Евгений Шепельский - Воспаление колец Страница 43

– Слинчев бряк! – таинственно возвестил Шмурдяк и приказал долго жить.

– В лес! – крикнул Опупин. – Скорее!

Сграбастав Марси за шиворот, он парой оплеух привел братца в чувство, и они побежали, перескакивая костры и чморков, занимающихся непотребством.

В тот миг, когда хрюкки шмыгнули под деревья, конные рахитанцы ворвались в лагерь и принялись закалывать чморков раскладными дротиками. Напуганные чморки сопротивлялись вяло, кое-кто пытался удрать – таким швыряли вдогонку томагавки, которые с тупым звуком врубались между лопаток. Раненых и молящих о пощаде беспощадно затаптывали оленями.

Брызгая слюной и вереща, сыны степей быстро довершили разгром, и, спрыгнув с оленей, начали скальпировать чморков, многие из которых еще подавали признаки жизни. Затем, выкупавшись в крови супостатов, рахитанцы развели большие костры и пустили чморков на победный ужин, после которого затеяли танцы на обглоданных костях под аккомпанемент бубнов, тарахтелок, мычалок и сопелок.

Израненные и мокрые от пережитых кошмаров, хрюкки брели по лесу до рассвета. Наконец взошло солнце; в лесу настал новый, сумеречный день.

– Мне плохо! – пискляво пожаловался Марси. – Я устал и хочу есть. А еще я, кажется, простудил свою мочеполовую систему! – И он выругался самыми последними словами.

– Кончай ругаться! – приструнил его Опупин. – Так делают только безкультурные болваны!

– Так ты думал, что я культурен? – хохотнул Марси, и в доказательство обратного попытался засунуть в ноздрю большой палец ноги. – В чем-чем, а в культуре меня заподозрить трудновато! Понял, да?

– ГАРБАБАК МАРБАК БЕРДАК! – вдруг торжественно пророкотало над их головами.

– Ой! – замер Опупин. – Это... это...

Марси молча указал куда-то вверх. Опупин поднял взгляд и, сдавленно охнув, сел на землю.

Над хрюкками возвышалась неописуемая в своем уродстве фигура: трехметровый горбатый старик с мордой алкаша, украшенной длинной бородищей в форме веника, заинтересованно смотрел на них запавшими зелеными глазами. Его голый череп напоминал бильярдный шар. От широких округлых плеч веяло первобытной мощью. Морщинистая серо-зеленая кожа – точь-в-точь древесная кора – покрывала массивное тело... Старик был совершенно гол, но то, что разглядели хрюкки на причинном месте, вообще не стоило упоминания: ПРИРОДА ТАК ОШИБАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ!!! На обвисшем брюхе старика виднелся лыковый пояс с набором загадочных баночек, бутылочек и баллончиков. Надписи на них мало что сказали хрюккам: «антижук», «античервин», «ДДТ», «дихлофос», «карбофос» и «хлорофос». В длинных узловатых пальцах старик зачем-то держал широкий лист лопуха.

– ХУ А Ю? – проскрипел он, и от звуков его царственной речи с ближайших деревьев посыпались листья, сучья и пара белок, умерших от страха.

– Хрюкки мы, – быстро сориентировался Марси. – А ты что за чудо?

– Свиньи, – разочарованно вздохнул великан. – Одни свинские морды вокруг, что за жизнь настала?.. А кто я? Я хеербумм донт, ясно?

– Хреновзонд? – ужаснулся Опупин. – А мы таких не знаем...

Старик издал звук, похожий на скрип падающего дерева.

– Недоросли... – с усмешкой протянул он. – Хеербумм... Я ж сегодня еще не пил, и на тебе – галюники пошли. Ну ладно. Как пришли, так и уйдут, хе-хе-хе! Я – донт их рода лесного урода, то бишь народа – парадонтозов! Сокращенно – донт, ясно? Я – знаменитый Ревень, Пастырь Леса, или проще – Скотовод. Да-да, Ревень Скотовод, так меня все зовут!.. Неофициально я – Ревень Сучколоб, для друзей – Бревно, но только для близких! Хыымм быымм дыр-дыр хлоп! По выходным и будням, короче, всегда, я – директор этого чудного заповедничка. Кто в этом лесу будет ветки ломать, того я сам – хе-хе – заломаю! Ясно?

– Куда уж ясней, – заверил Марси, скосив глаза на громадный кулачище в миллиметре от собственного носа.

– То-то же! – Настроение Ревеня слегка улучшилось. – Ребятки, теперь вижу: вы настоящие. А то я все думал – галюники пошли. Буумм хуумм трамм па-памм! Гоп! Гоп! Гоп ля-ля! Не знаю, кто вы, но появились вы в самый неподходящий момент, в тот момент, когда мне припекло, и я решил присесть, чтобы сделать барурум.

– Что сделать? – не понял Марси.

Опупин пихнул братца локтем.

– Я тебе потом объясню! – прошептал он.

