Андрей Белянин - Черный меч царя Кощея Страница 6

— Вынесите отца Кондрата, погрузите в служебную телегу и отвезите к нему домой.

Парни послушно кивнули, а через минуту из-под земли донёсся встревоженный крик:

— Да он вроде как окаменевший?!

— Имеет место быть, — туманно согласился я. — Всё равно выносите и везите. Да, как доставите батюшку в его пенаты, дайте ему щелбана по лбу!

Стрельцы упёрлись рогом. Типа на такое немыслимое святотатство они пойти не могут, хоть увольняй их из органов и первым же этапом на каторгу с песнями про Владимирский централ. И знаете, я на тот момент был совсем не против! Но меня осторожно цапнул за штанину бабкин чёрный кот. Мы обменялись понимающими взглядами, видимо, у него тоже имелся свой личный счёт к отцу Кондрату. А лапа у Васи тяжелая-а...

В общем, десять минут спустя из ворот нашего отделения выезжала скорбная процессия — рыжая кобыла влекла добротную телегу с надписью «милиция» на задке, впереди стрелецкий наряд, в телеге, пузом кверху, отец Кондрат, а на его груди здоровенный кот, чёрный, как мрак преисподней.

Для пущего эффекта Вася топорщил усы и гнусаво подвывал, щуря огромные зеленющие глаза. Конечно, это производило определенное впечатление — бабы охали, мужики крестились, дети плакали и просили сахарных петушков на палочке. Если вечером к нам не заявится всем парадом возмущённая делегация Святого Синода, это вызовет у меня нездоровое удивление...

— Теперь бабка. — Я улыбнулся своим чёрным мыслям, но другого выхода не было. — Эй, молодцы! Срочно передайте Бабе-яге, что в порубе беда, пусть летит на всех парах!

Двое молоденьких еремеевцев послушно кинулись исполнять приказ. Я же скромненько встал у поруба, неспешно загибая пальцы. Бабка выбежала на счёт раз-два-три.

— Ох, Никитушка, ежели ты тока святого отшельника-схимника чем обидел...

Я пожал плечами и молча прикрыл за ней дверь, щёлкнув засовом. Пусть охладит голову, это помогает. Хотя, конечно, при желании Яга эту дверь одним заклинанием в щепки разнесёт. Но тогда как раз и будет понятно — настоящая бабка вернулась. А это что ещё за шум?

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут, а свобода

Мя встретит радостно у входа,

Где мне поставят и нальют! —

в полный голос орал дьяк Филимон Груздев, старательно предваряя будущее рождение бессмертного поэта.

— Волею своею вновь ввергаюсь безвинно в узилище милицейское, аки святой Максимилиан в пещи огненные! Аккуратней заноси, ирод, в третий раз скуфейку роняю.

Красный от обиды Митя подобрал головной убор дьяка, плюнул в него и вновь водрузил на макушку задержанного.

— А участковый ваш как есть дурачок, — мстительно и нелогично прокомментировал его поступок Филимон Митрофанович.

— Тащи его сразу в поруб, — попросил я. — Там сейчас будет весело.

— О-о, Никита Иванович, отец родной, — заметил меня старый прохиндей. — Как поживаете, как здоровьечко? А я так по вам молюсь кажный вечер перед сном — храни господь всю нашу милицию...

— В поруб, — твёрдо повторил я.

— За какие грехи наказуешь, сатрап ты бесчувственный?! Морда фараонская...

Спор грозил затянуться надолго, а у меня времени не было. Минутой позже мятежный дьяк-законоборец был вежливейшим образом, головой вперёд, закинут в поруб. А дальше мне лишь оставалось считать минуты. Одна — на мат во все стороны, вторая — на вопрос, что здесь делает Баба-яга, третья — а куда делся отец Кондрат? Ну и четвёртая-пятая — «палачи, навуходоносоры, филистимляне беспардонные, заперли безвинно с сумасшедшей старухою, которой Царства Божия не видать как своих ушей, ибо ментам ад и есть дом родной с шестью сотками, раком ходить на прополке, морковь зубами дёргать...».

— Спаси-сохрани мя, Царица Небесная-а-а! — торжественно пропел дьяк Филимон Груздев, вместе с дверьми вылетая из поруба.

Я ошибся ровно на минуту. Это простительно, не учёл бабкиной «религиозности», видимо, первое время она слушала его со смирением. Коротким, как чих...

— Проследить полёт. Найти, выкопать, отпустить с покаянием, — демонстративно перекрестившись, попросил я, и те же молоденькие стрельцы бросились по траектории перелёта дьяка.

— Сурово вы с ним, Никита Иванович, — удовлетворённо повёл плечами Митька. — А теперича что делать будем?

— Ждать.

— Долго ли?

