Александр Матюхин - Голова, которую рубили-1 Страница 8

По мере того как яичница успешно поджаривалась, ноги мои, одетые в шерстяные носки, согревались, а с Севиного лица сошла-таки краснота. Еще немного пошмыгав носом, он полез за тарелками, на правах лучшего друга порылся в столе, разыскивая вилки, и мы уселись поглощать обжигающую рот яичницу вкупе с кетчупом, горчицей, перцем и кусочками черного хлеба. Вдобавок Сева безо всякого предупреждения прорвался к холодильнику и выудил бутылку с компотом. Ее тоже распили на двоих.

Ели молча, разглядывая друг друга, и, только после того как я убрал посуду в раковину, Сева осторожно спросил:

— С головой-то чт-то собираешься делать?

— Я уже подумал,— ответил я, поднимая пакет, заботливо прислоненный к батарее.— Положу ее пока в ванну, а там выкину, наверное, на свалку.

— А бомжи?

— В пакете и выкину, как будто мусор.— После чего я пошел в ванную.

Вынимать голову из пакета как-то не очень хотелось, но, наверное, все же надо было. Почему-то мне казалось, что в пакете она через пару часов начнет вонять. Оторвать ее от целлофана оказалось не так-то просто, а когда я все же вынул голову за волосы на свет, оказалось, что в пакете остались какие-то обрывки, прилипшие к краям волосы и немного крови. Подумав, я вылил кровь в ванну, а остальное свернул в пакет и бросил в мусорное ведро. Потом отправлю на свалку с головой заодно, чтоб не оставлять следов. Представляете, господа присяжные заседатели, да я сейчас занимаюсь не чем иным, как заметаю следы преступления! Я представил, как меня будут показывать в «Дежурных новостях» с распухшим лицом и заплаканными глазами, и мне стало немного плохо. Даже вид зажатой в руке головы не вызвал у меня отвращения. Я долго думал о том, что будет, если нас поймают.

А голова Пал Палыча выглядела мертвой на все сто. Щеки обвисли, нижняя губа оттопырилась, обнажив зубы, глаза мертвым взглядом смотрели куда-то за мое плечо, и выражения у них не было совсем. Мертвое выражение невидящих глаз, да и только.

— Ок-казывается, Чуваров не в обмороке был, когда Мусор его...— прошептал Сева из-за моего плеча. Я вздрогнул. Что за дурная привычка — подкрадываться сзади и неожиданно начинать разговор! — Если бы он был в об-бмо- роке, у него глаза бы были закрыты, верно?

— Конечно. Включи холодную воду.— Я держал голову на вытянутой руке. Не такая уж и тяжелая, но мне казалось, что если ее долго держать за волосы, то они не выдержат и порвутся. Пальцем я закрыл Пал Палычу веки и положил голову на дно ванны. Лицом вниз. Сильный напор холодной воды тотчас сбил ее и перевернул на бок.

— А вода зачем? — поинтересовался Сева, когда мы вновь вернулись на кухню.

— Чтобы голова не... мм... не протухла. Знаешь, когда холодильник размораживают...

— П-понятно,— кивнул Сева, присаживаясь за стол и разливая по стаканам остатки компота.— Тогда надо вып-пить за здравие... в-вернее, за упокой усопшего.

Компот пошел хорошо, но огорчало отсутствие в нем самих груш. Я-то надеялся, что они окажутся на самом дне, совершенно забыв о том, что сам же их вчера и съел, валяясь на кровати и читая какую-то книжку. Ведь всем давно известно, что именно за чтением поглощается наибольшее количество еды в сутки.

Сева после выпитого компота ожил совсем и даже попытался завести разговор на тему приготовления киселя без крахмала, но ближе к середине не очень увлекательного, с моей точки зрения, рассказа запутался, не смог объяснить смысл слова «гипертрофированный», увял и молча дожевал остатки хлеба.

— А что же, интересно, будет делать Мусор?— спросил он, в задумчивости почесывая нос.

— Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!

— К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!

— Обед — это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни- будь глухая старушенция?

— И слепая, будем надеяться... И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? — хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами...

В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.

— Пошли со мной? — безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги,— Ну... почитать чего-нибудь возьмешь.

Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!

4

Мы вышли на улицу и, ловко и не очень огибая лужи, направились прямиком к трамвайной остановке. На этот раз я надел шерстяные носки из собачьей шерсти (слышал, они здорово помогают при болезни костей) и сапоги, а посему откровенно наслаждался прогулкой.

