Дуглас Адамс - Детективное агентство Дирка Джентли Страница 6

Профессор не сводил внимательного взгляда со своего ученика.

— Понимаете, любое музыкальное сочинение можно перевести в сочетание цифр, — увлеченно продолжал Ричард. — А цифры способны передать ноту любой высоты…

— Вы хотите сказать, любой мотив, — уточнил профессор. Он держал перед собой поднятую кверху вилку с поддетой на нее морковкой.

Ричард улыбнулся:

— Мотив? Это вы удачно подсказали мне. Я возьму на заметку.

— Это позволит вам проще и точнее выразить вашу мысль. — Профессор, не попробовав морковку, снова вернул ее на тарелку. — А ваша программа пользуется успехом? — спросил он.

— Не здесь. Годовые отчеты большинства британских компаний будут звучать, как «Марш смерти» из оратории Генделя «Саул», а вот в Японии она с успехом осуществилась. Появилось немало веселых гимнов, но, если судить по всей строгости, они слишком бравурны и режут слух. Отлично пошли дела в Соединенных Штатах, что с коммерческой точки зрения самое главное. Хотя меня теперь интересует совсем другое: что получится, если из музыки убрать все, что касается финансовых дел, и, подменив цифры, получить, например, звук птичьего крыла? Что уловит тогда слух? Совершенно очевидно, что это будет не звон кассовых аппаратов, как того хотелось бы Гордону Уэю.

— Поразительно! — воскликнул профессор и отведал наконец морковку. Затем, склонившись над столом, доверительно повернулся к своей новой подружке.

— Уоткин проиграл, — сказал он девочке. — Тушеная морковь приготовлена по всем правилам. Мне жаль вас, Уоткин, каким бы занудой вы ни были. Морковь приготовлена отлично.

Девочка хихикнула, на сей раз уже совсем непринужденно, и даже улыбнулась Уоткину, а тот попытался как можно добродушнее принять все за милую шутку. Но глаза-аквариумы, глядевшие на профессора, говорили о том, что желчный старикан не привык сам становиться объектом шуток.

— Пожалуйста, папа, позволь мне теперь… — вдруг просительно, но довольно громко сказала девочка, обращаясь к отцу. Обретя друзей и известную уверенность в себе, она обрела наконец и голос.

— Потом, еще не пришло время, — решительно возразил отец.

— Нет, пришло. Я смотрела на часы.

— Но… — Отец растерялся и тут же проиграл.

— Мы были в Греции, — робко и с благоговейным трепетом поведала девочка Уоткину.

— Вот как, — понимающе кивнул тот. — Очень хорошо. Где именно, Греция большая.

— Остров Патмос, — уже смелее произнесла девочка. — Там так красиво. Мне показалось, что это самое красивое место в мире. Только паромы плохо ходят. Всегда опаздывают. Я проверяла по часам. Из-за этого мы опоздали на самолет, но я даже была рада.

— А, Патмос. Понимаю, — проговорил Уоткин, в котором воспоминания девочки что-то, видимо, всколыхнули. — Тогда вам следует знать, юная леди, что грекам всегда было мало того, что они создали античную культуру. Они решили также осчастливить наш век не менее великим творением человеческого воображения. Я имею в виду, разумеется, их расписание паромов. Это поистине вдохновенный полет человеческой фантазии. С этим согласится каждый, кому доводилось пересекать Эгейское море. Гм, я не сомневаюсь в этом.

Девочка нахмурилась.

— Я нашла там вазу, — наконец сказала она самое главное.

— Это сущий пустяк, — торопливо вмешался отец. — Вы знаете, как это бывает. Каждый побывавший в Греции утверждает, что нашел вазу, не правда ли? Ха-ха.

Все понимающе кивнули. Это действительно было так. Прискорбно, но факт.

— Я нашла ее в порту, — пояснила девочка. — В море, у самого берега. Пока мы ждали этого чертового парома.

— Сара, я просил тебя!..

— Ты же сам так сказал, даже еще хуже. Я не подозревала, что ты знаешь такие слова. Так как здесь много умных людей, я подумала, что они смогут сказать мне, настоящая она или нет. Мне кажется, она очень-очень древняя. Папа, позволь мне показать ее.

Отец девочки беспомощно пожал плечами и, нагнувшись, стал шарить под стулом.

— А знаете ли вы, юная леди, — обратился тем временем к девочке Уоткин, — что Откровение было написано на острове Патмос? Да, да, это так. Его написал сосланный туда Святой Иоанн. У меня нет никакого сомнения в том, что он начал писать эту книгу в ожидании парома. Я почти уверен в этом. Начало замедленное, почти задумчивое, как и настроение человека, приготовившегося ждать, хотя ожидание порядком уже наскучило ему, и он ищет как бы убить время. К концу книги напряжение нарастает и, достигнув кульминации, завершается пророческими видениями. Это кажется мне весьма интересным. Возможно, вам захочется написать об этом, а?