Недолго. Потому что высунувшаяся из поруба Яга не имела ничего общего с той набожной старушкой, за которой я закрывал дверь. Платок был повязан по пиратскому образцу, в глазах плескались оранжевые всполохи, а с тонких губ срывались отнюдь не слова молитвы...

— Пришибу кобеля блудливого! Я тя научу, как лезть к милиции со христосованиями не в пасхальный день! Слюнявыми губами да прямо в ухо, когда у нас таковое-то сложное дело о покраже царицы всех сил опергруппы объявилось! Ники­тушка?

— Да.

— Митенька?

— Здеся, Бабуленька-ягуленька.

— А где ж Васенька мой разлюбезный?

— Видать, хорошему коту в сентябре — март! — не задумываясь, соврали мы. — Поди, уж скоро будет, не замедлится.

— Пойдём-ка в горницу, сокол участковый, — подумав, определилась Яга. — Поговорить надобно.

Я, разумеется, не стал корчить обиженную недотрогу. Усадив меня за стол, бабка первым делом достала из заветного шкафчика полуторалитровую бутыль настойки на рябине с мятой и чабрецом. Молча набулькала в стопку и кружку, стопку пододвинула мне. Сама выпила махом, в три глотка, занюхав одной ноздрёй через рукавчик, и уставилась на меня полным раскаяния взглядом...

— Чего, здорово я начудить-то успела?

— Умеренно, — признал я, чуть поморщившись.

Настойка оказалась крепкой, градусов за сорок. Но Яга выпила, даже не ойкнув, видимо, ей оно было надо...

— Тебя ругала?

Я кивнул. Бабка добавила себе ещё, вопросительно изогнув бровь в мою сторону. Я накрыл свою стопку ладонью, мне достаточно. Моя домохозяйка презрительно фыркнула, буркнула себе под нос что-то атосовское, типа «разучилась пить молодёжь», и уверенной рукой набулькала себе третью.

— Вам не много?

— А ты мне не указ. Изменщик коварный...

— Вы опять за старое?

— Да ладно тебе, участковый... Уже и понудеть нельзя, что ли? Ну и?!

Я вздохнул и отнял ладонь от своей стопки, наливайте. К чести Бабы-яги должен признать, что она моей слабостью не воспользовалась и налила не больше половины.

— Давай, сокол ясный, рассказывай! Что за дело, какая беда, почему мы опять за все в ответе и как силами одной опергруппы врага забарывать будем?

Я кротко вздохнул и ещё раз, без нервов, детально и поэтапно пересказал ей всё, чему был свидетель. Наша старейшая сотрудница выслушала меня самым внимательнейшим образом, а потом тихо спросила:

— Дык мы-то тут при чём?

— Мне повторить? Сидим мы с Горохом у него в кабинете, а наши жёны в это время у него в бане моются, ну и...

— Никитушка, ты мне прямо скажи, с какого боку тут мы? — резко осадила меня глава нашего экспертного отдела. — Ежели и впрямь Змей Горыныч трёхголовый баньку с тремя же бабами голыми похитил, дык при чём тут милиция-то?! По совести говоря, тут царю-батюшке войско сильно могучее собирать надобно да на Змея войной идти! Уж победит али нет, про то не нашей голове болеть. А тока органы охраны правопорядка в энтом деле никак не замешаны. Не наше оно, а государственное!

Честно говоря, я как-то даже не сразу нашёлся, что ей возразить...

По сути, бабка была права, как ни верти. Если только предположить (не более!), что некий летающий птеродактиль (дракон, динозавр, мифический персонаж) украл, похитил, захватил отдельно взятое помещение с заложницами, то это дело армии, а не милиции. Их много, а нас чуть больше сотни. Если уж совсем точно, то больше на целых три боевых единицы. И что из этого следует? Войско-то не меньше тысячи опытных бойцов, с конницей, дворянской дружиной, пушками плюс ещё и народное ополчение... Куда ещё и нам путаться под ногами...

— Я всё понимаю, но тем не менее у меня стойкое убеждение, что Горох повесит это расследование на нас.

— С какого же бодуна-то, ась?

— С широкого царского самодурства! Так вас больше устроит? Можно подумать, ему хоть раз логические обоснования нужны были?! Да и по совести говоря...

— Вот тока о жене твоей разлюбезной не надо, а? Болит, поди, душа по Олёнке-то?!

Я замолчал. Бабу-ягу не обманешь. Если она с первого взгляда определила, ради кого я участвую в этом расследовании, то дальше всё вообще шито белыми нитками.

Да, я не верю, что кто-нибудь вернёт мне любимую, если я сам за это не возьмусь. Никакая армия, никакое войско, никакие дипломатически усилия или попытка выкупа. Яга это тоже прекрасно понимала, поэтому махнула рукой, попросив посмотреть на улику. Я протянул ей змеиную чешуйку. Она помолчала, пожевала губами, без суеты прокомментировав результат экспертизы: