Руслан Белов - Сумасшедшая шахта Страница 8

Шура внимательно посмотрел мне в глаза, затем озабоченно покачал головой и сказал:

– Да ты, Костя, что-то не в себе. Перепугался что ли?

– Да нет... – ответил я. – Просто другим каким-то стал. К себе привыкаю...

– Привыкай, привыкай. А мы тебе поможем, – ответил Шура и поманил пальцем Смоктуновского.

Когда тот подошел, он сказал ему просящим голосом:

– Почитай ему что-нибудь из своего репертуара.

Иннокентий сел рядом со мной, подогнув под себя ноги, взял мою правую руку в свои, закрыл глаза и начал что-то шептать. А может быть, и не шептать... Не знаю... Ни в этот раз, ни в следующие "чтения" я не понимал, что со мной начинало происходить лишь только этот сумасшедший поэт прикасался к моей руке и начинал читать свои стихи без слов. Хорошие стихи – это всепроникающие волны слов, слитых музыкой ритма. А волны, исходившие от Смоктуновского состояли не из слов... Они, подавляя суть, деформировали происходящее, обволакивали и несли что-то... Нет, не энергию, не спокойствие, не уверенность... Они приносили то, что я когда-то потерял... Свою доброту, любовь некогда любимых мною женщин и еще что-то...

Когда я раскрыл глаза, все, включая и Смоктуновского, стояли передо мною и смотрели на меня как на человека, только что нашедшего в личное пользование миллион новеньких долларов. И мне это рассматривание было вовсе не удивительно – я чувствовал себя на пятьсот тысяч, как минимум.

– Пойдемте вечерять, – позвала Инесса, дождавшись окончания сцены. – Борщ стынет.

Взглянув в ее лучащиеся добротой глаза, я припомнил короткий диалог, отложившийся в моем замутненном сознании во время моей реабилитации по системе Смоктуновского:

– А не перегнул ты с Хачиком? – спросил потусторонний голос Инессы.

– Нет, в самый раз, – убежденно ответил Шура. – Все путем!

4. Я б так жил... – Клептоман Елкин. – Мать Инесса спасает мир. – Ночь на седьмом небе.

Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала:

– В ней слишком много пустынного места. У нас на втором этаже есть кое-что поуютнее.

И скоро мы оказались в... в храме общественного питания. Более уютной столовой мне видеть не приходилось. Собственно, это была не столовая, а небольшая харчевня, чем-то похожая на живописные деревенские харчевни Восточной Европы. Крепкий деревянный стол на десятерых, тяжелые стулья-кресла, обшитые темным деревом стены и даже подвесной потолок с подвешенными к нему керамическими светильниками. На стенах висело несколько картин, очень плохих, но здорово, под старину, закопченных. Одна стена была "морской" На ней висели румпель, литография картины Айвазавского "Девятый вал" и барометр-анероид из кабинета начальника шахты. Вторая стена (с окном выходящим на тайгу) была деревенской. Справа к ней прилегала настоящая, но очень узкая русская печь с полатями, в центре размещались Шишкинские медведи, а слева на гвоздике висела пара лаптей, натуральных и даже чуть стоптанных, в углу стояла лавка с двумя наполненными водой деревянными ведрами. Третья стена была... больничной. В самом ее центре была прибита смирительная рубашка, по бокам которой висели на крючках белоснежные больничные халаты; справа, рядом с лавкой предыдущего натюрморта располагалась застеленная больничная кровать. Истощенная подушка с наволочкой, проштампованной черной краской, тонкое серое байковое одеяло, одетое в расползшийся дырами пододеяльник, под кроватью – белая металлическая утка с длиннющим хоботком... И освещение... Эта стена была освещена, или вернее затенена таким образом, что не бросалась в глаза... Ее бы вроде и не было, она просто присутствовала... А четвертая стена была кухонной. На ней висела или стояла на полках всяческая посуда – деревянная, керамическая и даже из тонкого мейсенского фарфора. Посереди стены открывалась небольшая деревянная дверь. Из нее доносились живописные запахи борща и жареного мяса.

– А вы неплохо устроились! – сказал я, обернувшись к стоявшим сзади жителям шахты.

– А что? – усмехнулся Шура. – Мы для себя живем... А если ты это насчет запахов, то я раз в месяц кабана или изюбря заваливаю. Тридцать Пятый рыбу ловит... А у Инессы – огород, коровы с курицами, кролики есть.

Слушая его, я заметил, что он держит в руке только что снятый пиджак. Накладное плечо пиджака было простреляно. Из дырки торчал клочок серой ваты. "Кто-то палец в пробоину просовывал, – подумал я. И когда вытаскивал, вату зацепил..."

– Что смотришь? – засмеялся Шура, перехватив мой взгляд. – Это твоя, Костик, работа. Четыре дырки ты мне сделал. Инка, ха-ха, теперь позже к тебе придет – штопать их будет.

