Антон Краснов - Апокалипсис для шутников Страница 60

– Нужно уходить отсюда, – сказал человек, – сюда идут, и не миновать пролитой крови, если мы задержимся. Не тронь этого римлянина.

– Но он… он хотел убить меня!

– Но ты жив. – Он улыбнулся и перевел взгляд на Ксению: – Эта женщина спасла тебя. Будь благодарен ей и Богу за возвращенную тебе жизнь и не разменивай ее на ярость и злобу. А уверен ли ты, что это – ТА цена за твою жизнь и жизнь твоей женщины?..

«Твоей женщины». Афанасьев сразу не понял, что хочет сказать ему этот нескладный, простоватый молодой человек со старомодной манерой речи и с такими синими глазами. Да и не было времени понимать. В зал хлынули вооруженные люди, и нужно было срочно спасаться бегством.

Дальнейшее прошло как в тумане. Кто-то за спиной кричал надсадным голосом: «Лови их!», Женя задыхался на бегу и видел перед собой одно и то же – широкую спину Альдаира, уносящего с собой драгоценный кувшин. Рядом бежала Ксения, и сознание уже мутилось от этой гонки, от стремления во что бы то ни стало – вырваться, вырваться, вырваться!.. А внутри кто-то неверной рукой играл на струнах души и одну за другой рвал их с легким, желобным теньканьем или низким басовым гудением: струна-боль, струна-гнев, струна-сожаление, еще, еще… И – последняя, самая тонкая струна, звука которой Женя уже не услышал, потому что на всем бегу врезался в каменную стену, у которой, уже до половины, до пояса обратившись в стремительный вихрь УХОДА, стоял Альдаир…

Пелисье открыл глаза. Его подташнивало. Он вспомнил, что уже один раз очнулся, чтобы наскоро съесть какую-то еду и снова провалиться в утомительный, душный сон-забытье.

Он повернул голову и увидел своего давнего спутника. Тот сидел возле его изголовья и пристально смотрел на то, как беззвучно шевелятся бледные губы Пелисье. Археолог шумно выдохнул. Его спросили:

– Ты поел? Саломея принесла тебе еды? (Пелисье машинально кивнул.) Хорошо. Наверно, ты не знаешь, где ты. Ты в доме рыбака Зеведея. Нам удалось благополучно убежать с виллы прокуратора, хотя за нами гнались солдаты и рабы, вооруженные дротиками. Куда делись твои друзья?

– Н-не знаю, – стуча зубами, ответил Пелисье. – То есть знаю… но мне теперь… я теперь останусь здесь. Наверно, навсегда.

– Так откуда ты? Расскажи. Я пойму. Ты только расскажи, а я, быть может, посоветую, что тебе делать.

Пелисье посмотрел в его синие глаза и вдруг выложил всё, что он знал об этой жутковатой истории с Ключами Всевластия, опрокинувшими мир, и о том, как можно вернуть былое положение вещей. Он слабо отдавал отчет в том, как поймет его этот двадцатипятилетний молодой человек из Гамалы, который не может знать ни о Ленине, ни о Торквемаде, ни о хане Батые, ни о многих других… но Пелисье говорил и говорил, не будучи способен остановиться. И когда он начал описывать то, что произошло в результате одичания всего человечества, собеседник перебил его ровным голосом:

– Я верю, верю. Огромные и страшные знания вручены тебе. Когда произойдет конец света?

– Почти через два тысячелетия, – ответил Пелисье. – С неба будут падать огненные горы, и вода в море будет гореть, как сухая трава в выжженной солнцем степи.

Его собеседник выпрямился, вдохновенно блеснули синие глаза, и невысокий уроженец Гамалы показался выше ростом:

– Ты должен оставить память об этом, Иоханан. Предупреждение о том, что может произойти через два десятка веков. Бог вручил тебе Слово печали и гнева, и оно станет бессмертным. Не утрать Слово Бога…

Слово Бога… Бога – Слово… Страшная боль вдруг пронзила сразу обмякшее тело археолога, потому что он ПОНЯЛ… Пелисье обхватил голову руками, чувствуя, как на седеющих висках проступает крупными каплями пот, холодный пот, обжигающий, как эта жуткая ночь над тысячелетней Иудеей… Звезды, пепел черного неба, остывающие за грядой веков глаза любимых друзей, которые никогда не увидеть, не понять, не вернуть!.. Пелисье судорожно вцепился ладонью в лоб, собирая мучительные кожные складки, как будто это отчаянное усилие могло собрать по крупицам ускользающую память… Он резко выпрямился и понял, что не помнит ни слова из Апокалипсиса, Откровения Иоанна Богослова – из книги, которую он давным-давно, в звонкой парижской жизни, помнил наизусть. Ни слова!.. Ни вздоха! Он не мог вспомнить и воссоздать, потому что эту книгу еще ПРЕДСТОЯЛО написать Иоанну Богослову. Ему. Жану Пелисье. Иоханану с берегов Гени-Исаретского озера. Ему – Иоанну Богослову.

