Сергей Шведов - Иван Царевич и Серый Волк Страница 58

– Веди вурдалака, – распорядился Царевич.

Сеня, в отличие от Селюнина, держался развязно и нагловато. Стоявшего у стены Самоедова он не испугался, на Царевича же и вовсе презрительно щурился, не желая признавать за соседом нового статуса.

– По какому праву ты на моих землях шампунем торгуешь? – надменно бросил ему Царевич. – Не гони волну, Ванька, – презрительно хмыкнул вурдалак. – Какой из тебя к чёрту Кощей. Так и я на трон сяду и объявлю себя Бессмертным. – Садись, – гостеприимно предложил Царевич.

Сеня решительно направился к трону, но, натолкнувшись на невидимое препятствие, остановился, отступил на несколько шагов и попытался преодолеть его с разбегу. Конфуз был полным. Стена отбросила настырного вурдалака к ногам Кляева, который незаметно капнул на Сеню мертвой водой, после чего, к ужасу Селюнина, в тронном зале появилась ещё одна статуя. Кляев с большим трудом установил её на задние конечности.

– Чистая обезьяна, – сказал Васька, оценивающе оглядывая результат своих трудов.

Вообще-то Сеня и в человеческом обличье красотой не блистал, но, став вурдалаком, он и вовсе превратился в гориллу, которая могла напугать любого с человека со слабыми нервами, тем более в голом виде.

– Передай Шараеву и Костенко, что я хочу с ними повидаться, – небрежно бросил обомлевшему Селюнину Царевич. – Свободен.

Кляев отправился провожать парламентера, а Иван решил, наконец, освободить Самоедова от сдерживающих активного художника оков. Мишка ожил мгновенно и тут же едва не одеревенел снова, вознамерившись еще раз отхлебнуть из бутылочки.

– Это, мертвя вода, дурень, – остановил его Царевич.

– Да ты что, – ахнул Самоедов. – А я ведь чуть её не выпил. – Чуть-чуть не считается, – усмехнулся Царевич, довольный, что с Мишкой всё обошлось более-менее удачно.

Заметив стоящую у входа статую, Самоедов задумчиво почесал затылок. С Сеней Шишовым он, похоже, был знаком и никак не мог взять в толк, откуда он здесь появился. – Нужен монстр, способный напугать Шараева и Костенко до икоты и навсегда отбить у них охоту соваться в Берендеево царство.

– Так может, оживим тех дебилов, что на лестнице стоят? – предложил вернувшийся Кляев. – Они способны напугать кого угодно.

– В том числе и нас с тобой, – усмехнулся Царевич. – Да мало напугать, так ещё и сожрать за милую душу.

– Риск, – призадумался Кляев.

Если Царевич не отшибался, то там, у порога Кощеева дворца, стояли злые дэвы, которых Бессмертный победил, пробиваясь к вершинам власти, и если вся эта братия очнётся от тысячелетнего сна, то далеко ещё не факт, что они признают в Иване Царевиче своего победителя. А вдруг, почувствовав его слабину, вздумают свести с ним счёты.

– Мне солидное обличье нужно, – Царевич с надеждой взглянул на Самоедова. – Твой выход, Мишка.

– Создашь гиганта мысли – я налью тебе бутылку такого стимулятора, что перед твоей сексуальной мощью сразу же поблекнут и Дон-Жуан и Казанова, – пообещал Кляев призадумавшемуся художнику.

Надо признать, что поставленная перед Самоедовым творческая задача была более чем трудна, да и заказчик попался жутко капризный. Ему, видите ли, не нравился зооморфизм, и он настаивал на антропоморфном обличье. Художник Самоедов рисовал один эскиз за другим, расходуя небольшой запасец бумаги, найденный во дворце Кощея, а Царевич недовольно морщился и требовал несуразного соединения благолепия и свирепости.

– Нет, вы только посмотрите на него, – возмутился Мишка. – Потрясатель вселенной. Чингиз-хан задрипанный. Мало того, что фактура для Кощея ни к чёрту не годится, так ещё и улучшать её не моги.

– По твоему выходит, что с кабаньими клыками из кошачьей пасти я выгляжу лучше, чем сейчас? – возмутился Царевич.

– Да не кошачья это пасть, а вполне человечья, – надрывался замороченный необоснованными претензиями художник. – Как хочешь, Ванька, но не получится из тебя путного Кощея Бессмертного. С такой физиономией только в писатели идти. Не знаю, что в тебе Верка в своё время путного нашла, видимо, вы с ней потемну встретились.

– Но ты! – взъярился Царевич. – Я тебе сейчас пасть порву! – Стоп, – поднял руку Самоедов. – Сиди, не шевелись и выражение лица не меняй.

Выражение лица Царевич менять и не собирался, поскольку прямо-таки кипел от ярости на подлеца-художника, вздумавшего лезть в дела его совершенно не касающиеся. К чести Самоедова надо признать, что работал он быстро, и Царевич не успел остыть за то время, пока художник, сопя от удовольствия, чертил что-то на бумаге остро оточенным карандашом.

