Андрей Синицын - Поваренная книга Мардгайла Страница 60

Однако признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни — хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего — до тех самых пор, пока не встретил…

Великий Космос! Как же ее звали?

Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной — по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, — а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой. Хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я — старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха, мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой, формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой. В такие моменты она начинала меня передразнивать — и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал: в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что «дегазация» — это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.

Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка — когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов — даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть…

Как бы там ни было, я влюбился.

Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.

— Хорошо! — прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. — Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.

Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.

— Хорошо, — повторила она. — Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.

Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости — выданный недавно значок космодесантника сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд — спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго, — в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть… зато были занимательны и без сомнения украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом я не сомневался ни секунды — на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.

Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса. «Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!» я заказал уже здесь, у местного мастера по грави- и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало — космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.

«Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сей… — думал я. — Значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно приемные, а может, она вообще подкидыш!» Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.

Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако, от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:

— Какие могут быть поцелуи натощак! — потом, уже серьезно, спросила: — Ты же, надеюсь, не завтракал?

Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!

— Вот и хорошо! — И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.

Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.

Как выяснилось, все родственники, которым я согласно ожиданиям Сей должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка — все одинаково приветливые и улыбчивые, и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.

— Папа пока завтракает, — пояснила Сея. — Он выйдет позже. — И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: — Тебе мы накроем на веранде.

Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. «Так даже лучше, — решил я. — Уж женщин я как-нибудь обаяю».

В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.

Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу — расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.

— Не смотрите туда, — доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сей. — Вам это не грозит. — Я поймал на себе ее изучающий взгляд. — Ведь вы хорошо кушаете?

Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.

— Прошу сюда, — другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.

— После вас, — галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться — и следует ли?

Женщины восприняли мой жест как должное, на лице Сей я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, нужно сначала стать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, опершись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.

— Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, — извиняющимся тоном сказала Сея. — Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.

Насчет «знакомых» моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки, вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.

Еще на столе была тарелка. Одна.

— Как, — спросил я, — а вы разве…

Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: «О!» и закатила глаза.

— Ой, прости! — сквозь смех промолвила Сея. — Я же говорила, он забавный!

А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.

— Моя сестра, — представила вошедшую моя… возможная невеста.

Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с чем-то дымящимся внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвие ножа погнулось.

— Не так! — шепотом посоветовала Сея. — Возьми секкатрий!

Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.

— В другую сторону.

Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.

Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сей, и Сея так и сказала про нее: «Моя сестра», из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая — и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных… то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. «Как же их, такие, высиживают?» — улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.