Светлана Багдерина - Жар-птица Страница 41

Всеобщее ликование не могла испортить даже безуспешная, ни на минуту не прекращающаяся охота — при которой весь город вверх дном переворачивался, вместе с фейерверками, маскарадами и бочками — за вором, убийцей, предателем и просто государственным преступником князем Ярославским из Лукоморья, который как в воду канул, назло королевским гвардейцам, дворцовой страже, городской страже и просто регулярным войскам.

Поговаривали также о предстоящей помолвке победоносного Айса и принцессы Валькирии — без особого апломба, правда — бедняжку в народе очень любили — но лишь в контексте очередных выкатываемых на площади бочек. Потому что любовь — любовью, а в королевские дела вмешиваться — себе дороже. Да и халявное вино оставалось халявным вином, за чье здоровье оно бы не выпивалось.

И чем огромней и бесшабашней был загул, тем внезапнее и горше стало похмелье: за день до предварительного принятия великого Айса в состав королевской семьи, одним далеко не прекрасным утром город проснулся и обнаружил, что вондерландская армия за ночь была вся перебита, а у стен появились лотранцы с требованием вернуть им принца Кевина Франка, злодейски удерживаемого против его воли в Мюхенвальде, и шантоньцы — с идеей реванша вообще, и жаждой получить кой-какие национальные сокровища, похищенные вондерландцами во время прошлой войны три года назад, в частности.

На все требования корона заносчиво ответила «Приди и возьми», но помолвку принцессы и полководца без армии отменила до лучших времен.

Началась осада.

— Браво!!!

— Бис!!!

— Мальвина, Мальвина!!!

— Буратино!!!

— Артемон!!!

— Браво!!!

Поклонившись уважаемой публике в последний, пятый раз, труппа старого сеньора Гарджуло наконец-то скрылась за занавесом.

Зрители стали неохотно расходиться по домам, актеры — вполне охотно — по гримерным. Мальчики налево, девочки — вернее, одна девочка — направо.

Устало опустившись перед зеркалом, девушка с голубыми волосами опытной рукой профессионала стерла помаду, тени, румяна, сняла накладные ресницы, закручивавшиеся чуть не до самого лба, вынула из прически заколки и шпильки. Через мгновение на туалетный столик рядом с гребнями упала шикарная копна бледно-голубых волос.

Дверь без стука отворилась, и в комнатку вошел Мур с громадным букетом в руках.

— Ты бы еще колечко принес.

— И принесу.

— Ах, не смейтесь над бедной девицей, ваше майорство!..

— Отдайся — озолочу.

В начальника стражи полетела туфля. Потом, после секундного раздумья — вторая.

— Горшок вон там. Вода в кувшине. Воткни. Завянут — жалко будет.

— А парик-то снимать лучше б не надо. Поклонники не поймут.

— Так ведь в нем — как в шапке, вся башка упрела, сил моих дамских никаких больше нет!!! — и Серый с ожесточением, обеими руками, взлохматил себя. — Издохну я скоро от этой жары, если раньше ноги на каблуках не переломаю.

— Зато и в голову никому не приходит, что государственный преступник и изменник и актриса Мальвина Барабас — на данный момент, по крайней мере — одно и то же лицо.

— Мне бы в голову такое тоже не пришло. Чья дурацкая идея это была?

— Угадай с трех раз.

— …..!!! Я этого черномазого, ей-Богу, когда-нибудь…

— Но ты бы все равно не смог выбраться из Мюхенвальда, — пожал бронированными плечами Мур.

— Я мог бы занять его место у Санчеса под лестницей. Или у Ерминка на чердаке. Или у мастера Вараса в винном погребе. И закрыться там.

Стражник покачал головой.

— Ты не представляешь, что делается в городе. Нет ни одной канавы, собачьей будки или бочки, куда бы не сунули свой нос гвардейцы в поисках тебя.

— Ну и как?

— Пока не нашли.

— За мою голову уже назначена награда?

— И за голову тоже.

— Гхм. М-да.

— Так что, если бы не идея Гарри, ты еще неделю назад переселился бы к Ивану-царевичу в подземелья дворца. В лучшем случае.

При упоминании об Иванушке Волк приуныл.

— Как он там? Ты его видел?

Мур покачал головой.

— Во дворец сейчас никого не допускают, тем более — нас, городскую стражу. Но мне удалось узнать, что он сидит в одиночной камере, что в соседней камере содержат лотранского принца, и что они между собой часто общаются.

— Как? Ходят в гости? — удивился Сергий.

Мур невесело хохотнул.

