Светлана Багдерина - Жар-птица Страница 5

Реальное положение вещей было таково, что это он находился здесь на милости Серого, а не на оборот. И победить в открытом бою разбойника он не мог, и он очень сильно сомневался, что смог бы его перехитрить.

Было видно, что Волк это тоже прекрасно понимал, и что нахальство Ивана он оценил. И одобрил. Ибо он улыбнулся еще шире и сделал шаг по направлению к царевичу.

— Ну сам посуди, Иван-царевич, ну зачем тебе в долгом и опасном пути серебряный прибор из семнадцати предметов? Чашки, ложки и кубка вполне достаточно на все случаи жизни. А пятитомник Геопода? За него дадут хорошую цену, а тебе за глаза хватит «Витязей Лукоморья». А куда тебе пять кафтанов, десять рубах, три пары сапог (тут Иван обратил внимание, что одна из них уже уютно пристроилась на ногах Серого), четверо портков, три рушника, две кольчуги… Ты ведь пешком пойдешь, тебе все это на себе тащить придется, а кольчуга, щит, меч, шелом — они ведь тоже чего-то весят! И продукты. Кстати, все, кроме одного каравая и одной головки сыра я тебе оставил. Ну, теперь видишь, что все по справедливости было сделано? Тебе же лучше и вышло!

Царевич, хоть и понимал, что творится сейчас с ним величайшая несправедливость, был вынужден признать, что в какой-то степени (и степень эта была гораздо больше, чем Ивану хотелось бы допустить) Серый прав. Даже то, что было оставлено, могло утомить царевича, непривычного к пешим переходам (да и к конным тоже, откровенно говоря), и особенно с поклажей, очень быстро. И ему пришлось сдаться.

— Ну, вот и договорились, — довольный Волк отвернулся к своей куче и стал деловито упихивать вещи в одну из переметных сум размером с добрый мешок. — Мяса я тебе не оставил, хлеб с сыром вон там лежат нарезанные, рушником прикрытые, там же лук, огурцы и яйца вареные — я угощаю. Если хочешь умыться — вон там, шагах в пятидесяти, ручей бежит, — и Серый указал трофейным сапогом вправо. — Умоешься, поешь, соберешься — и я тебя к знающему человеку сведу, отсюда недалеко, там про птичку свою и спросишь.

Царевич не знал, что и сказать в ответ. Хотелось и благодарить и ругаться одновременно. Этот мальчишка-грабитель два раза чуть не зарезал его, съел его коня, порвал его любимую книгу, прибрал к рукам его вещи, но в то же время Иван против своей воли чувствовал, что Серый начинает ему нравиться. Это был не человек, а бездна обаяния, простодушного лукавства и расторопности, и царевич с каждой минутой общения с Серым проваливался в эту бездну все быстрее и быстрее.

После краткого раздумья царевич сначала, несмотря на все правила этикета, вколоченные в него дядькой и маменькой, умял завтрак, а уж только потом направился к ручью для совершения утреннего туалета.

— Дорогу примечай! — крикнул ему вдогонку Волк.

Царевич принял совет за чистую монету, и на всем пути старательно запоминал: «Куст шиповника, через восемь шагов — сухая елка, потом через двенадцать шагов береза с развилкой, потом еще через десять — поваленное дерево неизвестной породы, затем через пятнадцать шагов малинник…» Так и добрался до ручейка. По его подсчетам оказалось ровно пятьдесят шагов.

«И откуда он все знает?», — восхищенно-ревниво думал о Сером Иван, плеща себе в лицо холодной прозрачной водой. «И на мечах вон как дерется, и хватка железная, и не задается, как я бы на его месте…

Ну, может, конечно, и нет. Но гордился бы. Да, хорошо бы такого друга иметь. Если бы он со мной пошел… Я бы в первую очередь попросил бы его меня на мечах так биться научить. Так, наверно, даже братовья мои не умеют… Как это он меня — раз-раз — и готово, я и понять ничего не успел! А что барахлишко мое прибрал, так может, у него детство было трудное и жизнь тяжелая. Вот и разбойничает. Да и сам я умник — куда столько понабрал, вправду? А душа у него хорошая. Добрая… Да только как его попросить со мной пойти… Да и не пойдет он. Зачем это ему? Никакого дела ему до меня нет… Кто я ему такой?..»

Волк был всем, чем когда-либо, в тихие часы своих грез, хотел быть Иван. Волк был сильным, смелым, умным, ловким, веселым и слегка (и даже более) нахальным. Он превосходно умел фехтовать, умел разбить лагерь в гуще леса, умел не заблудиться даже в самой чаще, мог выследить и незаметно подкрасться к добыче, и у него не дрогнула рука оборвать жизнь раненного коня, в то время, как царевичу, несмотря на свои воинственные мечты, было до слез жалко даже мышей в мышеловке. Словом, Волк стал его идеалом, явившимся невесть откуда, воплотившимся в поворотливом юнце и потеснившим со сверкающего беломраморного пьедестала даже королевича Елисея. Но, как и всякий идеал, отрок Сергий намеревался исчезнуть из его жизни навсегда гораздо скорее, чем этого хотелось бы. И предотвратить это было абсолютно невозможно. Никак.