— Надо будет Мусору позвонить,— буркнул Сева, снова натянувший шапочку на самый нос. Уши свои он не прикрыл, и они весело торчали, ярко контрастируя своей младенческой розова- тостью с трехцветной шапкой.— 3-знаю я его. Ему не позвонить, сам ни за что не откликнется!

— И про голову спросить надо,— напомнил я,— может, она ему еще понадобится.

— Зачем? — Мы вошли в полупустой трамвай и сели на задние сиденья. Моя задница тут же запротестовала против такого холода, но я не обратил на ее протесты абсолютно никакого внимания, а стал объяснять:

— Вот, к примеру, есть такой праздник Хэл- лоуин. У них там в Америке принято на Хэл- лоуин вырезать голову, ставить внутрь свечку и...

— Стоп, стоп! Из чего вырезать? Как? — Сева заинтересованно посмотрел мне в глаза. После короткого описания непростой процедуры я продолжил:

— Ставишь, значит, внутрь свечку, зажигаешь и голову тыквенную выставляешь на улицу. Желательно ночью. И все, кто проходит мимо, жутко пугаются!

— И в чем смысл? — Для чересчур маленькой Севиной головы было очень сложно сообразить сразу. Пришлось популярно объяснять вновь.

— А еще вот какая штука на Западе есть,— встрял сидевший сбоку сухонькой старичок без бороды.— Конгресс называется! Это такой парламент, а сидят в нем конгрессмены!

— Засунь себе своих конгрессменов...— подключилась к разговору бабуля, сидевшая неподалеку,— фашист недобитый! Тут самим есть нечего, а он все про Запад!

— Сама коммунистка! — буркнул старичок, обращая к старушке пламенный патриотический взор.— Запоганила Россию своими семечками, а еще бесплатно, наверное, в государственном трамвае ездит!

— Ну, во-первых, это коммерческий трамвай,— вставил молодой контролер,— здесь платят все!

— Граждане! — воскликнула бабуля, ногой засовывая корзину с семечками под сиденье.— Посмотрите на эту толстую морду! Ишь как отъел, на коммерческих-то трамваях разъезжать!

Ни у кого из присутствующих (даже, как это ни странно, у контролера) морда толстой не была, и я отнес эти слова на счет плотненького мужичка, стоявшего на ступеньках около дверей. Старичок же, видимо, решил, что оскорбляют именно его, привстал на цыпочки и попытался тюкнуть бабусю костылем, но, к сожалению, не дотянулся. Тут еще трамвай вдруг резко затормозил, и костыль, описав в воздухе широкую дугу, вонзился в живот молодому контролеру. Тот выругался, ничуть не смущаясь тем, что вокруг могут находиться дети, и, пошатываясь, на полусогнутых ногах поспешил удалиться в другой конец трамвая.

Тут и бабуська, обозвав дедушку обидным «кабыздох», выскочила на остановке и, тараня граждан необъятным торсом и корзиной с семечками, скрылась в неизвестном направлении. Трамвай набился до отказа, потому что остановкой был вещевой рынок.

Меня вплотную прижало к старичку, а Сева не менее плотно прижался ко мне и часто задышал в затылок.

— Вот так мы и живем! — выглядывая отку- да-то из-за моего плеча, проскрипел старичок.— Меня вчера вот так же жена обругала. Она у меня за Выбримордина, а я нет. Я за этого... мм... Владиленович который.

— А мы сегодня хорошему человеку голову отрубили,— ни с того ни с сего сказал Сева. Я вздрогнул. Старичок улыбнулся:

— Да ну? Правда хорошему?

— Сволочью был, если отрубили,— многозначительно произнес мужчина, стоявший чуть позади старичка. На лице его, в морщинах и мутном взоре читалась многодневная и беспробудная пьянка.

— Нет, хороший он был. Я з-знаю! — ответил Сева, которого, видимо, кто-то розовый с рогами и хвостом тянул сейчас за язык. И усердно так тянул! — Он инопланетянином был.

— Все инопланетяне сволочи! Ни разу не встречал порядочного пришельца! — Мужчина вновь очень многозначительно икнул. Похоже, сейчас он пребывал в том самом состоянии алкогольного опьянения, при котором хоть и соображается, но с очень большим трудом.