Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром Страница 6

— Макамба! — при этом руками сделав в воздухе молниеносное движение, как будто кого-то душил.

«Да, — подумал Никита, глядя на страшного негра, — пожалуй, что и за людоедство».

— Вот и я говорю! — воскликнул дядька. А потом, присмотревшись, спросил у Никиты: — А тебя, вообще, как кличут?

— Никитой, — отозвался Никита.

— А я — Гмырь. Слыхал?

— Слыхал что-то такое, — подумав, ответил Никита. — Только не это… не обижайся, но я вспомнить не могу — где именно. Меня ведь по башке шарахнули так, что я не помню даже, как меня мусора поластали. Первый раз очнулся — только здесь.

— И я, — неожиданно проговорил Гмырь и потер указательным пальцем расплывшуюся в пол-лица переносицу. — Понимаешь, нажрался с братвой в «Славянском базаре», а потом… вроде разборка какая-то началась. Пальба, грохот… Дальше ничего не помню. Вчера открываю глаза, а на меня эта рожа смотрит…

Гмырь кивнул на негра, а тот клацнул зубами и снова прохрипел:

— Макамба!

— Во-во… Я уж думал, что поехал умом. Вроде место привычное — камера, а ничего понять не могу — негр, прямо как из кино про Тарзана, да еще вон тот крысеныш…

Никита посмотрел туда, куда кивнул ему Гмырь, и увидел четвертого обитателя камеры. Им был низенького роста мужичок в клетчатом строгом, хотя и порядком растрепанном костюме. В облике этого мужичка не было ничего примечательного, кроме, пожалуй, постоянно бегающих глазок. Мужичок сидел в углу камеры неподвижно, скорчившись, а глазки его метались из стороны в сторону, будто в камере гудел целый рой мух, и мужичок отслеживал движения каждой отдельно взятой.

— Эй! — гаркнул Гмырь, повернувшись к клетчатому мужичку. — Ты кто?

Мужичок вскинул маленькую голову и залопотал что-то на абсолютно незнакомом Никите языке. Впрочем, одно слово, несколько раз проскользнувшее в мяукавшей речи клетчатого, Никите показалось знакомым — «американа».

— Бормочет, как поп над покойником, — прокомментировал Гмырь. — А о чем — хрен его разберет.

— Говорит вроде, что американец, — неуверенно произнес Никита.

— Да ну? — удивился Гмырь. — А ты по-ихнему понимаешь, что ли?

— Макамба! — каркнул из своего угла негр.

— Не понимаю, — поморщившись, ответил Никита. — Я вообще ничего не понимаю… Ты это… говорил про кабак что-то?

— Ага, — подтвердил Гмырь, — кабак. «Славянский базар». Да ты что, братан, — это ж самый известный кабак в нашем городе!

Никита почесал в затылке. Вообще-то он неплохо знал саратовские рестораны, но среди них не было ни одного с таким названием. А название-то, кажется, знакомое… Где это он его слышал?

— Ну, ты даешь! — загоготал Гмырь. — Ты что — не местный? А я-то тебя поначалу за братка принял…

— А я он и есть, — огрызнулся Никита.

— Да? — гоготал Гмырь. — Какой же ты браток, если ты «Славянского базара» не знаешь? Под кем ты ходишь вообще?

— Женя Петросян пахан у нас…

От неожиданности Гмырь даже смолк на секунду, но, справившись с приступом естественного изумления, загоготал еще громче:

— Петросян? Евгений Натанович? Тогда у меня пахан — Юрий Никулин. Нет, брат, зря тебя все-таки на хату сразу кинули. Надо было тебе в больничке отлежаться. У тебя, видать, мозга за мозгу заехала…

— Оборвись, — чувствуя закипавшее внутри глухое раздражение, посоветовал Никита. — Ты-то сам кто такой? Я в Саратове всех знаю, а твою морду похабную ни разу не видел…

— В Саратове? — расплылся Гмырь в ухмылке. — Какого же хрена ты в Москве делаешь?

— Чего?!

— Я нажрался в «Славянском базаре», — пояснял Гмырь, — там меня повязали и сюда привезли. Значит, я в Москве и нахожусь. За каким хреном меня мусорам в Саратов тащить? Я там и не был ни разу.

— Макамба! — снова прокричал негр, который, видимо, в этой камере исполнял обязанности часовой кукушки, подающей сигнал через определенные промежутки времени.

— Заткнись ты! — рявкнул на него Никита, и негр смолк, тихо урча, как рассерженная собака. — Какая Москва? — вскочив с нар, воскликнул Никита. — Меня в Саратове повязали, значит, я в Саратове и нахожусь. И ты тоже. И этот Макамба…

— Макамба! — обрадованно завопил негр, услышав родную речь.

— И американец тоже! — Никита вытер со лба холодный пот и снова опустился на нары. — Ты меня не путай, — посоветовал он Гмырю, — у меня и так очко играет по поводу предстоящей беседы с гражданином следователем. Кажись, одного я грохнул, перед тем как меня вырубили…

Тут Никита заткнулся, сообразив, что наговорил лишнего — а откуда уверенность, что этот Гмырь не наседка? Или негр — вдруг его словарный запас не одно слово, а немного больше? В таком случае негр вполне может настучать следователю. Никому верить нельзя, а уж прежде всего — вот этому встрепанному клетчатому мужичку с его бегающими из стороны в сторону глазками.

