Сергей Панарин - Сила басурманская Страница 46

– Нет-нет, отрицаю! – запротестовал Старшой. – Я сам жертва чешуйчатого произвола!

– Вот как?! – Давление щупальца на ноги ослабло.

Дембель принялся отчаянно импровизировать, интуитивно подражая самой Мурении Ильиничне:

– Он, душегуб и водокрут, взял в заложницы мою любимую! «Отправляйся, – говорит, – к этой твари подколодной, к этой жабе змеиной, к…»

– Так и сказал?

– Да!

– Узнаю муженька. Продолжай.

Молитвенно сложив руки перед грудью, Иван проникновенно зашептал, будто актер провинциального театра:

– Вы, и только вы меня спасете! Всего два пузырька – и невинная девушка освобождена! Пусть я останусь в пучине, но зазноба вернется в мир. Два пустых пузырька. Жизнь бедной крестьянки. Юной невесты. Марусеньки…

Теперь воронежец почувствовал ногами скользкое дно. Щупальце исчезло.

– Красивая небось? – как-то ревниво спросила Мурения.

– Увы, увы, – сориентировался парень. – Природа не одарила ее красой. Чуть-чуть горбата, самую малость косовата. Зато она – ни в чем не повинная жертва водяного, чья перепончатая лапа держит свободу за горло!

– Ага, это ты точно выразил, – поощрила «Горгона».

– Неужели вы, деятельный борец против авторитаризма и лжи, не поможете моей прекрасной Елене? – патетически воззвал к Мурении дембель.

– Обожди-ка! – насторожилась размякшая было подколодная тварь. – Она же минутку назад была Марусей.

– Марусей?! Э… Правильно! Она же сиротка из далекой страны, где девушки носят двойные имена. Хуанита-Хулия, к примеру. А Маруся, которая Елена, она не кто иная, как Мария-Елена! – Старшой был явно в ударе.

В ораторском запале он поскользнулся-таки на иле, поднялись облака мути, и Ивана развернуло, словно в замедленной съемке. Правая рука угодила в донную грязь. Парень почувствовал что-то твердое. На всякий случай зачерпнул. В пригоршне осталось четыре то ли камушка, то ли ракушки.

Выпрямившись, воронежец ненавязчиво завел руку за спину, глядя на Мурению Ильиничну кристальным взором.

– Взываю к чувству солидарности, присущему всем свободолюбивым борцам с произволом. Спасите мою девушку!!!

«Медуза» почмокала губами:

– Конечно же, молодой человек, разумеется, и неоспоримо истинно то, что об удовлетворении вашей просьбы не может быть никакой речи!

От неожиданности Иван, ощупывавший гладкие камешки, выронил два из них из руки.

– Но почему?! – спросил он супругу Саламандрия, справившись с разочарованием.

– Потому что с тиранией можно бороться только неповиновением, – торжественно изрекла она, потрясая перед лицом дембеля щупальцем, сжатым в подобие кулака. – Кому, как не мне, томящейся в добровольном заключении женщине, мне, ссыльной правозащитнице, понимать в таких вещах больше, чем вам, юным жертвам репрессий. Иди и страдай за нашу идею!

Сразу несколько щупалец уперлись в грудь Старшого и с нечеловеческой силой вытолкнули его из мрачного затона.

Вылетая на чистую воду, Иван блаженно улыбался – его кулак надежно сжимал два аптечных пузырька из-под таблеток. Стеклянные, с плотными резиновыми пробочками.

– То, что доктор прописал! – Дембель продемонстрировал Саламандрию добычу.

– Ну, как она? – нетерпеливо отмахнулся от пузырьков водяной.

– Страшная. – Парня буквально передернуло.

– Любовь зла, – пролепетал чешуйчатый.

– Но не до такой же степени.

– Не отвлекайся. Как она, что там? Не болеет ли?

Теперь воронежец понял: Саламандрий неподдельно беспокоится за жену!

– Хм… Вид здоровый, бодра. Ворчит, но крепится.

– Поплыли домой, расскажешь по дороге.

За время пути к чудесной колбе Емельянов-старший пять раз повторил беседу с Муренией Ильиничной и набрал в пузырьки чистой смородинной водички.

Сели в беседке, дерябнули на радостях эля.

– Я ж ее, жабу ненаглядную, еще в Лох-Нессе приметил. С первого взгляда любовь была. Все кувшинки мира для нее. Хор белуг выписал… Как они ревели, ты бы слышал! Наливай, друже Иван.

Гудели долго. Потом хмельной дембель засобирался обратно в Посюсторонь.

– Слышь, Сколопендрий!

– Саламандрий!

– Да-да. Салом. Андрий. Мне пора. Туда. К брату.

– А выпить?

– Уже.

– А за милых дам?

– Трижды поднимали. Один раз даже не чокаясь.

– Черт! А меня уважаешь?

– Глубоко и всецело. Только пора. Мне. Обратно.

