлялся вовсе).

Сейчас огород был скрыт глубоко под снегом. На шесте одиноко хлопал чулок-флюгер. Матушка не одобряла полеты, но некоторые из ее подруг до сих пор пользовались метлами.

— Дом выглядит заброшенным, — подметил Церн.

— Дыма нет, — подхватил Гальта. “Окна похожи на глаза”, — подумала Эск, но оставила эту мысль при себе.

— Это всего лишь дом матушки, — заявила она вслух. — Ничего особенного.

Домик излучал пустоту. Они чувствовали это. Окна действительно походили на глаза, черные и угрожающие на фоне белого снега. Ни один разумный обитатель Овцепикских гор не допустит, чтобы зимой в его камине погас огонь, — это вопрос чести.

Эскарине захотелось предложить вернуться домой, но она знала, что, промолви она хоть слово, мальчишки умчатся со всех ног. Вместо этого она сказала:

— Мама говорит, что в туалете на гвоздике всегда висит ключ.

Это предложение также не вызвало энтузиазма. Даже в самом обыкновенном незнакомом туалете обитают всякие мелкие ужасы типа осиных гнезд, огромных пауков и таинственных существ, шуршащих на крыше. А в туалет одной семьи однажды суровой зимой забрался небольшой медведь и залег там в спячку, из-за чего все семейство страдало острым запором до тех пор, пока мишка не согласился перебраться на сеновал. В туалете ведьмы могло встретиться вообще все что угодно.