Станислав Лем - Журнал фантастики «Космопорт» 2014 № 12(13) Страница 5

Накануне убийства Помпея он пропал. Дело, как вы знаете, происходило в Египте, ситуация была кризисной, во избежание хронопарадокса нашим коллегам пришлось полностью сосредоточиться на основных событиях. Вдобавок случилось вовсе непонятное: согласно источникам, Цезарь должен был приплыть туда через день после казни Помпея, — а он явился через два. И это только начало: количество расхождений между известной нам версией событий и тем, что происходило на самом деле, с каждым часом увеличивалось.

— Вы сами говорили, такое случается, — заметила Хрущ. — Летописи врут, очевидцы ошибаются… то есть, сами-то искренне верят, что говорят правду, просто она у каждого — своя.

Профессор хмыкнул:

— Могу себе представить, каким вы запомните этот мой рассказ! — Он снова прошёлся вдоль стены. — В общем, — сказал, — насчёт расхождений, конечно, всё верно. Однако когда это совпало с остальным… Откровенно говоря, в той истории мы проявили себя не с лучшей стороны. Следовало раньше сопоставить факты и догадаться. Нам ещё повезло, что тело Раменского вынесло на берег и его обнаружил один из наших агентов.

— Но вы же сказали, Раменской был Цезарем!..

— Он стал им, Харитонов. При мягком внедрении сознание агента-реципиента пристраивается к сознанию донора, но управляет телом лишь в редких случаях. В исключительных. Остальное время просто наблюдает и делит с донором переживания. Раменской ухитрился каким-то образом полностью вытеснить сознание Цезаря… ну, или почти полностью. Его эпилептические припадки, насколько мы знаем, начались задолго до внедрения Николая, но сильно участились в последние годы жизни.

— Почему вы не вмешались раньше? Помпея убили в сорок восьмом, а Цезаря — через четыре года.

Профессор остановился и тяжело оперся на кафедру.

— И как ты себе это представляешь, Клецько? Вернуть сознание Николая в его же обезглавленное тело? Или попытаться уничтожить это самое сознание в теле Цезаря — и получить в результате ходячий труп? Вдобавок… ну, он ведь знал, что рано или поздно мы его отыщем. Старался не подставляться без необходимости.

— Ради чего всё это, Тарас Остапович? Ради власти?

Семёнова фыркнула:

— Дурак ты, Гунько! Сказано ж тебе: из-за Клеопатры. Ради любви. Правда, Тарас Остапович?

— Чистая правда. Не зря же Поспелов начал этот разговор с того, что чётко объяснил всем нам: люди руководствуются эгоистичными мотивами. Даже тогда, когда на первый взгляд это выглядит иначе. Раменской был влюблён — все эти годы, выполняя свою работу и наблюдая за Помпеем, он искал способ вернуться к Клеопатре. Он знал, что в начало сороковых путь для него закрыт: поскольку в том времени Раменской уже побывал, Первый гомеостатический закон просто вышвырнул бы Николая обратно. Оставалось всего несколько лет, когда Коля мог увидеться с ней… быть рядом с ней. И если бы вы видели, как он смотрел на неё… как касался её, улыбался, слушал… нет, даже внимал… Нам следовало догадаться, но не догадались; а всё было так очевидно. По большому счёту, уже «переселяясь» в Антония, он… — Профессор раздосадованно прицокнул языком. — Клеопатра тогда словно узнала его. И много раз повторяла: мы, мол, уже виделись прежде, ты просто вернулся ко мне… Он тогда ещё нам пересказывал эти разговоры, потом замкнулся… ну, не важно.

— Она узнала Раменского? — шепнула Семёнова. — Потому что он потом… в смысле, раньше… в общем, потому что — «подселился» в тело Цезаря, да?

— И сам Николай, видимо, догадался об этом. Догадался годы спустя по своему летоисчислению, когда наблюдал за Помпеем и пытался сообразить, как же ему к ней вернуться. Собственно, тогда он, наверное, понял, что сам себе оставил подсказку.

— Интересно, ревновал ли он её к Антонию? Ну, в смысле, его «выселили» из тела, но настоящий-то Антоний остался.

Гунько фыркнул:

— Слушай, Семёнова, какая разница? С этим-то он точно ничего не мог поделать, ревнуй там, не ревнуй… Да и вообще, это же не девчачьи сплетни, у нас тут лекция, ты не забыла? Тарас Остапович, вот вы говорите: «знал, старался не подставляться». Но если он догадался про Антония, значит, сообразил и остальное. Про дату своей смерти, про то, как именно всё случится.

— Конечно, сообразил. Более того, он наверняка понимал, что сам провоцирует римлян. Но это была любовь, Дима. А настоящая любовь, уж прости за банальности, опасней кинжалов. Конечно, в сорок седьмом ему пришлось уехать в Сирию, но уже в сентябре Раменской снова приехал в Рим. Это была его тема и его эпоха, он не сомневался, что без Цезаря всё провалится в тар-тарары. Мы ждали его только в октябре, но… что ж, он сыграл на опережение. Николай знал, как мало времени у него остаётся, и спешил…

— …подольше побыть с Клеопатрой?

