Татьяна Рябинина - Кроссовки для Золушки Страница 8

- И наводите?

- Ну что вы, - добродушно засмеялся Евгений Васильевич. – Я белый маг. Хотите, диплом покажу.

- Дипломы еще у них… - участковый осекся. – Ладно, колдуйте, только тихо, чтобы соседи не жаловались. И вот еще, говорят, от вас тут очень  сильно мясом паленым пахло. Неудачное колдовство?

- А, это… Свиную голову хотел запечь в духовке, но не вышло. Сгорела. Первый блин комом.

Выпроводив участкового, Евгений Васильевич Кузнецов, он же маг Епихарий, расхохотался – низко, раскатисто, - скинул надетый на голое тело спортивный костюм и завернулся в черный шелковый плащ-хламиду.

- Выходи, - стукнул он в дверь меньшей комнаты типовой двухкомнатной квартиры и сам вошел в большую. – Он ушел.

- Мне показалось, что ты предложишь ему чай или кофе, и он не уйдет никогда.

- Еще чего не хватало, поить чаем всякую плесень. Давай лучше начинать, пока не поздно.

- Вот было бы здорово, если б он пришел, когда у тебя голова Венцеслава тут стояла!

- А кто бы его пустил? Хотя… Соседи жаловались как раз на музыку и вонь. Ну, придумал бы что-нибудь. Я говорил тебе, нужно что-то из того, что близко к телу. Трусы, носки. Или платок носовой.

- Вот платок. Не пойму, как это могло произойти.

- Твоей вины нет, - Епихарий взял платок и обернул им черный матовый шар размером с апельсин. – Кто же знал, что он такой прыткий. Если мы не найдем эту девку… Думаю, ты понимаешь. А если она узнает, в чем дело, то может и колдовство разрушить. Ей для этого нужно только узнать два имени.

- А второе чье?

- Как чье? Твое! Смотри!

Шар под платком начал светиться и слегка вибрировать. Раздался тихий, низкий звук. Епихарий снял с шара платок, который тут же вспыхнул и рассыпался искрами. Маг запел – гортанно, подчеркнуто ритмично.

- Да это же «Отче наш» наоборот!

Епихарий, усмехнувшись, кивнул, но петь не перестал. Он коснулся поверхности шара, и шар стал прозрачным, в его середине появилась крохотная фигурка.

- Разве там что-то можно разглядеть?

- Не торопись!

Гортанные уродливые слова сталкивались и глухо звенели, как металлические болванки. Шар начал увеличиваться в размерах, переливаясь, как мыльный пузырь. Вот он вырос с футбольный мяч, потом с тыкву, потом – с морскую мину, едва умещаясь на столе. Выросла и фигурка. Теперь можно было разглядеть мельчайшие детали ее фигуры и одежды, но… только не лицо. Вместо лица у нее было туманно пятно.

- Что за дьявол?

- Не поминуй всуе! – отрезал Епихарий. – Сам ничего не понимаю.

Он произносил одно заклинание за другим, его ладони багровели пламенем, шар, как шмель, гудел на ровной басовитой ноте, но ничего не менялось.

- Выйди, - приказал Епихарий.

Оставшись в одиночестве, он распахнул плащ, взмахнул полами. Комнату заволокло мраком. Епихарий встал на колени, острым ножом провел по левой ладони. Кровь закапала на треножник, где опять полыхало лиловое пламя. И снова зазвучали странно-уродливые слова заклинаний.

На секунду вспыхнул яркий свет, потом стало совсем темно, тошнотворное зловоние залило комнату, и чудовищный голос произнес всего одно слово:

- Имя!

С Димкой мы познакомились на вступительных экзаменах в университет. Оказались рядом на сочинении. Темы попались – просто страх. Сориентировавшись, мы провели краткое производственное совещание, припомнили имена персонажей «Вишневого сада» и в результате плодотворного сотрудничества получили по «четверке» на брата, что было большой творческой удачей. На последующие экзамены мы шли уже вместе, подсказывали друг другу, обменивались шпаргалками и в конце концов благополучно поступили.

Далее наш роман шел по нарастающей. После зимней сессии – нам только-только, с разницей в три дня, исполнилось по восемнадцать – Димка сделал мне предложение, и я согласилась. Мои родители и Димкина мать в принципе не возражали, хотя и считали, что несколько рановато. Пойдя на компромисс, мы решили отложить свадьбу на годик-другой.

Но к концу первого курса меня начали грызть сомнения. Причин тому было две.

