Борис Лапин - Ничьи дети (сборник) Страница 47

Наехал принцип на принцип. А тут еще, как назло, распахнулось окно вагончика, и Деев в седьмой раз напомнил:

— Так учти, Кулибин, к первому августа! Кровь из носу! Запорешь — вся Трасса в тебя упрется.

— Тьфу! — плюнул раздосадованный Илья. Но это был совсем не тот спасительный плевок через левое плечо, о котором молила Юлька.

Разумеется, столь многообещающее начало не сулило ничего доброго.

Однако все складывалось как нельзя лучше.

За два дня отряд благополучно преодолел сорок семь километров таежного целика: топи, гари, чащобу, глубокие распадки, каменистые осыпи — и ни разу не остановился для ремонта.

На место прибыли под вечер. По первому впечатлению Оя показалась вовсе несерьезной речушкой. Прыгающий с камня на камень озорной ручей. Сплошной перекат, багрово бликующий в лучах закатного солнца. Самая глубинка — по пояс. Сколько таких безвестных речушек миновали они по пути! Неужто эта серьезнее?

Усатик немедля разделся, с ходу плюхнулся в «глубинку» и завопил:

— О, я тону!

Но Илья холодным взглядом, точно нивелиром, окинул широкое русловище, тут и там хранившее следы разгула мощных паводков, и сказал тоном, раз и навсегда отрезающим всякое легкомыслие по отношению к Ое, мосту и работе:

— Она еще заставит себя уважать, Оя. Сычев и Пирожков, со мной на рекогносцировку! Остальные в распоряжение Юльки — оборудовать табор. Завтра в семь ноль-ноль приступаем.

Видно, искупал свое прежнее легкомыслие.

Они ушли, Юлька осталась одна на берегу этой Ои, о которой прежде слышать не слышала, теперь же их пути пересеклись, и кто знает, может, в будущем она станет вспоминать Ою как самую счастливую пору юности. Юлька огляделась. На противоположном берегу штабелями громоздился лес, подготовленный для строительства моста, — откряжеванный, ошкуренный, даже, похоже, отсортированный. А дальше лежал как попало, накатом и вразброс еще на добрый десяток мостов.

И вдруг она точно прозрела. На том берегу прямо перед нею начиналась просека — прообраз будущей Трассы. Не с неба же свалились штабеля, хоть небольшой участок, но все-таки именно Трассу рубили прошлогодние лесорубы.

Просека начиналась как поле, отвоеванное у тайги, разве что нераскорчеванное, нераспаханное, уходила вдаль, раздвигая плечами сосняки, и, суживаясь в перспективе, все настырнее вгрызалась в густую синь тайги, как бы рассекала ее надвое — первая борозда будущего в этом глухом краю. Стремительным клином стратегического наступления просека врезалась в двугорбую сопочку на горизонте и терялась в ней, точно уходила в грядущее, в двадцать первый век…

За спиной заурчали бульдозеры, и Юлька сбежала к воде умыться. Звонко прыгающие по камушкам ласковые струйки оказались ледяными.

Ребята свезли к опушке леса три вагончика бригады и сгрудили их на симпатичной полянке, соорудили кострище, стол, брезентовый навес для поварихи, наготовили дров и натаскали воды. Пока допревала каша, Усатик бренчал на гитаре, развлекая «наших милых дам». Федя и Арканя за полчаса, кинув на паута, ухитрились изловить «для наших милых дам» полтора десятка серебристых рыбешек неизвестной породы, по определению самих рыбаков, «взрослых малявок». А перед ужином заявился Валька Сыч — верен же себе человек! — с неохватным ворохом огненных жарков. Юльке новый табор понравился: наконец-то она стала полноправной хозяйкой в отряде.

После ужина Илья притормозил гитару, достал блокнот и ознакомил бригаду с календарем строительства. Вечером третьего дня каждое звено предъявляет к сдаче береговую опору, шестого дня — русловую, восьмого — прогоны, десятого — настил. Одиннадцатый день — подходы, перила и недоделки. Двенадцатый — баня, бритье, стирка, он же резерв главного командования. Тринадцатый, то есть первое августа — встреча автопоезда, подписание акта, торжественный митинг и товарищеский банкет.

Звеньевые — Сычев и Пирожков — высказались в том смысле, что график реальный, но прохладцы не потерпит (Юлька вела протокол). Кроме того, Пирожков высказался в том смысле, что крутой левый берег куда как потруднее правого, кому он достанется, тот попадет в явно проигрышное положение — какое уж тут соревнование! Бригадир дал разъяснение: кидайте жребий, кому достанется левый, в то звено переходит он сам в качестве Ваньки на подхвате. Звеньевые единодушно согласились. Арканя по традиции высказался в том смысле, что работа предстоит ответственная и физически изнурительная, требующая соответствующего питания, что, в свою очередь, потребует от уважаемой поварихи известного мужества и напряжения всех сил. В ответном слове повариха заверила, что сделает все от нее зависящее, исходя из имеющегося наличия и реальных возможностей.