— Нет, Семёнова. Я же говорю: он был специалист, настоящий профессионал. Мы потом только сообразили… — Профессор усмехнулся так, будто завидовал или даже восхищался. — Коля пытался медленно, осторожно изменить историю. Выиграть день там, месяц здесь. Продлить, насколько сможет, собственную жизнь. Он же не мог всё бросить и уехать в провинцию, выращивать капусту и нянчить новорожденного сына. Ему необходимо было добить помпеянцев, потом навести порядок в Риме и двигаться на Восток. Все мы знали, как он должен погибнуть, и он знал тоже — и предпринял определённые меры. Никогда не садился в лодку со своей третьей официальной женой, Кальпурнией.

— В лодку? А при чём тут лодка?

— При том, Хрущ, что настоящего Юлия Цезаря убили, когда он пересекал Тибр вместе со своей супругой. То ли на праздник какой-то ехал, то ли… в общем, в этом месте хроники расходились во мнении. Так или иначе, после возвращения в Рим жить ему оставалось чуть меньше двух лет. Он, казалось, сам провоцировал римлян: вызвал Клеопатру к себе в столицу, поселил на вилле, собирался сделать своей второй женой. Велел изготовить её позолоченную статую и установить рядом с алтарём Венеры — своей мифической прародительницы. Написал завещание, согласно которому его сын Цезарион должен был унаследовать всё… Мы не смели вмешиваться. Ждали осени сорок пятого.

— Это тогда он должен был умереть? — отчего-то прошептала Семёнова.

Профессор кивнул.

— Должен был. Но не умер. Ни в сентябре, ни в октябре.

— Ну вот, — сказал Поспелов, — квод эрат демонстрандум. И выходит, ни закон Брэдбери, ни «Этический кодекс» не помогли? Или Второй гомеостатический все колебания всё-таки сгладил?

— Не то чтобы сгладил… Но в общем и целом всё обошлось… в некотором роде. Не без помощи извне, по правде говоря.

— Так это хронавты подстроили заговор, да? Подговорили сенаторов или как-то ещё?..

Профессор помолчал, вразнобой выстукивая по столу пальцами. Потом поднял на аудиторию тяжёлый взгляд.

— Сенаторы, конечно, давно планировали заговор, но — знаете, им просто не хватало духу. В первый раз они струсили, чудом всё это дело не раскрылось… хотя, может, и раскрылось — по крайней мере Кальпурния что-то такое начала предчувствовать, ей снились дурные сны, она пыталась предупредить Николая. Но это уже было неважно. Пятнадцатого марта случилось то, что случилось. Двадцать три колотых раны от стилосов… это надёжнее, чем закон Брэдбери. И даже в чём-то более жестоко. Память-то, ребятки, остаётся… память…

Он указал на вирт-экран, на котором до сих пор видна была картина Камуччини.

— Известны пятнадцать имён тех, кто принял участие в заговоре и довёл его до конца. В действительности там было ещё несколько человек, но их имена для этой истории ничего не значат: те люди могли и хотели отказаться. Не готовы были так рисковать или… да мало ли, неважно, почему именно. Они не играли роли, когда всё началось, им некуда было деваться, один и вовсе потом пропал… говорят, уже тогда был слегка сумасшедший… — Профессор оборвал себя. — Словом, важны только те пятнадцать. Они ударили первыми. По очереди. Сперва Луций Тиллий Цимбер сорвал с Коли тогу, потом ударил Марк Эмилий Лепид — он был первым, просто потому что оказался ближе других. Ударил и сказал: «Прости». И все били и говорили: «Прости». И плакали. Он всё понял сразу же, но бешено сопротивлялся. История пошла другим путём, так что он не знал, как обернётся судьба Клеопатры. Потом, видимо, сообразил, прошептал: «Антоний… да! Антоний!» Но это после, а сперва он сумел нанести несколько ран в ответ, Бруту, например, распорол бедро его же стилосом. И всё кричал: «И ты! И ты!» Каждому из нас это кричал, называл по именам — как-то вот узнал, может, по этим нашим «Прости». Двадцать три удара — это не ради круговой поруки, кстати. Просто иначе мы бы его не остановили. А у нас было задание, общее наше решение.

— Какое решение? — охрипшим голосом прошептал Гунько.

— Спасти будущее. Раз уж мы знали, что ни «Кодекс», ни закон Брэдбери не работают… нужен был сильный предохранительный механизм. Как раз против того, о чём сегодня говорил Поспелов. Человеческий эгоизм — мощнейший мотиватор, верно? Никому и никогда не взбредёт в голову производить мягкое внедрение и уходить в полную автономку, если известно, чем это грозит. Тем более — никто не станет закрывать на такое глаза, любовь там у твоего друга или ещё что. Если знаешь, что потом тебя и твоих же коллег отправят устранять нарушителя… Как там в Первом гомеостатическом? «Попытка вмешательства будет устранена, причём стремительно и безжалостно по отношению к вмешивающемуся». Ну вот, теперь вы знаете, что к закону существует поправка — железная, действующая без исключений и без поблажек. Всегда.