Никита прилег на нары. Гмырь что-то еще говорил ему, презрительно усмехаясь, но Никита не слушал. Анна, Гоша Северный, Олег Сорвиголова — все это кружилось перед глазами Никиты, не давая ему покоя, — странно знакомое погоняло «Гмырь», встрепанный клетчатый, макамба…

— Макамба! — тоскливо позвал из своего угла негр, и Никита снова провалился в душное небытие.

Несколько минут он лежал, не ощущая почти ничего. Потом пришел к нему странный сон — будто заскрипела железная дверь, которую он, кстати, не заметил, когда был еще в сознании, и появившиеся в камере двухголовые мужики с обнаженными ножами невообразимых размеров стащили с нар упирающегося Гмыря и уволокли его. И негр Макамба, увидев двухголовых, будто бы побледнел от испуга настолько, что стала отчетливо видна его черная набедренная повязка, и клетчатый будто визжал на своем языке что-то непонятное.

Снова заскрипела железная дверь, и Никита проснулся.

А проснувшись, первым делом он повернулся к нарам, на которых лежал Гмырь, с целью рассказать последнему подробности странного сна — все-таки Гмырь хоть и был неприятным типом, но говорил по-русски, а не лепетал что-то на неизвестном языке и уж тем более не кричал — макамба!

— Макамба! — приветствовал негр проснувшегося Никиту.

— Пошел ты на хрен малой скоростью, — отозвался Никита и вдруг осекся, заметив, что никакого Гмыря в камере нет.

Негр Макамба сидит в своем углу, клетчатый мужичок нахохлился, как курица и, кажется, спит, а Гмыря нет. И двери — железной тюремной двери с кормушкой в верхней части — нет тоже…

«Как это так? — шевельнулось в обалдевшей голове Никиты. — Как может быть камера без двери? И окно какое-то странное… Как будто нарисованное. А Гмырь? Куда он подавался? Дернули на допрос, пока я спал? Да двери же нету…»

Тут мысли Никиты замкнулись в кольцо, и какое-то время он тупо пережевывал пришедшее ему на ум предположение о том, что дверь замаскированная, чтобы арестанты не смогли ее сломать.

— Макамба! — крикнул негр и прервал ход мыслей Никиты.

Никита встрепенулся.

Он вдруг вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах слышал это погоняло — Гмырь. Несколько дней назад — кстати, какой сейчас-то день? Или час? Никакого понятия о реально текущем времени Никита не имел, тем не менее продолжал свои мысленные рассуждения:

«Несколько дней назад я говорил с Гошей, — вспоминал он. — Сидели мы с ним за бутылкой, и я ему тогда сказал, что с братвой собираюсь прощаться, что завязываю. Он меня отговаривал, а я ему свое. Тогда он замолчал. Он еще как-то странно посмотрел на меня и перевел разговор на другую тему. Стал трепаться о каком-то московском авторитете, которого в кабаке свои же по пьянке завалили. Гмырь. Точно — он так и сказал — Гмыря завалили по пьянке свои пацаны. В кабаке. А кабак как назывался? Да, да, вот именно — „Славянский базар…“ Тогда как это я мог с Гмырем разговаривать, если того давно нет на свете?»

Никита приподнялся и тупо оглядел обитателей камеры — негра и клетчатого мужичка.

«А был ли этот Гмырь вообще? — пришла к нему в голову неожиданная мысль. — Может быть, и не было никакого Гмыря, а мне разговор с ним просто привиделся. Так бывает. Особенно, говорят, когда по башке получишь сильно. А мне этот Вадик астролябией засветил нехило. От души».

Тут Никита подумал о том, что таких отчетливых видений, как у него с Гмырем, наверное, вовсе не бывает. Или бывает? Никита все старался разобраться с грузом мучительных мыслей, которые путались, цепляясь друг за друга, — а тут еще и негр, словно чего-то испугавшись, начал орать без перерыва:

— Макамба! Макамба! Макамба!!!

Все это было так невыносимо, что Никита повалился на нары, закрыл уши ладонями и моментально вырубился.

Очередное его пробуждение было настолько необычным, что Никита склонен был предполагать, будто он вовсе не проснулся, а, напротив, — еще глубже погрузился в свой кошмарный сон.

Как только Никита открыл глаза, он убедился в том, что находится вовсе не в камере, а в какой-то громадной комнате, гулко громыхающей железом. Ни стен, ни потолка комнаты видно не было, впрочем, над головою Никиты тянулась тяжелая металлическая сетка, похожая на панцирную, но почему-то сразу было ясно, что это ни в коей мере не потолок. Но самое странное было в том, что Никита внезапно ощутил себя медленно бредущим куда-то в полутемные просторы комнаты в длинном ряду с другими людьми. Как могло получиться — чтобы он уснул в камере, а проснулся в колонне медленно и безмолвно бредущих людей, — Никита понять не мог.