Терри Дэвид Джон Пратчетт - Творцы заклинаний (сборник) Страница 45

– Как ты думаешь, можно вытащить его оттуда при помощи магии? – спросила матушка.

Напролоум похлопал по карманам и в конце концов отыскал свой кисет с папиросной бумагой. Раскрошив опытными пальцами остатки нескольких окурков, он высыпал их в новую бумажку, свернул самокрутку и, лизнув ее край, придал ей окончательную форму – все это он проделал, не отрывая глаз от посоха.

– Вряд ли, – ответил он. – Но я все равно попытаюсь.

Напролоум с тоской посмотрел на сигарету, засунул ее за ухо, вытянул руки вперед и растопырил пальцы. Губы его беззвучно зашевелились – он пробормотал себе под нос несколько магических слов.

Посох повернулся в своем озерце, мягко поднялся надо льдом и немедленно стал центром кокона из замерзшего воздуха. Напролоум аж закряхтел от натуги – прямая левитация представляет собой самый трудный вид практической магии, поскольку в ней всегда присутствует опасность, обусловленная хорошо известными принципами действия и противодействия. Это означает, что волшебник, пытающийся поднять тяжелый предмет при помощи одной только силы своего разума, сталкивается с перспективой, что его мозги в результате перекочуют в его башмаки.

– Так, а теперь нужно поставить его вертикально… – сказала матушка.

С величайшей осторожностью посох медленно повернулся в воздухе и завис в нескольких дюймах от поверхности льда прямо перед матушкой. На резьбе поблескивала изморозь, и Напролоуму показалось – сквозь алую дымку мигрени, плавающую перед глазами, – что посох смотрит на него. негодованием.

Матушка поправила шляпу и решительно выпрямилась.

– Прекрасненько, – процедила она.

Напролоум пошатнулся. Тон этого голоса полоснул его, как алмазная пила. Он смутно припомнил, как мать журила его, когда он был совсем маленьким. Ну так вот, сейчас он услышал такой же голос, только отточенный, сконцентрированный и утыканный по краям крошечными кусочками карборунда; командный голос, который заставит покойника встать по стойке «смирно» и, возможно, промаршировать до середины кладбища, прежде чем тот вспомнит, что давным-давно умер.

Матушка стояла перед висящим в воздухе посохом, растапливая его ледяной кокон одной своей яростью.

– Значит, так, по-твоему, надо себя вести? Нежишься в море, пока люди погибают? Замечательно!

Она начала расхаживать взад-вперед вокруг полыньи. К изумлению волшебника, посох повернулся и последовал за ней.

– Ну, выбросили тебя! – рявкнула матушка. – Что с того? Она же ребенок, а дети рано или поздно всех нас выбрасывают. Это, что ли, верная служба? У тебя что, ни стыда, ни совести нет? Плаваешь тут и дуешься, вместо того чтобы принести наконец хоть какую-то пользу…

Она наклонилась вперед, так что ее крючковатый нос оказался в нескольких дюймах от посоха. Напролоум был почти уверен, что посох попытался отклониться назад, избегая взгляда ее пылающих глаз.

– Сказать, чем заканчивают нехорошие посохи? – прошипела она. – Сказать, что я с тобой сделаю, если Эск будет потеряна для этого мира? Один раз ты спасся от огня, передал боль ей. В следующий раз это будет не огонь, о нет.

Ее голос понизился до хлесткого, как бич, шепота.

– Сначала в дело пойдет рубанок. Потом – наждачная бумага, сверло и огромный нож…

– Эй, послушайте, полегче там, а? – взмолился Напролоум, чьи глаза уже начали слезиться.

– …А то, что останется, я отнесу в лес на радость грибам, термитам и древоточцам. Мучения продлятся годы.

Вырезанные на посохе узоры корчились в муках. Большая их часть перебралась на обратную сторону посоха, чтобы укрыться от матушкиных глаз.

– А сейчас, – продолжала она, – мы сделаем вот что. Я возьму тебя, и все вместе мы вернемся в Университет. И помни, тупая пила уже рядом.

Она закатала рукава и протянула руку.

– Волшебник! Ты должен будешь отпустить его.

Напролоум обреченно кивнул.

– Когда я скажу «давай», давай! Давай!

Напролоум открыл глаза.

Матушка стояла, крепко сжимая в кулаке посох.

Он был окутан клубами пара, и с него кусками опадал лед.

– Прекрасно, – подытожила матушка. – Но если подобное случится еще раз, я очень рассержусь, понял?

Напролоум опустил руки и торопливо подбежал к ней.

