Максим Далин - Время Любви Страница 6

А авиетка повисла над обрывом. Пропасть. Реально — бездна. Глубина — метров, может, сто пятьдесят. А внизу, в здешнем дохлом свете и клубах пара — не знаю, как сказать…

Город.

Дайте чуток передохнуть. В горле пересохло.

Терпеть не могу описывать всякие странные штуки из чужих миров. Они не похожи ни на что, вот в чем беда… да даже и не в этом. Просто если сравнивать, то вроде получается некий шанс объяснить, хоть и неточно, а вот если сравнивать не с чем? Вы не пробовали негуманоиду описывать какую-нибудь совсем простую обиходную вещь из своего мира, которой он не представляет? А попробуйте. Вот опишите ему, к примеру, хрустальную рюмку. Так, чтоб он понял, что это за штука. Если он отродясь не видел стекла и не знает, как люди пьют. Э?

Своим рассказывать, что нелюди нагородили, ничуть не проще.

Ну ладно.

Это было, как… Скелет? Скажем, скелет. Этакое нагромождение желтых костей вокруг спинного хребта. Ребра торчат. Из них — еще какие-то чудные отростки. И этот скелет — позвоночник длиной километра, может, два или три, лежит среди других скелетов, поменьше. И кости торчат во все стороны, желтые, блестящие, но мертво блестящие. А между ними… Ну вот как сказать… Какие-то штуки, сизые, розоватые, как потроха, вздымаются и опадают, дышат, не дышат… И волосня эти кости, эти потроха кое-где проросла насквозь. И кто-то там бегает, шевелится, мелкий, шустрый, типа опарышей в тухлятине.

Скажете, многовато эмоций? А вы бы сами посмотрели на такое дело, с борта авиетки, в пещере, которая гравитонные волны экранирует. Там все было офигенно чужое. Не только мне, но и Укки чужое — он руку так и держал на рукояти меча. И нервничал — а я думал, что он вообще психовать не умеет.

Нам надо было в этот город, вот в чем дело. Тут вопрос даже не опасности, а чуждости совершенно невозможной. Мы переглянулись, будто одно и то же разом в голову пришло. А именно: этим гаврикам, которые понастроили себе муравейников из костей, тут ведь так же уютненько и спокойно, как мне — в столичном парке у фонтана, а Укки — у себя в горах, когда розовые цветочки цветут. И мы с моим пилотом им вряд ли намного симпатичнее, чем они нам…

А это чревато.

Мы спустились как можно ниже, но не до самого дна. Поставили авиетку на выступ скалы. И врубили самую жесткую противоугонную систему. Очень эффективную, нашу, имперскую. Кто дотронется, не введя пароля в бортовой компьютер дистанционно — того шарахнет тысячевольтным разрядом. А пепел мы потом смахнем.

Дома мы такое дело никогда не использовали. Из врожденного гуманизма. Но тут ужасно не хотелось оставаться без крыльев, и мы приняли меры, жестковатые. Зря, конечно.

Портативный компьютер с базой связи — все-таки довольно солидную вещь, размером с том "Устава Космических Сил Общественной Нравственности" — я повесил на Укки. Сказал, что мне хорошо бы иметь побольше свободы для маневра. Потом понял, что это тоже зря, ошибся — но что уж говорить теперь.

А мой пилот, как всегда, кротко взвалил все это на себя: флягу, компьютер, пару контейнеров — как вьючная лошадь. Только улыбнулся. И в глазах у него опять появился этот влажный чахоточный блеск. Я, помню, подумал, что совершенно ему не полезны эти подземелья, чтоб им еще глубже провалиться.

Стыдно признаться, но я тогда его наблюдал и тестировал, как ценное корабельное имущество. Думал, вот засбоит мой славный экипаж в ответственный момент, а я уже привык к хорошей жизни. Я думал о себе, да. Как мне будет тяжело, если придется в случае чего снова работать в одну харю, да еще в таких условиях. А что там думал Укки, мне было… ну не то, чтобы совсем до звезды, но не особенно принципиально. В экстриме я его считал отличной навигационной системой и редкостным оружием — чтобы воспринимать по-другому, нужна более спокойная обстановка. Экстрим к психологическим тонкостям не располагает. Так я тогда думал. И это тоже большая ошибка.

Когда мы первого жителя увидали, больше всего поразили — ноги. Человеческие совершенно ноги, понимаете? С коленями. В серой такой, серебристой обувке, вроде ботинок, и в штанах, тоже серых, тоже серебристых. Без швов и без видимой фактуры — будто их из полиэтилена сплавили. И штаны держатся на ремне. Ремень из черной блестящей кожи, даже пряжка заметна: вроде как костяная, желтая такая.

А выше ремня — почти ничего. Не совсем, но почти.

