Руслан Белов - Муха в розовом алмазе Страница 46

Кучкин, принимавший от меня камни, видимо, понял, о чем я размышляю, и прошептал, оглядываясь на Синичкину:

– А как выбираться будем? Ты первый, с веревкой, Анастасия за тобой, с алмазами, естественно. Последним, выходит, я полезу, а она меня по голове заточкой?

– Так мы же договорились, что будем разбегаться по-хорошему, – услышала нас острая на слух Синичкина.

– Договорились-то, договорились, – вздохнул Сашка, прекратив работу, – но в этом погано капиталистическом мире стремно без страховки. Не согласитесь ли вы, господин Чернов, быть гарантом нашего соглашения? Очень, понимаете, мне на солнышко хочется посмотреть... И на маму с папой тоже...

Мне стало понятно, что Сашка заговорил витиевато с целью подчеркнуть серьезность своей просьбы.

– Странно выражаетесь, синьор Кучкин, – сказал я в том же духе. – Объясните, пожалуйста, по буквам.

– Пожалуйста, – ответил Сашка. – Когда вы подниметесь, не убегайте сразу, то есть если мамзель Синичкина меня по голове вдарит или камень потяжелее на нее спустит, то обязуйтесь совершить над нею чистосердечное правосудие...

– А если не совершу?

– А вы мне честное слово дайте, что совершите, тогда я спокойнее работать буду...

– Ты, раб Божий Кучкин, веришь моему честному слову?

– А что делать? Тем более, в Тагобикуль-Кумархской партии верили ему. Если ты сгоряча говорил, что человек сука, то так впоследствии и оказывалось. Ну, что дашь слово?

От доброй памяти мне стало хорошо, и я согласился:

– Хорошо, даю тебе слово совершить над Синичкиной правосудие, если она тебе камень на голову спустит. Смотрите, кимберлиты заканчиваются, комья глины почвенной пошли...

– Значит, скоро выберемся, – заключила Синичкина и, оглядев нас снисходительно, продолжила ласковым голосом:

– А что касается ваших страхов, мальчики, то глупые вы параноики. Бред у вас преследования на почве совместного влияния клаустрофобии и кислородного голодания. Мы же уговорились разойтись мирно. И я уйду со своей долей камешков... Уйду, как только солнышко увижу. Одно только перед этим сделаю – попытаюсь тебя, Женечка, переубедить, чтобы ты все-таки не бросил меня на произвол судьбы, а стал моим хозяином, стал моим повелителем.

– Повелителем кошки, которая ходит сама по себе? Попытайся, попытайся, – усмехнулся я в усы, представляя, каким образом Синичкина будет меня уламывать. И тут же прикусил губу: откуда она знает, что я собрался бежать от нее? Пришла к этому выводу, поставив себя на мое место? Место человека, которому уготована участь жертвы?

– Просто я тебе все про себя расскажу, – сказала Синичкина едва слышно. – Ночью под звездами расскажу, всю тайну свою расскажу, и ты со мной останешься...

Я представил себе жизнь с Синичкиной под звездами, и в голову мне почему-то пришла не умудренная жизненным опытом простенькая Камилла.

– Саш, а Камилла? – отвернувшись от девушки, спросил я Кучкина. – Что она решила? Куда пойдет?

– Когда сюда шли, попытался я к ней по-отечески подвалится, но без толку. Сказала, что должна она все-таки сжечь себя завтра. Вот ведь дура...

Сашка не договорил – вместо камня я сунул ему в руки человеческий череп с весьма красноречивой дыркой в теменной части.

– Интересные шляпки носила буржуазия, – проговорил он, напомнив мне Баламута, в критических ситуациях частенько вспоминавшего головные уборы небескорыстного кормильца пролетариата.

– А вот и штучка, при помощи которой это дырочка была проделана, – передал я обмякшему Кучкину бронзовый заступ, естественно, лишенный ручки и зазеленевший от старости.

– Точь-в-точь подходит, – констатировал Сашка, сунув жало заступа в дыру на черепе. – Не нравиться мне это.

– Это ты от воображения своего нервничаешь, – засмеялся я. – Представил, небось, свой черепок с четким автографом Синичкиной.

– Да, представил... – выдавил Сашка, заблестев повлажневшими глазами. – Ты знаешь, я чувствую дырки вот здесь... Целых три штуки.

И, прижав к ладони правой руки большой и безымянный пальцы, ткнул трезубцем оставшихся в скулы и в самую середку лба.

– Вас как послушаешь, так я Дракула в женском роде, – заворчала Анастасия, продолжая работать. – Руки по локоть в крови, мысли в голове нездоровые. Вы бы лучше вкалывали, а не болтали. Мне камни уже за три метра таскать приходится, а я за вами успеваю.

Мы с Сашкой замолчали и задвигались быстрее. Каменное содержимое восстающего, перемешанное с человеческими костями, оседало все чаще и чаще. И вот, когда я уже рассчитывал увидеть свет, самый настоящий дневной свет, сзади, примерно с середины рассечки, раздались выстрелы.