Так, в раздумьях о Волке, царевич закончил умывание и, отметив про себя, что рубашку надо было снять до того, как она была промочена насквозь, утерся рушником и пустился в обратный путь, тщательно припоминая заученные приметы — «если я в довершение всего еще и заблужусь в пятидесяти шагах от лагеря, я этого не переживу.»

Дойдя до березы с развилкой, царевич вдруг услышал со стороны полянки звуки борьбы, несвязные выкрики и звон оружия. «Это Волк! На нас напали! А у меня даже ножа с собой нет!» — в отчаянии он захлопал себя по карманам, в то же время лихорадочно оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего на роль оружия, но ничего не нашел и, вспомнив как это делал на странице сто шестьдесят первой королевич Елисей, когда посредством колдовства оказался в диком лесу один, и из одежды на нем была только кольчуга, и тоже вдруг он услышал доносящийся до него… Короче, Иван решил для начала скрытно подобраться к полянке и посмотреть. Может, особо беспокоиться было и не о чем. Или, памятуя ратное искусство Серого, беспокоиться нужно было за его противника.

Звуки сражения, доносящиеся с прогалины, покрывали даже старания царевича подобраться бесшумно. Подкравшись к ставшему уже знакомым кусту шиповника, Иван осторожно выглянул из своего укрытия. Открывшееся ему зрелище превзошло все ожидания. Верткий Волк отчаянно рубился с тремя бородатыми верзилами. Один из нападавших, неестественно изогнувшись, уже растянулся на другом конце поляны. Хоть здоровяки и наседали, шансы у бойцов были приблизительно равные, оценил царевич, обратив внимание на окровавленный рукав одного и голову другого. Но перелом в сражении произошел в одно мгновение, и предотвратить его было невозможно.

При отражении очередного выпада тяжелым мечом неповрежденного пока верзилы длинный кинжал Серого сломался вершках в двух от рукояти, лезвие со свистом улетело в кусты, спина Серого прижалась к березе, и в грудь ему уперся длинный меч его противника. Все разом стихло, и до Ивана доносилось только тяжелое прерывистое дыхание поединщиков. Раненые разбойники, побросав оружие, ринулись к уже упакованным сумам и стали методично выбрасывать из них вещь за вещью, предварительно тщательно перетряхнув и осмотрев каждую. Чем ближе ко дну они были, тем яростнее и дальше выкидывали они содержимое мешков, очевидно, не представлявшее для них никакой ценности (пока?). Вот на ветвях ели повисли рубахи царевича, куст шиповника принакрылся парчовым кафтаном, а под ноги Ивану, страдальчески взмахнув страницами, шлепнулись «Лукоморские витязи».

Все.

Оба мешка были пусты.

Серый, откинув голову на белый гладкий ствол, бесстрастно наблюдал за происходящим.

Разочарованные и разозленные еще больше (если это только было возможно) разбойники угрожающе шагнули к мальчишке.

— Ты, пес смердячий, — злобно выдохнул один из них, тот, что с раненой рукой, — куда золотое яблоко дел, говори!

— Волк.

— Что? — не понял разбойник.

— Волк. Не пес.

— Ах, ты еще над нами издеваться будешь, — кинулся к нему второй и обеими руками вцепился в ворот рубахи. — Немедленно говори, где яблоко, а то на кусочки изрежем, а узнаем!

— Сведем его к атаману, тот с ним по-свойски потолкует!

— Ты нас еще умолять будешь, чтобы мы позволили тебе сказать, где ты его спрятал, — зловеще произнес первый явно подслушанную где-то фразу, поднеся под нос Серого огромный грязный кулак.

— Ты еще пожалеешь, что ватаге Хорька дорожку перебежал!

— Сказывай, где яблоко!

— Сгноим!

— С живого шкуру спустим!

— Говори, пока живой!

Бледный, дрожащий от страха — «это я за Волка!» — царевич затравленно оглянулся, но поблизости не было ничего, кроме смятого кубка, кафтана и многострадальной книги.

Книга.

Через пару секунд все пятнадцать кило боевой славы лукоморского воинства с размаху опустились на голову разбойника с мечом. В районе шеи у него что-то влажно хрустнуло, верзила повалился как подкошеный, и недоумение навечно застыло у него на лице.

Совладав с инерцией, Иван едва успел подставить фолиант под сокрушительный удар шестопером («и откуда он его взял, Господи?!..»), и тут же второй ватажник, дико воя, налетел на него с кулаками, повалил на землю, схватил за горло, сдавил что было мочи и… обмяк, придавив царевича своей огромной немытой тушей. Тут же рядом с ним, мгновение спустя, рухнул кто-то еще. По запаху царевич догадался, что это был последний громила. Оставлять Волка без внимания у себя за спиной было не лучшим решением в их жизни.