– Блеск, – захихикал Мишка. – Ай да Самоедов, ай да сукин сын! – Впечатляет, – подтвердил Кляев, заглянувший художнику через плечо. – Иван Грозный собирается убивать своего сына. Жаль, что Царевич бороду отрастить не успеет.

– Ни-ни, – замахал руками Мишка, защищая свое детище. – Борода здесь будет лишней деталью. И без того лицо свирепое до не могу.

Иван не выдержал и спустился с трона, чтобы лично убедиться в том, что шкодливый Мишкин карандаш не нанёс его облику большого урона. И надо сказать, что рисунок его не то чтобы потряс, но очень сильно озадачил. Царевич никак не предполагал обнаружить в своем обличье столько свирепости. Причём свирепость была не только в лице, но и в фигуре и в глазах, а точнее в их выражении.

Даже при беглом взгляде на рисунок становилось абсолютно ясно, что перед вами тиран, на счету которого тысячи загубленных жизней. И это тем более было обидно, что Иван ни одной дивой души не загубил и даже по лицу людей бил крайне редко, можно сказать считанные разы в своей жизни, а вот подишь ты, сколько негатива, оказывается, таиться в его душе. И ведь что примечательно: Мишка ни одной Царевичевой черты не исказил и не утрировал. И нос был Иванов, и губы, и подбородок, и глаза, и всё это в привычных пропорциях. Было от чего обладателю этого лица призадуматься. – Тебе какой рост нужен? – спросил довольный произведенным эффектом художник. – Никак не меньше, чем у Вельзевула, – подсказал Васька Кляев. – Дабы внушить уважение.

Мишка упрашивать себя не заставил и в правом углу листа набросал фигурку вурдалака Сени, которая раза в два уступала фигуре сидящего на троне Царевича. – Это лучшая твоя иллюстрация, художник, – одобрил Мишку Кляев. – Жаль, что роман, к которому она создавалась, ещё не написан.

Царевич с Васькой был согласен: Самоедов в этом эскизе прыгнул выше головы, продемонстрировав талант, по меньшей мере, на уровне Васнецова. Польщенный похвалами художник, однако, не упустил случая напомнить работодателям о причитающемся гонораре.

– Моё слово твёрдо, – сказал Кляев. – Но с одним условием, в нашем присутствии эту гадость не пить. Не хватало нам тут второго барана Романа.

По прикидкам Царевича, солидный Кощеев трон вполне способен был вместить зад увеличенного Ивана. Тронный зал, да и весь Кощеев дворец, тоже вполне подходил для циклопов. В общем, больших неудобств Царевич, даже увеличившись в размерах, не испытал бы. Другое дело – удастся ли эта метаморфоза. Нарисовать на листе бумаги можно что угодно, а вот совпадёт ли суть Царевича с созданным Мишкой образом, это большой вопрос.

– Значит так, – тоном эксперта по метаморфозам сказал Мишка. – Кушаешь яблоко, глядя при этом на рисунок, а мы с Кляевым одновременно брызгаем живой водой на лист бумаги и на тебя.

– Давай, – махнул рукой Царевич. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Мишка, несмотря на свой самоуверенный вид, явно нервничал. Даже руки у него затряслись, когда он подносил живую воду к листу бумаги. Надо полагать ему грели душу и предавали решимости мысли о сексуальном стимуляторе. Царевич же думал о проблемах глобальных, вроде спасания человечества и долге художника перед обществом, но волновался не меньше Самоедова. Зато Кляев был абсолютно спокоен: превращение друга детства в тирана и потрясателя вселенной волновало его не больше, чем грядущая мировая революция, которая, по мнению Васьки, непременно когда-нибудь разразится по всем законам диалектики. А раз по законам и непременно, то что же по этому поводу икру метать. Неизбежное надо принимать стоически. И Царевич принял, предварительно, правда, закрыв глаза.

Нельзя сказать, что сидел Царевич, прижмурившись, очень уж долго, но и открыв глаза, никаких особых перемен в себе не заметил. Разве что стоявшие в отдалении Кляев и Самоедов уменьшились в размерах и внушали меньше уважения, чем минуту назад. Раздражал так же забытый вурдалак в углу, совершенно ненужная деталь в убранстве тронного зала.

– Оживите его, – махнул рукой Царевич в сторону Сени.

Пожалуй, только по округлившимся после опрыскивания живой водой глазам вурдалака Сени Царевич понял, что метаморфоза состоялась, и на троне сейчас сидит если не Кощей Бессмертный, то, во всяком случае, некто настолько грозный, что способен довести одним взглядом до паралича совсем не робкого и от природы хамоватого Шишова. Додумавшись до столь простой мысли, Царевич здорово вырос в собственных глазах и вопрос задавал вурдалаку, уже полностью осознавая своё величие: – Кому служишь, червь? – А-ва-ва-ва, – отозвался вурдалак, хлопая куцыми и редкими ресницами. – Немой, что ли? – удивился Кощей на неразборчивость чужой речи. – Какому-то Васильевичу, – сделал предположительный перевод Кляев. – Бабарисычу, – поправил вурдалак.