"Стреляют!!? Камилла???" – удивился я, бросаясь наземь. А прикрывавший меня Сашка Кучкин выскочил из галерейки под аккомпанемент ответных выстрелов Синичкиной, метнулся под прикрытие камней, уложенных у стенки рассечки и тоже начал стрелять. С середины рассечки ответили, но как-то неубедительно, по крайней мере, сначала, потому как последняя пуля, все таки сделала свое черное, вернее, кроваво-красное дело: залетела ко мне в галерейку и, чиркнув по моей макушке, вдарила по камням, да так вдарила, что они на меня посыпались. Это я уже видел, теряя сознание, сквозь пелену крови, хлынувшей из раны.

Мозги мои, конечно, здорово встряхнуло, а череп, ничего, выдержал. Но вот другому черепу не повезло – получил он пулю прямо в лоб, дыра образовалась – палец указательный можно было просунуть. Но не Кучкина это был череп. И не Синичкиной. Это был череп древнего рудокопа. Вот судьба! Сначала заступом ему по темечку в бронзовом веке настучали, потом из "макара" в лоб в огнестрельном. Через пару тысяч лет.

Такие вот итоги были у этого инцидента. Один труп, касательное ранение и пробитый череп. Слабовата была ручка у Камиллы. Понятно, семнадцать лет всего от роду. Или от безделья слабовата. Ведь как они пахали, эти Али-Бабаевские жены – одна за одну ручку кастрюли держится, другая за другую, третья половником размешивает, четвертая соль сыпет... В общем, не попала больше ни в кого девочка. Кучкин тоже не попал: испугался и вслепую палил. Но Анастасия его похвалила, правда сама вся бледная. "Ты меня прикрыл, молодец", – сказала.

Камилла умерла не сразу. Кучкин на нее по-таджикски напер, и перед смертью она призналась, что Али-Бабай так поступить ей завещал... А она, мол, не хотела.

Работали после ее смерти всего с полчаса. Когда сверху свет пошел, хорошо так на душе стало. Хоть и слабый был свет, но живой, какой-то осмысленный. Как и договаривались, первым наверх полез я, предварительно сунув в зубы веревку для последующего подъема рюкзаков.

Подъем обещал быть опасным – в стенках древняка торчали едва державшиеся камни разной величины. Но я не испугался и полез, упираясь ногами и руками в стенки.

Поднявшись метра на три, озадачился: "Очень уж легко лезу... Выбоины в стенках сами собой под ноги подворачиваются. А под руки – выступы. И сам – как, пушинка легкий и, как Тарзан, ловкий и самоуверенный. Не иначе трубка помогает мне вылезти. Не терпится ей от нас избавиться".

Не успела эта сумасбродная мысль рассеяться в окружающем пространстве, как мне померещилось, будто бы пробираюсь я не по продырявленной трубке, а по разрушенному мною городу, не городу даже, а бесконечному миру. Разрушенному и разграбленному.

Так это тяжко на меня подействовало, что я сорвался, почти с самого верха сорвался. И полетел, ладони о стенки обдирая. "Вот если бы в воду!" – мелькнула мысль.

И что вы думаете? Я почувствовал, что ноги погружаются в воду! И, соответственно, скорость падения уменьшается. Когда я в нее с головкой погрузился, понял, что не в воде я, а в сущности какой-то. Не жидкой вовсе. И вовсе невидимой. Но рот от удивления раскрывать не стал (мало ли что покажется человеку, падающему с многометровой высоты, да и нахлебаться можно), а вместо этого использовал момент на все сто, то есть зацепился руками-ногами за подвернувшиеся выступы в стене. И, представляете, сущность тут же исчезла. Я перевел дух, отдышался и, подумав резонно: "Почудилось!", наверх полез, стараясь не думать о разрушенном и разграбленном бесконечном мире.

Вылез, а на воле – вечер тихий, первородный... Ручей в Шахмансае беззаботно шелестит... Сурки беспечно пересвистываются – значит, нет ничего человеческого вокруг. Полежал на теплой земле, подумал вскользь о разрушенном и разграбленном бесконечной мире, чуть-чуть грустя, подумал. Потом улыбнулся (что переживать, если дело сделано и мавр умер?) и стал вытаскивать первый рюкзак. Тяжелый он был, и в голове моей, пулей Камиллы контуженной, помутилось. Чуть сознание не потерял. Следом второй рюкзак вытащил, тоже кое-как. А когда ящик вина вытаскивал, свалился все-таки в обморок...

Очнувшись, увидел, что слово, данное Кучкину, мне сдержать не удастся. Я увидел перед собой озабоченную Синичкину с пистолетом в крепенькой руке, а за ней Сашу, лежавшего в пыли. Он был связан, рот его затыкал носовой платок. Саша мычал, мотал головой; Синичкина, не обращая на него внимания, смотрела на меня, смотрела, поставив ногу на рюкзак с минами, поднятыми для взрыва древняка. Со зла я хотел наброситься на нее с кулаками, но сделать этого не смог – руки мои оказались связанными.