Илья Варшавский - Контактов не будет (Фантастические повести и рассказы) Страница 46

Через несколько минут мы с Гревс мчались через лес в танке. Снопы света, вырывающиеся из фар, освещали ажурные сплетения мачт электромагнитной защиты и фиолетовую крону буйной растительности, окружавшей трассу.

Кружащаяся в бешеной пляске стая летающих обезьян внезапно возникла перед танком. Через мгновение от них не осталось ничего, кроме красноватой кашицы, стекавшей по смотровому стеклу.

Очевидно, население Сервантеса не теряло времени, пока мачты защиты были выключены. Теперь нас спасала от лвоков только электромагнитная броня танка.

Океанографическая станция была погружена во мрак. Лишь в спальне миссис Гартман горел свет. Нельзя было терять ни одной минуты. Я повел танк прямо на стену…

Достаточно было одного взгляда на кровать, чтобы понять, что здесь произошло. От миссис Гартман уже почти ничего не осталось.

Я на мгновение отбросил крышку люка и подхватил рукой тщедушную фигурку в красном скафандре, с ужасом глядевшую на останки бабушки. После этого я навел ствол квантового деструктора на кровать…

Танк мчался по направлению к космодрому. Сейчас вся надежда была на ракету космической связи, если туда еще не успели забраться лвоки.

С Эн, по-видимому, все было кончено. Защита ее геликоптера питалась от центральной станции…

Я резко затормозил у самой ракеты. Раньше, чем мы с Гревс успели опомниться, Барбара откинула крышку люка и соскочила на бетонную поверхность космодрома. Бедная девочка! Мы уже ничем ей не могли помочь. Лвоки никогда не отдают своих жертв. Нужно было избавить Барбару от лишних страданий.

Гревс закрыла глаза руками.

Сжав зубы, я навел ствол деструктора на красный скафандр. После этого под защитой большого излучателя мы взобрались по трапу в кабину ракеты…

Меня всегда восхищала фантазия Гревс. Если бы она не придумала всю эту историю, то присяжные наверняка отправили бы нас обоих на электрический стул.

Ведь откровенно говоря, мы прикончили Харли и миссис Гартман потому, что иначе мне бы пришлось до скончания века торчать на Сервантесе и делить Гревс с этим толстым кретином.

Что же касается Эн, то она сама во всем виновата. После того как ей стало известно, что мы снова сошлись с Гревс, она совершенно сбесилась и все время угрожала нам разоблачением.

Вывезенная с Сервантеса платина позволила мне бросить работу в Компании и навсегда покончить с космосом.

На следующих выборах я намерен выставить свою кандидатуру в Конгресс.

В моем кабинете над столом висит большая фотография Барбары. Мне очень жаль, что я ничего не смог сделать, чтобы спасти ей жизнь: в ракете было всего два места.

— …Отличный сюжет! — сказал редактор, снимая очки. — Теперь мы утрем нос парням из «Олд Фулера». Думаю, Пенроуз, что мы с вами сможем продлить контракт.

Новый шедевр научной фантастики имел большой успех.

Журнал приобрел подписчиков, читатели получили занимательный рассказ, Пенроуз — доллары, миссис Пенроуз — нейлоновую шубку, Том — спортивный «шевроле».

Словом, все были довольны, кроме крошки Мод. Ей было жалко свою любимую сказку о Красной Шапочке.

Гомункулус

Я проснулся от звонка телефона. На светящемся циферблате будильника часовая стрелка перешла за два часа. Не понимая, кто может звонить так поздно, я снял трубку.

— Наконец-то вы проснулись! — услышал я взволнованный голос Смирнова. — Прошу вас немедленно ко мне приехать!

— Что случилось?

— Произошло несчастье. Сбежал Гомункулус. Он обуреваем жаждой разрушения, и я боюсь даже подумать о том, что он способен натворить в таком состоянии.

— Ведь я вам говорил, — начал я, но в трубке послышались короткие гудки.

Медлить было нельзя.

Гомункулус! Я дал ему это имя, когда у Смирнова только зародилась идея создания мыслящего автомата, обладающего свободой воли. Он собирался применить изобретенные им пороговые молекулярные элементы для моделирования человеческого мозга.

Уже тогда бессмысленность этой затеи вызвала у меня резкий протест. Я просто не понимал, зачем это нужно. Мне всегда казалось, что задачи кибернетики должны ограничиваться синтезом автоматов, облегчающих человеческий труд. Я не сомневался в неограниченной возможности моделирования живой природы, но попытки создания электронной модели человека представлялись мне просто отвратительными. Откровенно говоря, меня пугала неизбежность конфликта между человеком и созданным им механическим подобием самого себя, подобием, лишенным каких бы то ни было человеческих черт, со свободой воли, определяемой не чувствами, а абстрактными, сухими законами математической логики. Я был уверен, что чем совершеннее будет такой автомат, тем бесчеловечнее он поведет себя в выборе средств для достижения поставленной им цели.

Все это я откровенно высказал тогда Смирнову.

— Вы такой же ханжа, — ответил он, — как те, кто пытается объявить выращивание человеческих зародышей в колбе противоречащим элементарным нормам морали. Ученый не может позволить себе роскошь быть сентиментальным в таких вопросах.

— Когда выращивают человеческого эмбриона в колбе, — возразил я, — для того, чтобы использовать его ткани при операциях, требующих пересадки, то это делается в гуманных целях и морально оправдано. Но представьте себе, что кому-нибудь пришло в голову из любопытства вырастить в колбе живого человека. Такие попытки создания нового Гомункулуса, по-моему, столь же омерзительны, как и мысль о выведении гибрида человека с обезьяной.

— Гомункулус! — захохотал он. — Это то, что мне не хватало! Пожалуй, я назову робота Гомункулусом.

Смирнов ожидал меня на лестнице.

— Полюбуйтесь! — сказал он, открывая дверь в квартиру.

То, что я увидел, прежде всего поразило меня своей бессмысленностью.

Прямо у входа на полу лежали изуродованные останки телевизора. Было похоже на то, что кто-то с извращенным сладострастием рвал его на куски.

Я почувствовал специфический запах газа и прошел в ванную. Газовой колонки попросту не существовало. Искореженные куски арматуры валялись в коридоре.

Закрыв краны, я направился в кабинет Смирнова. Здесь меньше чувствовалось проявление инстинкта разрушения, но книги и бумаги валялись на полу в хаотическом беспорядке.

— Скажите, как это произошло? — спросил я, усаживаясь на диван.

— Я почти ничего не могу объяснить вам, — сказал он, пытаясь привести в порядок бумаги. — Вы знаете, что год тому назад я взял Гомункулуса из лаборатории к себе домой, чтобы иметь возможность уделять ему больше внимания. Недели две тому назад он захандрил. Его вдруг начало интересовать все, что связано со смертью. Он часто расспрашивал меня, от каких причин она наступает. Дня три тому назад он попросил меня рассказать подробно, чем он отличается от человека. Потом он спросил, не придет ли мне когда-нибудь в голову умертвить его. И вот тут я допустил ошибку. Мне так надоела его хандра, что я пригрозил ему демонтажем, если он не изменит своего поведения и не станет более тщательно готовить заданные ему уроки.

«И тогда я перестану существовать и от меня ничего не останется, кроме кучи мертвых деталей?» — спросил он, пристально глядя мне в глаза.

Я ответил утвердительно.

После этого разговора он замолчал. Целые дни он напряженно о чем-то думал. И вот сегодня вечером я, придя домой, увидел, что входная дверь открыта, а квартира приведена в такое состояние, будто в ней хозяйничало стадо диких слонов. Самого же Гомункулуса и след простыл.

— Куда же он мог отправиться?

— Право, не знаю. Он всего один раз был на улице, когда я вез его из лаборатории домой. Может быть, он запомнил дорогу и пошел туда. Просто так, без всякого плана, искать его в городе невозможно. Мне кажется, что лучше всего сначала посмотреть, нет ли его в лаборатории.

Мы снова вышли на лестницу. Я обратил внимание на то, что несколько стальных стоек, поддерживавших перила, вырваны. Одной из них на лестнице не было. Мне стало не по себе. Легко предположить, на что способен разъяренный робот, спасающийся от демонтажа и вооруженный вдобавок ко всему стальной дубинкой.

Выйдя из дома на улицу, мы свернули за угол. У большого универсального магазина стояла милицейская машина. Несмотря на поздний час, десятка дна прохожих толпились около разбитой витрины.

Достаточно было беглого взгляда на хаос, царящий внутри магазина, чтобы понять, что там произошло. Это были следы той же бессмысленной ярости, той же слепой жажды разрушения, поразивших меня при осмотре квартиры Смирнова. Даже на улице валялись искореженные магнитофоны и радиоприемники.

Смирнов молча показал мне на большую куклу с оторванной головой, брошенную среди обломков, и я понял, какая страшная участь ожидает всякого, кто этой ночью попадется на пути Гомункулуса.

Два милиционера с собакой вышли из магазина. Собака беспомощно толклась на тротуаре.