– Вам не больно?

Она покачала головой.

– Все равно что держать горячую сосульку. Ладно, нет у нас времени стоять тут и чесать языками.

– А как мы вернемся?

– О, ради всех богов, приятель, прояви же силу своего разума. Мы полетим.

Она помахала метлой. Аркканцлер с сомнением посмотрел на этот инструмент по выметанию пыли.

– На этом?

– Разумеется. А разве волшебники не летают на своих посохах?

– Это считается унизительным.

– Если с этим могу примириться я, то тебе это тоже по силам.

– Да, но это безопасно?

Матушка бросила на него испепеляющий взгляд.

– Ты имеешь в виду вообще? – вопросила она. – Или, скажем, по сравнению с тем, чтобы остаться стоять на быстро тающей льдине?

– Впервые в жизни лечу на метле, – признался Напролоум.

– Да неужели?

– Я думал, на метлу достаточно сесть, и она полетит, – продолжал волшебник. – Не знал, что нужно еще бегать взад-вперед и кричать на нее.

– Тут необходима сноровка, – пояснила матушка.

– А еще мне казалось, что летают метлы быстрее, – не унимался Напролоум. – И, если честно, выше.

– Что ты хочешь сказать этим «выше»? – осведомилась матушка, поворачивая к верховьям реки и пытаясь удержать равновесие наперекор клонящейся вбок массе волшебника на заднем сиденье.

Как и все пассажиры с незапамятных времен, волшебник так и норовил наклониться не в ту сторону.

– Ну, вроде как над деревьями, а не под ними, – ответил Напролоум, пригибаясь, чтобы уклониться от мокрой ветки, которая тем не менее все-таки ухитрилась сбить с него шляпу.

– Все с порядке с этой метлой. Скорее это тебе следует немножко сбросить вес, – отрезала матушка. – Но, может, ты предпочтешь слезть и идти дальше пешком?

– Не будем говорить о том, что мои ноги и так большую часть времени волочатся по земле, – парировал Напролоум. – Мне не хотелось бы ставить вас в неловкое положение, но если бы кто-нибудь попросил меня перечислить все опасности полета, то мне и в голову не пришло бы включить в список опасность остаться без ног в результате того, что их исхлещет высоким кустарником.

– Ты что, куришь? – поинтересовалась матушка, мрачно глядя прямо перед собой. – Что-то горит.

– Мадам, мне просто нужно было успокоить нервы после столь безрассудных воздушных гонок.

– Ну так вот, сию же минуту потуши сигарету. И держись.

Метла, рыская и дергаясь, пошла вверх. Ее скорость увеличилась до скорости бегущего трусцой старца.

– Господин Волшебник…

– Слушаю?

– Когда я сказала держаться…

– Да?

– Я не имела в виду там.

Наступило молчание.

– О-о. Да. Понимаю. Очень извиняюсь.

– Все в порядке.

– Моя память уже не та, что была раньше. Уверяю… Я вовсе не хотел вас обидеть.

– А я и не обиделась.

Какое-то мгновение они летели в полном молчании.

– Тем не менее, – задумчиво сказала матушка, – в общем и целом я бы предпочла, чтобы вы все-таки убрали оттуда свои руки.

Дождь хлестал по крышам Незримого Университета и лился в канавы, где, словно плохо построенные лодки, плавали вороньи гнезда, брошенные с наступлением осени. Вода, булькая, бежала по древним, проржавевшим трубам. Она затекала под черепицу и приветствовала пауков, обитающих под карнизом. Стекала с фронтонов и образовывала потайные озера высоко среди шпилей.

На бесконечных крышах Университета, по сравнению с которым собор Святого Петра выглядит обыкновенным сараем на железнодорожном полустанке, жили целые сообщества. В крошечных джунглях, выросших из яблочных семечек и семян сорняков, пели птицы, в сточных желобах плавали жабы, а колония муравьев деловито изобретала сложную цивилизацию.

Единственное, чего вода не могла делать, так это бить из декоративных горгулий-водометов, расставленных вдоль крыш. Это объяснялось тем, что при первых же признаках дождя горгульи покидали свои места и укрывались на чердаках. «То, что вы уродливы, – при этом приговаривали они, – еще не означает, что вы глупы».

Дождь лился потоками. Дождь лился реками. Дождь лился морями. Но главным образом дождь лился сквозь крышу Главного зала, в которой после дуэли между матушкой и Напролоумом осталась громадная дырища. Тритл воспринимал льющиеся сверху потоки как личное оскорбление.