Девочка посмотрела на него так, будто усомнилась, не сошел ли он с ума.

— А вот и она, — воскликнул отец девочки, небрежно поставив вазу на стол. — Обыкновенная ваза, как видите. Девочке всего шесть лет, — как бы извиняясь, произнес он с деланной улыбкой. — Не так ли, дорогая?

— Семь, — бессердечно поправила его дочь.

Это был небольшой сосуд, почти сферической формы, высотой не более пяти дюймов и четыре дюйма шириной в самой объемной его части. Невысокое узкое горло и верхняя часть вазы из грубо обожженной глины были в комьях засохшей, твердой как камень земли.

Сара, быстро схватив вазу, сунула ее в руки соседу справа.

— У вас такой вид, будто вы все знаете, — решительно заявила она. — Скажите, какая она?

Старый декан, повертев вазу, с нескрываемым пренебрежением сказал:

— Если соскоблить грязь с ее дна, я уверен, мы найдем метку: «Сделано в Бирмингеме». — Он явно был доволен собственным остроумием.

— Неужели это такая древность? — поддержал его отец девочки и деланно рассмеялся. — Бог знает, как давно в этом городе что-либо производилось, не так ли?

— Во всяком случае, это не по моей части. Я микробиолог, — добавил наконец декан. — Может, кто другой что-нибудь скажет?

Предложение не вызвало у присутствующих особого энтузиазма, но ваза тем не менее пошла по кругу. Хотя и без особого интереса, ее рассматривали все — кто через очки-телескопы с толстыми стеклами, кто через солидные, в черепаховой оправе или модные узкие, в форме полумесяца, или же беспомощно близорукими глазами, придвинув сосуд совсем близко, и с тревогой вспоминая, что забытые очки, возможно, остались в кармане пиджака, накануне отправленного в чистку. Наконец вазу осмотрели все, но никто не спешил выносить свое суждение о происхождении и достоверности находки. Девочка, обидевшись, снова мрачно нахохлилась.

— Старые олухи, — в сердцах проворчал профессор, повернувшись к Ричарду, и вдруг взял со стола солонку.

— Юная леди, — обратился он к девочке.

— О, ради всех святых, увольте нас от ваших фокусов, — в испуге воскликнул старик Коули, поспешно закрывая уши руками.

— Юная леди, — невозмутимо повторил профессор. — Вы видите эту солонку, самую обыкновенную солонку, и еще вот эту лыжную шапочку…

— У вас нет никакой шапочки, — беспощадно изобличила профессора девочка.

— Одну минуту, — быстро нашелся профессор и, встав из-за стола, поспешно вышел, чтобы достать из кармана пальто красную лыжную шапочку.

— А теперь прошу прощения, — вернувшись, снова обратился он ко всем присутствующим. — Вот солонка и вот шапка. Я кладу в нее солонку и передаю вам, юная леди. Теперь все в ваших руках… И зависит только от вас…

Мимо Коули и Уоткина он протянул девочке шапку с солонкой. Та, взяв ее, тут же в нее заглянула.

— А куда девалась солонка? — строго спросила она, глядя в пустую шапку.

— Она там, куда ее положили, — успокоил ее профессор.

— Ага, понимаю… — догадалась девочка. — Но это… совсем неинтересно.

— Конечно, не ахти какой фокус, однако мне он нравится! — И, повернувшись к Ричарду, профессор спросил: — Так на чем мы остановились?

Ричард испуганно посмотрел на него. В свое время он хорошо изучил причуды и непредсказуемость настроений своего наставника и поэтому сразу заметил, что оживление на лице профессора сменилось озабоченной растерянностью. Это выражение он уже видел сегодня вечером, когда профессор, открыв ему дверь, не смог скрыть того, что визит Ричарда для него полная неожиданность. Профессор, увидев, что его ученик заметил происшедшую в нем перемену, поспешил скрыть все за деланной улыбкой.

— Мой дорогой друг! — воскликнул он. — Так что же я вам все-таки сказал?

— Кроме фразы: «Мой дорогой друг», вы ничего более не сказали, профессор.

— Я уверен, что это была лишь прелюдия к чему-то очень важному, эдакая короткая токката на тему, какой он отличный парень. За этим должно было последовать что-то важное. Но я вдруг все забыл. Вы действительно не знаете, что я хотел вам сказать?

— Нет.

— Ну ничего. Это даже хорошо. Если бы каждый наперед знал, что я скажу, какой смысл было бы мне говорить, не так ли? А теперь вернемся к находке нашей маленькой гостьи.