– Объясни, объясни, – добродушно прогудел Ревень. – Думаю, это несложно будет даже показать. Но вот я, как и всякое разумное существо, в такие моменты стремлюсь остаться в одиночестве... Хаум-баумм дрынь бу-бу!.. Так что я буду вам очень признателен, если вы на время барурума оставите меня одного. Скажем, зайдете вон за тот дуб и подождете меня там. Я скоро закончу... мне так кажется... и мы отравимся... хм, отправимся... да-да, мы отправимся соображать на троих!

Хрюкки сделали, как сказал Ревень, и вскоре он действительно закончил, о чем оповестил хрюкков и лес протяжным радостным ревом. Тогда они, слегка робея, вышли к нему. Без лишних разговоров донт сгреб их широкими ладонями и усадил на выступ своего горба.

– Ко мне, ко мне, ко мне домой! – пропел он и отправился в путь, причем деревья и кустарники раздвигались сами, раболепно уступая ему дорогу. Тем, кто мешкал, Ревень для профилактики обламывал ветки.

Быстро освоившиеся хрюкки вертели головами, любуясь красотами леса (пышная зелень, могучие стволы с узловатыми корнями, синее небо сквозь ажурные кроны, прозрачная паутинка, поймавшая солнечный лучик и все такое прочее). Наконец Ревень вышел на широкую просеку, где с видимым наслаждением принялся обрывать ветки у молоденьких сосенок.

– Ах вы крохотулечки мои, – шептал он, счищая хвою с веток. – Муципуци кис-кис! Усю-сю-сю, деточки! Ах вы мои маленькие нетронутые сладкие... Ах, какие стройные ножки! Гули-гули, бу-бу-бу!

– Как думаешь, он придурок или притворяется? – прошептал Марси, но Опупин приложил палец к губам.

Ревень продолжал бубнить, вздыхая в экстазе.

– Это вы по какому? – не выдержал Марси.

Донт остановился. Несколько веток в его кулаке давно превратились в заготовку для метлы.

– Хеербумм! Хеербумм!.. Хеер... Хеер... кха! Кха-кха! Кха-а-а-а-а!!! – Донт забросил ветки в чащу и стряхнул с ладоней хвою. – А? Что? Язык? Ах да, это мой родной, с самых пеленок учил! Емкий и содержательный язык моего народа! Называется – дегенерон! А какой мелодичный, верно?

– Э-э... ну да, – согласился Опупин.

– Да-да, да! – поспешно добавил Марси.

Ревень снова двинулся в путь; его кривые голенастые ноги, на каждой из которых было ровно по сорок семь пальцев, скрюченных артритом, торжественно бухали по лесному перегною.

– Ширнуться не хотите? – внезапно спросил он, но хрюкки, услыхав незнакомое слово, испуганно промолчали. – Не хотите – как хотите. – Ревень развел руками. – Завязали, что ль? И то верно... На днях и я завязал; кожа уж слишком огрубела: пока дозу загонишь, пять иголок сломаешь. Н-да, старею, старею. Силы уже не те.

С этими словами он молодецким ударом обрушил на землю столетний дуб. От толчка хрюкки попадали; Ревень, ухая, как потревоженный филин, разыскал их среди терновых кустов и с извинениями водрузил обратно.

– Слушайте, – вдруг встревожился он, – а вы, может, того?

– Чего? – испугался Опупин, выдергивая из носа колючку.

– Трезвенники? – Ревень испуганно замер. – Тогда нам не по пути, извините.

– Да какие ж мы трезвенники, упаси бог! – закричал Марси. – Да в нашем краю трезвенников это самое... в расход и точка!

Ревень довольно ухнул.

– Молодцы! А то есть здесь такие... Сарукан для примера. Раньше-то мы с ним были – ого-го! На спор пили. Он литр – я литр. Он литр – я литр. А теперь? Заносчивый стал, не курит, не пьет. Цирроз у него какой-то в гостях уже два года, вот из-за него и не пьет. Нет, ну вы видали такого дурачка?

– У моего папочки тоже как-то гостил Цирроз, – поделился воспоминаниями Марси.

– Как? – не поверил Опупин. – И у моего! И у деда с бабкой, и у внучки! А потом она заимела от этого Цирроза троих детей, и дедушка выставил ее за дверь.

– Помню, – Марси дернул себя за ухо. – Одним из этих детей был ты.

– Ну да! – согласился Опупин. – А вторым – ты, а третьим – наш папа.

Потрясенный Ревень остановился.

– Это как... – прогудел он. – Выходит, папа был вашим братом?

– Безусловно! – кивнул Опупин. – Мы единоутробные братья-близнецы!

В голове великана заскрипели шестеренки.

– Не пытайся понять, – сказал Опупин. – Мы сами еще толком в этой ситуации не разобрались.

Некоторое время Ревень шагал, ухая и рокоча на своем языке. Потом вдруг остановился и шумно поскреб лысый затылок; на хрюкков посыпались крупные, пахнущие живицей опилки.