Надо сказать, что студенты-русисты делятся на две категории. Первая – это скучные зануды, школьные отличники или хорошисты, не имеющие особого призвания ни к чему, но чуть более гуманитарии, чем технари или естественники. Из них получаются заурядные учителя русского языка или люди совершенно посторонних профессий. Другие – в основном поэты. Или страстные любители поэзии. Одним словом, богема. Они собираются на бесконечные посиделки с вином, виршами, самодеятельными песнями под гитару и спорами до хрипоты о судьбах человечества, они – философы и эстеты. Я относилась к первой категории и предпочитала спокойно читать книжки. Димка – ко второй. Он вообще был человеком искусства: писал недурные стихи и прозу, рисовал, сочинял и пел песни. И таскал меня на все эти литературно-художественные сборища, что очень скоро стало меня утомлять.

Вторая причина была прозаичнее. Димка пользовался у противоположного пола невероятной популярностью. Как же, поэт, художник, музыкант! Да и собой хорош: выше среднего роста, худощавый синеглазый брюнет с невероятно обаятельной улыбкой. Девицы на нем так и висли. «Я люблю всех женщин в принципе, - говорил Димка. – Но тебя больше». Тем не менее, я почти не сомневалась, что он мне изменяет – хотя бы просто из любви к искусству. А если не изменяет сейчас, то непременно будет изменять в будущем. Да и вообще, уж слишком мы разные.

Решение далось мне тяжело. К тому же подавляющее большинство знакомых не верило, что это я его бросила. Думали, наоборот. А те, кто все же верили, считали, что я беспросветная дура. Я плакала по ночам, чуть не завалила сессию и на целый семестр осталась без стипендии. Димка не разговаривал со мной полгода и демонстративно, на моих глазах крутил романы с однокурсницами. А потом все как-то успокоилось, он помог мне написать контрольную по латыни, и мы снова стали потихоньку общаться.

Если учесть, что в университет мы поступили в начале 90-х, проблема материального обеспечения стояла достаточно остро. Меня, в общем, содержали родители, иногда я подрабатывала машинописью. Димке было сложнее: его мама работала детским врачом, а отец умер. Поэтому Димка искал работу, где только мог. И вот в середине второго курса он устроился певчим в церковный хор. У него был замечательный баритон, но петь он мог и басом, и тенором. Сначала мы посмеивались, потом привыкли. Однако где-то через полгода Димка начал кардинально меняться. Сначала он отпустил бороду и длинные волосы, потом перешел с кафедры советской литературы на кафедру русского языка, под крыло древнейшей преподавательницы старославянского Татьяны Аполлоновны, чтобы заниматься церковнославянской грамматикой. Говорят, он писал нечто эпохальное, но не закончил, потому что из университета ушел и поступил в Духовную семинарию.

Весь наш курс был в шоке. «Понимаешь, раньше я был стандартным атеистом. Но дело в том, что церковь одних притягивает, другие ей сопротивляются, но быть в ней, работать и оставаться равнодушным – невозможно», - невозмутимо пожимал плечами Димка. Мы с ним долго и упорно спорили, а кончилось это тем, что я сама заинтересовалась Православием, о котором раньше не имела ни малейшего представления.

Скоро Димка женился на сестре своего однокурсника Нине, его рукоположили в священника и отправили на приход недалеко от Тихвина. С Ниной я подружилась, часто ездила к ним в гости. Димка окрестил меня в своей церкви, а потом я стала крестной матерью его дочки Лизы.

Но через три года случилось несчастье. Нина умерла, рожая сына. Димка остался с двумя маленькими детьми, которые требовали постоянной заботы и внимания, чего он, по своей загруженности, никак им дать не мог. По церковным правилам, овдовевший священник во второй раз жениться не может. Димка был в отчаянье и даже хотел отказаться от сана, но Богу это, видимо, было неугодно. Приехала Димкина мать, которая когда-то была категорически против его поступления в семинарию, и отговорила его. В епархиальном управлении пошли навстречу и перевели его в Питер, настоятелем небольшой строящейся церкви. Так что теперь детей растит Анна Петровна, а Димка пропадает в своем храме.

Фигурка в шаре по-прежнему оставалась без лица.

- Властелин сказал: «Имя», - вздохнул Епихарий.

- И что это значит?

- Не знаю. Возможно, на самом деле ее зовут не Юлия. Но Венцеслав, вернее, его голова не могла соврать, в этом вся сила заклинания

- Не зная точного имени, мы не можем увидеть ее лицо?

- Не можем, - кивнул Епихарий. – Нет, голова соврать не могла. Тут что-то не так.

- Как он вообще мог разрушить твое заклинание?

- А он и не разрушил. Но, знаешь, когда белье стирают с отбеливателем, ткань становится рыхлой и может порваться. Венцеслав украл кроссовки и наложил встречное заклятье. Теперь женщина, купившая их, сможет снять чары, если узнает ваши имена. Вероятность этого почти нулевая, но если она вдруг окажется христианкой…