Евгений Ясенов - Золотая шпора, или путь Мариуса Страница 64

Один, более старый и менее расхристанный, нес на оголенных по локоть руках псариазовые струпья, а на обнаженной талии — замызганный, засаленный бандаж. Другой, пышно— и пеговолосый, с постоянно открытым ртом, имел все признаки запущенного кариеса и был крайне хром на левую ногу.

Встреча угнетающе подействовала на Уго. Как-то, на закате юности, порядком помотавшись по свету, он вывел для себя правило: первый встречный в незнакомых городах или странах дает им, городам и странам, достаточно верную характеристику одним своим видом. Это правило пока действовало без осечки. Что же следует из встречи с двумя замызганными уродами? Можно ли считать, что они адекватно представляют весь Союз? Если верить письменным свидетельствам — отнюдь нет. Уго много читал об этой стране, о ее богатых городах, о крестьянах, на чьих столах не переводится свининка, о ее лесах, полных дичи, озерах, кишащих рыбой, о ее тучных землях, недрах, щедрых на какие угодно залежи. Конечно, свои проблемы имеет и Царство Небесное. И в Союзе наверняка есть бедняки, трущобы и прочие свидетельства неблагополучия. Но они второстепенны — если верить книжкам. Почему же первым делом в этой стране встречается не преуспевающий торговец, добропочтенный горожанин, радостный крестьянин? Почему — урод?

Уго решил пока не беспокоить себя гнетущими идеями. Он договорился со своим жизненным опытом считать встречу с двумя инвалидами первым исключением из своего правила "случайного встречного". Оно и лучше: каждое правило должно иметь исключение. Союз — как раз подходящее место для отклонений от нормы.

Сельцо, предмет устремлений непрошеных путников, неожиданно вынырнуло из-за холма. Ничего в нем не поражало воображения, разве что жители проявляли чрезмерную суету. Пришельцы продвигались по улочкам под перекрестным огнем косых взглядов. По предварительному уговору, все трое вели себя очень тихо и старались ни на ком и ни на чем не останавливать глаз. Освоившись, они поняли и причину суеты. Народ готовился к Празднику Лета.

Можно побиться об заклад, что читатель о празднике Лета не знает ничего. А это обидно. Праздник Лета — удивительный, единственный в своем роде. Во всех странах, кроме неверных Гинардии, Горула (и, разумеется, Джанга), Лето отмечается везде, куда только умудрился приникнуть человек. Других общих торжеств страны Континента не имеют. Новый Год, к примеру, в Фицаре, Талинии и Рениге отмечают по-людски — 1 января. А Гислан, хоть исповедует религию Чистой Веры, воспринял традицию местных племен и считает, что год начинается в середине сентября. Или другой пример. В Фицаре не празднуют Рождество Господа. Эти идиоты полагают, что Рагула вечен — был всегда, значит, никогда не рождался. Такие идеи у них в башках со времен схизмы фицарского кардинала Бурбана.

Одним словом, Праздник Лета — единственное объединяющее правоверных торжество. Возможно, причина его живучести — суеверный трепет, который с древности лесным народам внушало исключительное ежегодное природное явление — двойное полнолуние, когда в один и тот же день Большая и Малая Луны достигают своего максимума. Двойное полнолуние происходит в самой середине лета, с интервалом в несколько дней (в зависимости от широты) — от побережья Снежного Моря до южного Гислана, до царства Альменкир. Лесные народы издревле, еще в имперскую эру, опасались лунного влияния на человеческую суть.

Двойное полнолуние, по их версии — пик активности темных сил. Учиняя в этот день шумный и изобильный праздник, лесные народы как бы задабривали злые силы. А поскольку все происходило до страды, то попутно как бы еще и гарантировали себе хороший урожай.

Впоследствии, повергнув в прах великую Лигийскую империю, лесные народы основали на ее обломках новые государства, смешиваясь с коренным населением, усваивали его опыт, в результате возникали новые поверья, обычаи, языки. Потом на все это наложилось принятие общей религии Чистой Веры. За тысячу лет, прошедших с падения империи, в укладе фицаров, ренов, талинов, гисланов осталось очень мало общего — разве что страх перед Лунами и Праздник Лета.