На этом официальная часть закончилась, и до двенадцати бригада горланила у костра старинные романсы «по заявкам наших милых дам», но Юлька не слушала, незаметно ускользнула в свой вагончик и тут же провалилась в сон, потому что к шести тридцати должна была обеспечить мостостроителей горячей, вкусной, сытной и калорийной пищей.

И застучали на берегу топоры — вразнобой, вперестук, наперегонки. А им подпевали, захлебываясь, пилы, поддакивали скороговоркой бульдозеры, подвизгивала лебедка. Кувалда стучала глухо, если по дереву, звонко, если по металлу. Дрель жужжала рассерженным шмелем. «И-о-али!» — доносило протяжный вскрик. Это Пирожков командовал: «Еще взяли!» Сыч не командовал, не умел, Илья тем более отродясь голоса не повышал.

Без десяти двенадцать строительная разноголосица обрывалась, и, Юлька накрывала на стол. Парни являлись уже умытые, взбудораженные, до крайнего допустимого предела голодные — и без лишних слов наваливались на еду. А Юлька стояла за их спинами, дородная, чинная, хлебосольная, и, сложа руки на груди, ревностно следила, как они едят, нравится ли, все ли в порядке, чтобы, упаси бог, не прозевать с добавкой, подкинуть хлеба, подлить чаю. Но все покуда шло благополучно, и на аппетит никто не жаловался, кроме Вальки Сыча, а Валька не в счет. Да по такой работке на свежем воздухе и черствый хлеб сойдет за домашние пельмени.

Однако Юлька, стряпуха уже со стажем, на один аппетит научилась не полагаться, не доводить до того рокового момента, когда все та же каша, которая и вчера, и позавчера, и десять дней назад была «пальчики оближешь», — и вдруг вместе с миской летит в изумленную физиономию поварихи. И она вдобавок к тому скромному запасу, который всегда имела сверх официальной накладной, облазила и обшарила округу в поисках дикорастущего подспорья к меню — вспомнила детство, когда каждое лето гостила у деда и бегала с деревенскими ребятишками в лес, принося вечером беремя черемши и дикого луку. Вот, и здесь в тенистой излучине реки нарвала она охапку духовитой сочной черемши — сколько могла унести, явно сверх реальных нужд. Думала еще борщевика прихватить и знала, что съедобным, что хорош в супе, да побоялась — то ли у него листья идут в ход, то ли молодые стебли, то ли корни. И на страх и риск вместо обычного супчика «макароны с тушенкой» сымпровизировала неведомый кулинарной науке «зеленый таежный борщ».

Как его хвалили, как поглощали, как тянулись за прибавкой! — впервые не хватило бака, и поварихе ложки хлебнуть не осталось. Но этот простительный количественный просчет настолько компенсировался обилием самых искренних и восторженных комплиментов, что непривычная к такому Юлька раскраснелась, расчувствовалась и до того похорошела, что даже Илья глянул на нее по-особому, а Сыч тот взгляд перехватил и еще больше помрачнел. Юлька же, разливая типовой вишневый кисель, подумала с затаенной гордостью, что профессию ей Трасса выбрала правильную: иной истинной красавице, где-нибудь в конторе сидящей, во всю жизнь не выпадает столько комплиментов, сколько самой невидной поварихе за один только удачно собранный супчик.

А когда перемыла посуду и вышла из вагончика, парни вместо обычного перекура как один примостились вокруг ее впрок припасенной черемши, дергали из мешка пучками, тыкали в миску с солью и смачно жевали, изредка пощипывая зачерствевший каравай. И от всего несметного запаса остались уже рожки да ножки.

— Еще не наелись, родименькие? — вырвалось у нее.

— Что ты, Юлька, сытые от пуза, — тяжко отдуваясь, за всех ответил Арканя. — Смак, не оторваться!

И умяли всю до перышка.

Это был ее триумф, ее «звездный час», если только мыслим таковой у поварихи, и Юлька не преминула этим особым часом воспользоваться отправилась после обеда взглянуть, как идут дела на стройке, хотя Илья этого не любил.

Дела, судя по всему, шли в графике. Весь берег был устелен свежей щепой, обрубками и обрезками дерева, пахло рекой, сосновой смолой и скипидаром, оба береговых устоя уже стояли на законных своих местах, как два бруска свеженького сливочного масла, а у самой воды вздымались примерно десятым-двенадцатым венцом трудные русловые опоры, «быки», важнейшая и капризнейшая часть любого моста.