Водяной царственным жестом осенил собутыльника:

– Пора, значит, проваливай.

– Куда?

– А иди в баню! – Надувшийся Саламандрий уронил бирюзовую голову на стол.

– Не ругайся! – осерчал дембель.

– Дурында, я не ругаюсь. Я дорогу указываю.

– Ты че, серьезно? – Парень посмотрел на русалок. – Он серьезно?

Красноволосая и синегривая синхронно кивнули, будто специально тренировались.

Воронежец икнул, деликатно прикрыв рот рукой.

– Девочки, не поминайте лихом.

Он поцеловал прелестниц-русалок и нетвердой походкой направился к бане.

Зашел. С нарочитой аккуратностью, свойственной всем подпившим людям, запер за собой дверь. Потолкался в предбаннике и даже в парилке. Никакого намека на Посюсторонь.

– Шутник, блин, – процедил Иван, распахивая дверь бани и собираясь как следует отматерить Саламандрия.

В хмельные глаза дембеля ударил солнечный свет. Он выбрался наружу, дверь со скрипом закрылась.

Вокруг ютились землянки, впереди возвышался славный град Дверь.

– Там дверь, а тут Дверь, – скаламбурил Старшой.

Повернулся, взялся за ручку, потянул. Никакой бани. Лишь старый лысый волхв, работающий за столом.

– Наконец-то! – обрадовался Космогоний. – Заходи. Ох, как тебя шатает, пьянчуга…

В первые дни дочка Юрия Близорукого, тайно одолжившая золотой ключ Ивану, старалась не попадаться лишний раз на глаза отцу. Но потом княжне Рогнеде стало вовсе скучно, и она снова попробовала поприсутствовать на ежедневном княжеском приеме просителей, челобитчиков, дароносцев, спорщиков, мытарей и прочих посетителей.

– Что, вертихвостка, прознала о сегодняшнем госте? – вместо приветствия выдал отец.

Советник Розглузд и воевода Бранибор улыбнулись. Девушка нахмурила густые брови:

– Что еще за гость, батюшка?

– Из Тянитолкаева, голубушка. Боярин, или, как у них принято говорить, боялин. Станислав Драндулецкий. Завидный жених.

– Сразу – нет! Одного имени достаточно, – отрезала девушка, усаживаясь на резной стул, установленный рядом с княжьим троном, и оглядывая присутствующих.

Персиянец Торгаши-Керим, чей вид стал еще болезненнее, занимал место чуть в стороне – между толпой бояр и тронным постаментом. Все смолкли, раздавались лишь шорох боярских одежд, шмыганье носов и скрип пера по пергаменту – в углу строчил мозговскую историю Неслух-летописец.

– Эй, Влесослав! – гаркнул Юрий и поправил приплюснутую соболью шапку.

В залу просочился распорядитель в зеленом кафтане.

– Слушаюсь, княже!

– Давай сюда посла. Чего ему надобно, пень его знает!

Влесослав исчез за дверью и через полминуты вернулся, ведя долговязого да длинноносого боялина. Жилистый посетитель держался по всем правилам этикета, принятого в закатных странах. Одежда Станислава была роскошна, недаром он выписывал ее из Парижуи. Короткий ежик волос, тонкие, словно порхающие в воздухе пальцы… В задних рядах бояр тихонько захихикали, передние с трудом сдерживали улыбки. Экий павлин припожаловал, из Немчурии проще приезжают!

Рогнеде Драндулецкий решительно не понравился – слишком надменный и нескладный, хоть и ловко скрывается. Стоило ему приблизиться, и до княжны долетел аромат изысканных духов. Девушка полагала, что духами должны пользоваться лишь женщины, поэтому рейтинг Станислава упал еще ниже.

– Исполать тебе, князь мозговский Юрий. – Поклон гостя был по-парижуйски затейлив.

Княжна сморщила носик, услышав пошлый боялский тенорок. Еще противнее ей стало, когда она почувствовала на себе оценивающий липкий взгляд Драндулецкого. У него только слюни не потекли.

Близорукий слегка кивнул:

– Приветствую, посол. Как поживает князь Световар? Так же крепка его рука и остер ум, как сие было долгие годы?

– Так, да не так, великий княже, – ответил Драндулецкий, и все ахнули.

– То есть? – Юрий сжал губы.

– Беда идет на наши земли. Мангало-тартары затеяли набег. Они стремительно и неотвратимо приближаются к Эрэфии. Сегодня меня догнал доверенный человек и передал ужасную новость: Тандыр-хан предал мечу и разграблению Малорассеянию.

Люди загомонили, воевода и советник обменялись многозначительными взглядами, княжна прикрыла рот ладошкой, князь откинулся на спинку трона, как после крепкого удара. Неслух, внимательно обозревавший залу, отметил, что персиянец ничуть не переменил позы, а узкое лицо его осталось задумчиво-невозмутимым.