Багдадский вор. Трилогия - Андрей Олегович Белянин Страница 5

«Хр-р-р-р-п-ш-уп!» – с тихим предательским треском сообщили рукава, превращая халат в жилет. Лев сплюнул, помянул шайтана и попробовал присесть. «Хр-р-р!» – раздалось снова…

– М-да… это не джинсы «Леви страус», – раздумчиво признал Оболенский. – Дедушка, ты мне такие колготки больше не бери, я из них вырос. Давай смотаемся до ближайшего фирменного магазина и купим мне приличные брюки.

– У, дебелый нубийский бык… – прикрыв ладонями лицо, простонал Хайям. – Внук мой, ты же вор! Тебе нельзя ничего покупать, ибо это недостойно и оскорбительно для представителей нашего ремесла. Ты можешь только красть!

– Как скажешь, саксаул…

– Аксака-а-л!!! Вай дод, что я буду делать с этим недоношенным царём зверей?! Меня поднимет на смех весь Багдад! Как ты сможешь отстоять семейную честь против Далилы-хитрицы или даже самого Али Каирского? Я уж не говорю о сотне молодцов Шехмета из городской стражи… Тебя поймают, как только ты сделаешь первый шаг из нашей благословенной пустыни в сторону караванных троп!

– Японский городовой, так мы ещё и в пустыне?! – ахнул Лев, впервые за последние два часа заинтересовавшийся тем, что находится за порогом стариковской хижины. Откинув полог, он решительно шагнул наружу и замер, сражённый… Стоял тёплый летний вечер. По линии горизонта, насколько хватало взгляда, высились золотые барханы, с одной стороны залитые оранжевым светом заката, а с другой – играющие глубокими голубыми тенями. Небо над головой казалось пронзительно-синим и кое-где уже искрилось праздничными хрусталиками звёзд. А воздух… Какой освежающий воздух бывает в пустыне на исходе дня! Потомственный русский дворянин, Багдадский вор, Лев Оболенский долгое время молчал у забытой богом хижины, восторженно вглядываясь в бескрайние пески и размышляя, почему же всё это кажется ему таким новым и незнакомым…

Хайям ибн Омар поставил эту грубую конструкцию из жердей, шкур и почерневшего войлока ещё в незапамятные времена, когда был куда моложе своего нынешнего «внука». Невысокая гранитная скала сзади укрывала жилище от ветра и дарила тень. Три пальмы, старый колодец, дававший не больше одного ведра воды в день, да скудные запасы муки и риса – вот и всё хозяйство. На самом деле у Хайяма был маленький домик в Бухаре, где он доживал последние годы в обнимку с кувшином, а о старом убежище в пустыне он вспомнил, лишь когда в пьяном угаре поклялся Аллаху найти, для усмирения гордыни эмира, нового, молодого преемника. Всё остальное вы знаете, а потому продолжим…

– Дедуля! Всё, вернулся я. Надышался чистым воздухом и вновь припадаю к стопам твоей мудрости с пылкими лобзаниями…

Оболенский широко распахнул объятия и, поймав не ожидавшего ничего подобного Хайяма, от души прижал старца к могучей груди. Аксакал трепыхался и дёргал ногами в тапочках. Бесполезно… Лев выпустил несчастного, лишь до конца исчерпав весь запас внучатой любви. Потом, прищурясь, огляделся и шагнул ко второй безответной жертве:

– Бабудай-Ага, какого лешего?! Сидишь тут у огня, уже чёрный весь, копаешься в золе, словно Золушка какая… Давай украдём где-нибудь ящик пива и хряпнем за знакомство?!

– И думать не смей, шайтан кудрявый! А ты куда?! Сядь! На место сядь, о глупейший из джиннов… – мгновенно очнулся старик, как только Бабудай охотно вскочил на ноги, с благодарностью принимая предложение Льва. – Что ещё ты придумал, неразумный отрок?

– А что не так? Я же вроде правильно сказал: «украдём»! Честь профессии превыше всего…

– Остановись! – строго и торжественно попросил Хайям ибн Омар, и на лицо его опустилась тягостная тень воспоминаний. – Послушай старого человека, и ты поймёшь, как страшно расходовать талант, дарованный тебе Аллахом, на низменные цели. Христиане говорят, что «благими намерениями вымощена дорога в ад». Любой мулла подтвердит тебе, что «Мухаммед осеняет благодатью каждого, кто хочет его слушать. Кто не хочет, не услышит слов пророка. Но шайтан сам лезет в уши и к тем и к другим!». По сути своей это одно и то же… Эмир Багдада решился на праведное дело – он возжелал искоренить порок. Любой вор должен получить свою кару! И они получили… Все, от мала до велика. Прощенья не было никому. Сначала виновному отрубали руку… Джигит, укравший у бая коня для уплаты калыма; старик, подобравший плод, упавший с ханского дерева; женщина, схватившая горсть овса для голодных детей; ребёнок батрака, утолявший жажду из арыка богатого соседа… Стражники волокли всех! Ибо порок должен быть наказан, и праведность торжествовала победу на залитых кровью плахах… От закона не уходил никто, и перед законом эмира все были равны!

– Э… я, наверное, хочу извиниться…

– Молчи! Кто тебя учил перебивать старших?! – прикрикнул старик, но, глянув на поникшего Льва, смутился и даже погладил его по голове. – Прости меня, о мой непослушливый внук… Я дряхлый, выживший из ума верблюд, брызгающий слюной на всё, что не поддаётся его пониманию. Ты – молодой, горячий, на твоём челе печать избранности… Прошу тебя – не трать своих сил в погоне за отражением луны в колодце, но накажи эмира!

– Да я всего лишь…

– Накажи его! Достойно накажи самого могущественного человека нашего Багдада. Ты должен это сделать, ибо, не удовлетворясь отрубанием рук, великий Селим ибн Гарун аль-Рашид приказал рубить головы!

– Что?! – обомлел Лев. – Даже детям?

Хайям и Бабудай-Ага скорбно кивнули. Не будем врать, будто бы Оболенский всю жизнь был праведным поборником справедливости, как, впрочем, и вместилищем всех грехов… Нет, в его русской душе одновременно уживались и буйный гнев, и братская любовь, и врождённое благородство, и лихое пренебрежение условностями, а кроме того, у парня было большое сердце… Сталкиваясь по роду своей профессии с разными уголовными маньяками, он яростно ненавидел всех негодяев, избиравших жертвой наиболее слабую и беззащитную категорию – невинных детей.

– Дедушка Хайям, шутки побоку, что я должен сделать? Обворовать эмира?!

– Этого мало…

– Замочить его в сортире?