— Отнюдь. Ты, наверное, не знаешь, но через все камеры пробегает по маленькому желобу ручеек…

— Надеюсь, что и не узнаю, — хмуро заметил Волк.

— …и, наклонившись достаточно низко над ним у стены соседней камеры, можно переговариваться с соседом. Или передать ему свой кусок хлеба перед казнью, чтоб не достался крысам. Или получить от него.

— Бр-р-р. Терпеть не могу крыс, — передернуло Серого. — Но хоть что-то у него там есть, кроме них? Стол, например, стул, кровать, свечка, наконец?

— Нет, — покачал гоолвой Мур. — Только гнилая солома на полу. И окошко с ладонь величиной под потолком. Но света от него немного — окна казематов выходят на двор, где тренируется в фехтовании стража, и они почти вровень с землей.

— Черти его задери, этого Шарлеманя. Надо что-то придумать!

— Попасть туда невозможно, — на корню пресек поползновения в эту сторону майор. — И тем более, вывести оттуда кого бы то ни было. Я уже об этом думал. Во дворце сейчас гвардейцев в десять раз больше, чем у меня ребят, и еще личная охрана герцога.

— Черт, черт, черт, черт!!! — Волк долбанул кулаком по столу. Пудра, помада и духи испуганно подпрыгнули.

«Если бы на моем месте был Иван, он бы обязательно попал по помаде,» — подумалось вдруг ему, и стало так горько, так тоскливо…

— …Нет, солому мы поджечь не сможем. Во-первых, потому что у нас нет огня, а во-вторых, потому что она сырая.

— М-да. Действительно. А план был хорош.

— Который? Когда мы хотели притвориться мертвыми, чтобы стражники вошли сюда, а потом вскочить и перебить их, или когда осколками кувшина мы планировали сделать подкоп?

— Нет, их мы отбросили еще в прошлый раз. А это тот план, когда ты предложил запрудить ручей, чтобы началось наводнение, и когда тюремщики спустятся сюда и откроют окошечко, их сбило бы с ног потоком воды, а я как раз вспомнил, как Роланд-завоеватель, когда оказался в казематах Черного Генриха, из подстилки сделал веревочную лестницу…

Военный совет собрался в полночь, на новой квартире мастера Гугенберга. Санчес и Гарри принесли с собой лютню и тамбурин, суровый майор — мандолину, папа Карло и Мальвина Серый — большой оплетенный кувшин тарабарского красного, мастер Варас — пакет с фруктами, а Ерминок — корзину пирожков с капустой — мясо во внезапно осажденном городе уже становилось роскошью.

Вино разлили по стабильно немытым стаканам Джека Гугенберга, музыканты ударили по струнам, Серый — по пирожкам, и совещание началось.

Но началось оно как-то само собой не с изложения планов спасения, или хотя бы установления связи с узником королевских казематов, а с жалоб старого трактирщика на трудные времена, постоянные войны, осады и просто неподъемные налоги.

— Разве так было при прежнем Шарлемане, да упокоит его Памфамир-Памфалон с миром в своем лоне! — ностальгически вздохнул он и опрокинул в себя стакан каберне. — Нет, конечно, так, кто же спорит, да все равно не так.

— Что-то все равно было по другому, — поддержал его Мур.

— Если он каждый выходной объявлял соседям войну, скажем, или приказывал отрубить кому-нибудь что-нибудь, или вводил налоги на количество шагов по земле, превышающее в месяц сто двадцать пять — это, конечно, ничем не лучше, но все-таки была большая разница, — подтвердил Гарри.

— Какая разница? — не понял папа Карло.

— Большая разница, — пояснил Санчес.

— Да, — продолжил мастер Варас. — Он это делал с душой. Сразу было видно, что он любил свой народ, и казнил и миловал не потому, что он должен был это делать, а исключительно по велению сердца.

— Но почему же он не воспитал своего сына в таком же духе, сеньор Варас? — полюбопытствовал старик.

— Нынешний Шарлемань — не сын ему, а двоюродный брат.

— Он никогда и не должен был править, он не был рожден для этого.

— Но как же тогда случилось, что он оказался на троне, сеньор Мур? Извините, наша труппа первый раз в вашей стране, и мы не знаем ее благородной истории…

— Я эту историю слышал, — вмешался Волк. — Ничего благородного в ней нет. Кроме происхождения ее участников. Если хотите — я ее расскажу.

По окончании повествования Серого, густо приправленного его собственными комментариями и рассуждениями, директор театра закивал головой.

— О, это очень печальная история, и она напомнила мне одну пьесу — она называлась «Сердце змеи», и была написана по событиям, произошедшим в Ардоре двести лет назад — мы уже давно не играли ее, к сожалению…