Над ремнем — невысокий такой выступ, красный, влажный, как сырое мясо без кожи. Выдается вперед — и из него торчит недлинная сизая кишка и какие-то мелкие шевелящиеся отросточки, как ложноножки. И все. Ничего больше не видать, ни глаз, ни носа, ни ушей, к примеру. Только эти потроха — и ноги. Будто человека разрезали пополам, а нижнюю половину оживили и пустили бегать.

Змеи, они относительно своими воспринимаются. Они довольно нормально выглядят, а морды у них даже симпатичные. К букашкам тоже можно легко привыкнуть. На жвала поначалу смотреть неприятно, но потом смиряешься, даже замечать перестаешь. Кто попроще — тот вообще никаких негативных эмоций не вызывает. Подумаешь, инопланетянин. Видали мы. Но эти…

Мы с Укки к ним так никогда и не привыкли. Каждый раз болезненно отдается внутри — не живая тварь, а просто гнусь, упырь потрошеный. И ничего с этим не сделать, в особенности после всего, что там произошло.

Мы стоим, и он остановился. Нацелил на нас свой хобот, из хобота красноватая слизь капает. И тут у него из красного мяса тоже волосня полезла. Очень быстро, много, длинная, тихо — и потянулась к нам, как щупальца. Зрелище такое дикое, что ноги просто к земле приростают. Транс.

К тому же, я думаю, что гад как-то на нас воздействовал. Не то, чтобы телепатически, но некая волна от него исходила. И я наблюдал и решал, что будет, если эта волосня до нас дотянется.

Но когда до Укки осталось всего-ничего, я очнулся-таки — и шарах из бластера пониже хобота!

А оно… как сказать? Взвыло, но неслышно. На диких низах, так, что нас чуть наизнанку не вывернуло, инфразвук прошел насквозь, как нейтринный поток — а из дырки от разряда выплеснулась слизь, сгустки черно-синего, клубки волос… И дырка закрылась. Срегенерировала. Раз — и нету.

И я в один миг сообразил, что эта тварь с рождения питается культурой, и вся эта шарага, будь она неладна, живет одной культурой, а культура регенерирует белковые тела с дикой скоростью. И здешние гаврики просто насквозь пропитаны культурой. Они регенерируют себя.

Может, вообще бессмертные. Или — очень близко к тому.

И меня изрядно дернуло. Я секунду не знал, что делать. Я только понял, что на этот неслышный рев сюда сейчас сбегутся твари со всего города — а твари эти нам враги. Мы для них — воры, страшные, как смерть. Нас постараются уничтожить.

Я приказал:

— Укки, рвем отсюда когти! — но Укки мотнул головой, сунул мне кейс с компьютером и рванулся вперед, ураган с мечом.

Он был такой умница… Он думал отчасти при помощи меча — и сообразил, что если гаврика резать на части, то на регенерацию, по крайней мере, уйдет гораздо больше времени. А нам нужно время.

Меч прошел, как сквозь масло. Только брызги полетели — без всяких воплей. Гад не успел завопить, как развалился пополам и еще пополам. Никакой крови не было, только слизь, черно-синяя густая жидкость и какие-то бурые ошметки. А может, кровь у него такая, черно-синяя. Как смола. А мы смылись, когда куски перестали дергаться.

Ужасно хотелось бежать к авиетке, а надо было в город. И мы побежали к городу, между костями, торчащими, как кривые колонны, стараясь только не попасть в кучу волосни. Укки так и не убирал меч, а я больше не попытался ему всучить компьютер. Он с мечом тут был куда полезнее, чем я с бластером.

И я снова думал, что мой пилот — сокровище.

Когда мы тормознули на минутку за желтоватым валуном сложной формы — типа вырванного зуба с двумя отростками — Укки мне показал тыльную сторону ладони. До него эта волосня все-таки дотронулась: кожа вся была в крохотных язвочках, довольно глубоких, и кровоточила.

— Я думаю, они питаются так, а не через хобот, Фог, — говорит. — Больно и чешется.

— Сделай милость, — говорю, — не суй к ним руки, пока их до костей не обглодали. Твои руки нам еще пригодятся.

Он улыбнулся виновато. Самое интересное, что лицо у него лучше выглядело сейчас, пока ему было больно. Он будто протрезвел, что ли — стал похож на обычного себя. Я его грабку обработал и накачал его стимуляторами до ушей. Мне еще казалось, что все не так уж и плохо.

Эти местные ничего не строят в нашем понимании. Они вообще ничего так, как люди, не делают. И как, как большинство нелюдей, тоже. Биомеханика… У них все само растет. Они как-то так делают, что костяные эти города растут сами по себе. Развиваются, как живая тварь. А гаврики, состоящие из ног и хобота, их как-то убеждают расти, как им любо. Симбиоз. Темный ужас.