Периметр главной площади сельца полностью тонул в темноте. Замаскированный мраком, Мариус с любопытством наблюдал за происходящим. Расмус не пожелал составить ему компанию, сославшись на усталость. На самом деле Расмус пошел следом за другом и наблюдал за каждым его шагом из еще большей темноты. Расмус ощущал опасность, витавшую в воздухе, и, поскольку бояться было вроде пока нечего, решил для начала выяснить, чего же стоит бояться, и затаился в густых зарослях. А Уго куда-то исчез. Мариус остался в одиночестве. Он сразу заметил некоторые отличия в ритуале, который применяет местное население, от того, к которому он привык с детства. Церемониальные костры разложены не кругом, а прямоугольником. В центре — не символический алтарь с жертвенным быком, рога которого специально посеребрены, а чучело, символизирующее Лето. Но вокруг него, как и положено, функционирует хоровод, обозначая движение солнца. И остальное похоже. Чудесная верба с подарками. Светящаяся изнутри полусфера из тонкого полотна, вокруг разложены целебные соцветия. Громадный мангал, из которого алчные руки выхватывают поджаренное священное мясо. Массовая обжарка в углу площади, где любой тунеядец может отведать густой чечевичной похлебки. Дети, разряженные в парадную одежду из цветных лоскутов, торопливо набивают рот дармовым кишмишем, а точнее — коринкой. И всеобщее ритуальное потребление суперконцентрированной настойки из цикория и королевской рогани, после которой люди приобретают безумно-счастливый вид и отчаянно гедонизируют.

Мариус стоял во тьме — одинокий, как бирюк, на этом празднике жизни.

Но его нашли. Он почувствовал прикосновение. Холодная рука.

Обернувшись, он увидел в отсвете священных огней девушку, которая показалась ему отдаленно знакомой. Она потянула его за собой. Мариус пошел, ломая голову: где же он видел эту кралю? Вспомнил лишь, когда краля привела его к какому-то зданию. Мариус с удивлением узнал большой дом, в котором они с Уго и Расмусом остановились на ночлег. Да ведь черноглазая деваха — дочь хозяина! Мариус еще тогда, при первой встрече, когда договаривались о постое, подметил, что она как-то по-особенному на него глядит из-под угольно-черной челки. Взгляд ее темных глаз буквально обжигал. Такое внимание — дело для Мариуса привычное, женщинам он нравился. Кто-то таял от одного взгляда его задумчивых голубых глаз, на дне которых пряталась непоправимая загадка. Кто-то не мог устоять перед его золотистыми кудрями. А королевская посадка головы! А горделивая осанка! Да, любить Мариуса имелось за что.

Он был совсем не прочь приволокнуться за хозяйской дочкой. Немного лишь удивляла ее резвость. С предыдущими своими женщинами Мариус к такому не привык. Там инициатива всегда принадлежала ему. Здесь его ставили перед фактом. Намерения аборигенки были откровенны и тривиальны, как текст букваря. Конечно, девки из Черных Холмов тоже не строили из себя ломак, но все же какая-то прелюдия со стороны самца им требовалась. Мариус имел представление о проституции, и поначалу такое подозрение у него зародилось. Сам он с любовью на продажу не сталкивался, но, по рассказам экспертов, Мариус все-таки представлял шлюх иначе.

И вот странно составившаяся парочка — в дальней комнате хозяйского дома. В окне, за кустами пузырника, виднеется в смешанном лунном свете сарай, где, по идее, отдыхает Расмус, хотя на самом деле Расмус не отдыхает, а притаился снаружи, ловя каждый звук из раскрытого окна и готовясь в окно заглянуть. В освещении двух Лун Мариус может хорошо осмотреть девушку. Что ж? В целом — очень даже ничего. Довольно высока. Телосложение крепкое, и в то же время изящное. Крутые бедра бросают смелый вызов тонкой талии. Легким движением руки девчонка спускает с этих самых бедер верхнюю праздничную красную юбку — да так ловко, что нижняя тоже уходит. Классическим шагом переступает через упавшую одежду. Снимает через голову кофточку, украшенную цветами — и вот она перед Мариусом вся, как есть. Мариус молча восхищается длинными ногами, аппетитно полными в ляжках, плоским животом, тяжелыми, но не отвислыми грудями, идеальная форма которых свидетельствует, что девице— никак не больше двадцати. Да, груди — что надо! Девица пышна, как георгина. Внезапно Мариус увидел на ее голове бриллиантовую диадему, а вокруг шеи — золотую цепь с рубинами. "Царица Валевская!" — шепнул ему на ухо Кот, пуская похотливую слюну. Из окна на хозяйскую дочь осторожно пялился Расмус, который не видел на ней ни диадемы, ни цепи с рубинами.

— Я хочу тебя взять! — говорит девица. Что ж, всегда приятно, когда подобные намерения выражаются столь лапидарно. Мариус подходит к ней и пытается, как он любит, крепко схватить ее за голову и впиться в ее пухлые губы долгим первым поцелуем, который нужно длить столько, на сколь хватит дыхания. Первый поцелуй особенный, он всегда таит сладость познания. Со временем это притупляется, познание становится досадной обязанностью, так что первому поцелую стоит уделить специальное внимание.