Он поднял глаза на кротко улыбавшегося ему человека и спросил:

– Я могу звать тебя любым именем? Но ведь твое настоящее имя – Иешуа? Так? Или, как сказал бы эллин, – Иисус?

– Да.

– Тебе двадцать пять или двадцать шесть лет?

– Да.

– Твою мать зовут Мария? – не в силах остановиться, говорил Пелисье. – И тот громадный человек, исцеливший римлян, человек по имени Иоханан – он окрестит тебя в реке Иордан и назовется Иоанн Предтеча, или Иоанн Креститель?! И пройдет несколько лет, и твое имя прогремит на всю Иудею, а потом – когда тебе будет тридцать три года, – ты снова встретишь Понтия, доброго, доброго Понтия Пилата… и!..

– Иоханан!!!

– Ученики обступят тебя на горе, и я буду среди них, потому что некуда деться, а потом Петр трижды отречется от тебя, и я буду стоять у креста, – Пелисье бормотал всё быстрее и неразборчивее, и его молодой собеседник едва ли мог понять хотя бы треть из сказанного, – и слава твоя обрастет веками… камни будут корчиться от боли, и у змей вырастут крылья…

Тревога появилась в синих глазах Иешуа из Гамалы. Он приложил свою руку ко лбу Пелисье и произнес:

– Ты весь пылаешь. У тебя может начаться бред. Нужно уложить тебя в постель.

Пришла жена Зеведея, добрая пышноволосая Саломея и уложила Жан-Люка в постель. И ему снился сон о том, что он сидит в Гефсиманском саду и пишет письмена предупреждения друзьям, а потом прячет их в ларец и зарывает… Чтобы через две тысячи лет – по страшному, неизъяснимому парадоксу истории! – он сам отрыл их и…

И никогда не кончится этот сон.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Последняя передышка

– Дома-а-а-а!!!

Этот крик, который более пристал бы одичавшему обитателю планеты Земля после грандиозного катаклизма, а не Жене Афанасьеву, вполне еще цивилизованному, машинально вырвался из его глотки в тот момент, когда он оторвал голову от прибрежной травы, увидел покосившийся столб с трансформаторной будкой и прикрепленным к ней металлическим щитом… А на этом щите была надпись на русском языке, которая сразу дала понять Жене, что он действительно дома: «Не влезай! Убьет!»

– Дома, дома… – бормотал Женя. – Торквемада, Владимир Ильич, открывающий Америку… Христос и рыбацкая деревня… Бред, но такой явственный, такой настоящий! Пелисье… а где Пелисье?

– Наверно, он остался там, – ответил кто-то.

– Там? Ерунда, не может… не может такого быть.

– А вот это? Тоже ерунда? – вдруг прозвучал голос поднимавшейся с травы рядом с Афанасьевым Ксении, и она коснулась рукой его плеча. – Вот это, Женя? Посмотри…

– Да-а-а! – протянул Альдаир, словно спросонок трущий глаза.

Одна Галлена промолчала, но вытянула перед собой руку, указывая на обгорелые развалины какого-то большого дома, обнесенного покосившейся и кое-где завалившейся металлической оградой. Афанасьев глянул и тотчас же узнал в этих развалинах то, что еще не так давно считалось гордостью Коляна Ковалева – его дачу, его, Коляна, загородный дом. Конечно, она и в подметки не годилась вилле прокуратора Иудеи Публия Валерия Гарба на берегу Генисаретского озера, однако то, что имелось, предоставляло Ковалеву достаточно оснований для понтов и выпендрежа.

И вот теперь дом Коляна лежал в руинах. Верно, недавно прошел дождь, и лишь несколько издыхающих струек дыма просачивались откуда-то из самого нутра мертвых развалин. В первое мгновение Афанасьев хотел кинуться к развалинам, перемахнуть через разрушенную ограду и начать пласт за пластом отворачивать эти проклятые обломки стен, сложившихся безвольным карточным домиком, прогоревших до углей… Мало, дескать, одного Пелисье, оставшегося где-то там, на берегу далекого озера!.. Но опыт множества потрясений сделал свое: Афанасьев взял себя в руки и, повернувшись к Галлене, спросил:

– Как же так? Они?..

– Едва ли погибли, – опережая его вопрос, тут же отозвалась она. – По крайней мере не все… Ведь тут оставались Вася Васягин, Коля Ковалев, наш доморощенный бес, кандидат сатанинских наук Добродеев Астарот Вельзевулович… Они оставались с Вотаном Боровичем и Анни, а старый Вотан и Анни – дионы, и Лориер не может причинить им вреда, потому что тем самым он подточит и собственное могущество!.. Он не может посягать на собственную кровь, нет! Так что если с кем-то что и случилось… – Голос Галлены прервался, – то не все… не все…