Мы уселись за стол и перед каждым Инесса поставила глиняную миску с борщом. Когда я закончил с супом и принялся за смачную кость, рядом со мной сел только что вошедший Ваня Елкин. Он него пахло нитрокраской и бензином. Обернувшись к кухне он крикнул :

– Инка, мне без сметаны! Отдельно положи!

И обращаясь уже ко мне:

– Не люблю со сметаной. Весь вид портит, екэлэмэнэ. Борщ – он красивый, он так хорош. Машина нужна?

– Какая машина? – удивился я.

– Ну, не такая уж новая. Но в полном порядке. Жигуленок, "Четверка", кофе с молоком.

– Кофе с молоком? – удивился было я, но вспомнив запах нитрокраски, распространявшейся от Вани, снова взялся за кость.

– Так возьмешь? Недорого отдам.

– Не знаю даже... – протянул я, подняв вопрошающие глаза на сидевшего напротив Шуру.

– А что? Возьми... За грибами-ягодами будешь ездить... – сказал он тепло.

– А сколько просишь? – поинтересовался я у Вани.

– А сколько не жалко!

– Ну ладно, – согласился я и полез во внутренний карман куртки за бумажником. Шура внимательно смотрел на меня.

"Смотри, смотри, – подумал я. – Сейчас я тебе покажу перезомбированного по системе Станиславского".

И, вынув бумажник, я раскрыл его так, как будто бы только что нашел его под столом. Первым делом я вытащил свой паспорт раскрыл его и начал вглядываться в фотографию. Как бы что-то заподозрив, я сразу же поднял голову и недоуменно, перебегая глазами с одного лица на другое, стал смотреть на окружающих. Они молчали. Тогда я встал и подошел к зеркалу, висевшему на кухонной стене над умывальником. Посмотрев на себя с минуту, вернулся к столу с виноватой улыбкой деревенского дурачка, обнаружившего, что он сидит на лукошке с яйцами.

– Давно в зеркало не смотрел, – объяснил я свой поступок и, так и не сумев покраснеть, продолжил с интересом рассматривать содержимое своего бумажника.

– Смотри ты, у меня, оказывается и права водительские есть, – пробормотал я вслух.

– Поддельные... – сказал Елкин и отвернулся, не выдержав моего вопрошающего взгляда.

"Ну, ну, – подумал я. – Он и впрямь на ходу подметки срезает. Вот только когда он успел мой бумажник изучить?"

– Доллары зато настоящие, – сказал я, протягивая ему полтинник. – Хватит?

– Хватит! – ответил Елкин. – Тачку во дворе возьмешь. Я ее перекрасил и перебрал, Теперь как новая, что надо.

И, отказавшись от второго (кабаньих отбивных с кровью), вышел из столовой.

– Мог бы и шишек еловых ему дать, – с укоризной сказал Шура, когда за Ваней закрылась дверь. – Балуешь нашего Ваню.

– Тут ельников в округе нет. Километров на двадцать нет, – ответил я и осекся. И, испуганно взглянув в глаза Шуры, путано продолжил:

– Откуда я это знаю, я не знаю, но мне кажется, что я точно это знаю. Договорился бы на шишки и попух...

– Не бойся, память к тебе вернется почти вся, – мягко улыбнулся Шура. Ты только не притворяйся... Мы тут люди тертые и любой диагноз на лету определяем...

После того, как я уговорил несколько чашек крепкого чая с вареньем из жимолости и домашними ирисками, Шура отвел меня в ванную комнату, а после нее – в хрустальную спальную.

– Ты ее, Инессу, не обижай! – сказал он, уходя. – А то она заволнуется и может глупостей с твоим организмом наделать. А зачем нам с тобой глупости?

И, потушив верхний свет, вышел.

Я постоял немного у двери пытаясь сообразить, что это такое может сотворить с моим организмом Инесса. Решив, наконец, что глупости молодой симпатичной женщины будут наверняка приятными и даже, может быть, очень приятными, я не торопясь разделся, лег под услужливое одеяло и уставился в люстру. Ее подрагивающие хрусталики загадочно сверкали в боковом свете бра. Я потянул к ним руку и чуть качнул их. Они приятно зазвенели. Я тронул их вновь и прикрыл глаза, наслаждаясь сказочной музыкой.

"А я ведь совсем забыл, зачем приехал в этот сумасшедший дом, – подумал я, когда в спальне вновь воцарилась тишина. – Доллары, доллары... Зачем они здесь в этой компании? "Размяк характер, все мне нравиться", как сказал Маяковский... А девушка... Она ничего... Интересно, ведь я никогда не спал со шлюхами... Врешь, спал... И не с одной. Правда, это выяснялось позже... А Инка... Если у нее такой оригинальный бред, то она, наверняка, переспала с тысячью мужиков... И сегодня ночью я стану полноправным членом этой несметной семьи. Переспав с ней, я как бы пересплю со всем человечеством... Нет, не пересплю, а внесу свою лепту в живительную копилку Инессы И если она получит то, чего хочет, то этот сын действительно будет сыном человечества."