Максим Далин - Время Любви Страница 8

Они были ужасно терпеливые и осторожные. Они знали, что это их территория, которую мы, в силу собственного человеческого несовершенства толком освоить не можем и чувствуем себя тут неуютно и тревожно — а поэтому вляпаемся в какую-нибудь дрянь рано или поздно. И выстраивали незаметные ловушки по всему пути нашего следования.

И мы только старались отслеживать малейшие изменения обстановки, а обстановка менялась быстро. Тут же казалось, что кругом ничего живого, только камни — и тут же из трещин вдруг прет волосня, а сверху ползут какие-то светящиеся сопли и вид у них нехороший. И карабкаться вверх по той же стене, с которой они лезут вниз, может только законченный идиот.

Мы бродили часов семь в общей сложности, пока не поняли, что уже с ног валимся от напряжения и усталости. Тогда мы разрешили себе по глоточку воды и разделили плитку шоколада. И я говорю:

— Малек, хочешь — поспи, я покараулю.

— Давайте, — говорит, — сначала вы, Фог. Мне не хочется спать.

А у самого синяки под глазами и физиономия в одночасье осунулась.

— Нет, — говорю. — Первый — ты. Приказ.

Мы выбрали местечко между валунов без трещин, подальше от сплошных стен, с гладким полом. Я сел спиной к стене; Укки помялся и устроился-таки у меня на коленях, в обнимку с мечом.

— И все-таки, — говорит, — вы напрасно приказали мне, Фог. Я в полном порядке, — и отключился.

Я больше присматривал за обстановкой, но и за ним — тоже. Спал он беспокойно, дергался, как щенок, вертелся — и я даже сквозь комбез чувствовал, какой он горячий. Все это выглядело так, будто он болен — а наш диагност из аптечки выдавал "норму данного организма", правда, "экстремальную норму", но все-таки больным его не считал.

Укки проспал часа два. Я думал, дам ему еще часок — но он вдруг проснулся, резко, как пружиной подброшенный. Подскочил — и через миг оказался шагах в трех. И сна — ни в одном глазу, щеки горят, глаза дикие, и эта улыбочка, уже окончательно сумасшедшая.

Я говорю:

— Укки, малек, ты что? Все в порядке, все тихо. Проползла какая-то сикараха, но особенно не приближалась. Успокойся.

А он выслушал, улыбаясь этак нежно, зло и снисходительно, и говорит:

— Прости, Фог, так вышло. Это от меня не зависит, — и тянет меч из ножен.

— Блин, — говорю. — Что "не зависит"?

— Оно пришло, — говорит. — Понимаешь? Время любви. Мое время любви. Прости, — и встает в боевую стойку. Я ее миллион раз видел — он ее еще на Мейне каждый день отрабатывал.

Я тоже встал. И мне уже было крупно не по себе.

— Поздравляю, — говорю, — с началом времени любви, Укки. И дальше что?

Он мотнул головой, откинул челку со лба — и атаковал. Дивная картина — красиво и точно, как учился. Как в балете. Если б не моя пилотская реакция, меч бы прошел насквозь где-то в районе печени.

Я еще не мог взять в толк, в чем дело. Только шарахнулся. И говорю:

— Ну, ты что, псих малолетний? Это же я, Фог, капитан твой! Мы же экипаж, вроде бы! Ты что, забыл?

Он притормозил и снова улыбнулся. Той самой улыбочкой, пьяной какой-то, совершенно лучезарной и абсолютно маниакальной. И говорит:

— Я помню, Фог. Ты — мой капитан. Ты мой товарищ, мой наставник. Мы дружили. Защищайся.

И наступает. А я отступаю. Ну что прикажете делать? Пристрелить тут, в этой Бездне, чтоб ей провалиться, моего Укки, моего драгоценного пилота? У которого худо с головой, но это, может быть, и временно? Но слова-то он понимает, а?

— Послушай, — говорю, — а может, ты ошибся? С чего ты взял, что оно пришло, время любви твое? Не было, не было — и вдруг…

Он меч перехватил поудобнее.

— Я чувствую. Прости, я чувствую, и мне странно, что ты не чувствуешь. Я вырос, я уже не могу стать прежним. Защищайся, Фог, я прошу тебя. Иначе все будет очень плохо, понимаешь?

Делает шаг вперед — а я шаг назад. Он снова вперед, а я снова назад. И соображаю, что он прав — я уже давно чувствую, что с ним что-то не вполне.

— Укки, — говорю, — я все понимаю. Ты вырос, тебе дико срочно понадобилось решить, кто из нас круче, да?

Кивает. И еще шаг вперед. В боевой стойке. А я ему показываю раскрытые ладони.

— Видишь, — говорю, — я с тобой драться не собираюсь.

Он усмехнулся — я бы не поверил, что мой пилот может так. Усмешечка старого циника.

— Не суть, — говорит. — Ты как-то сказал, что можешь сражаться голыми руками. Не обманывай меня. Все должно быть решено. Хватит играть.

Тогда я говорю, ласково, как только могу:

— Укки, дружище, я же не против выяснить отношения, ты не думай. Просто — почему же непременно здесь? Тебе не кажется, что ты немного не вовремя раскипятился?

Он как будто чуточку протрезвел и слегка смутился.

— Ну, я не знаю, — говорит, но отвел глаза. Уже не такая прямая боевая готовность. — Это пришло сейчас, что же делать? Мы с тобой тут вдвоем, из двух мужчин должен уцелеть сильнейший, это закон жизни…

А я смотрю на него и понимаю, что он уже не так дивно собран, и что, в случае, если не сработают убеждения, я его обезоружу на раз. Но пока не тороплюсь и дожимаю:

— Укки, — говорю, — мы же культуру на Мейну доставить подрядились, а не поубивать тут друг друга на радость местным жителям. Давай закончим дела, вернемся домой, а дома уже… Ну подеремся дома, если хочешь.

Он меч опустил, но в ножны не убрал. И посмотрел на меня своим специальным взглядом воплощенной добродетели. Испытывающе так и чуточку укоризненно.

— Ты ведь не пытаешься меня обмануть? — говорит.

Я в душе возрадовался до невозможности и говорю:

— Ну что ты, старина. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Разве я тебя обманывал когда-нибудь?

И слышу, как острие меча легонечко звякает об камень. А Укки говорит:

— Я тебе верю, Фог. Но имей в виду: если ты попытаешься меня обмануть, я тебя убью. Возможно, это причинит мне боль, но моя рука не дрогнет. Древо нашего товарищества еще цветет, но лепестки уже осыпаются.

— Чтоб я сдох, если вру, — говорю. У меня чуток от сердца отлегло.

И он медленно задвинул меч в ножны, но лицо у него так и не изменилось.

По-настоящему он мне не поверил. С ним что-то в одночасье случилось. Укки по жизни всегда очень собранный, но теперь он стал собранным и напряженным, как в космическом бою. И взгляд сделался странным. Если бы отчужденным и холодным, я бы понял, но нет, наоборот, очень каким-то дружелюбным, чуть ли не страстным — и малость виноватым. Он не обычай блюл, вот что. У него инстинкт проснулся. И он тем сильнее хотел со мной сцепиться, чем более теплые у нас раньше были отношения. Он все решил разом порвать.

Вроде бы немного этого стыдился и нервничал, но это ровно ничего не меняло. Инстинкт сильнее.

А я думал, что Укки — первый человек за ближайшие десять лет, к которому я по-настоящему привязался, и мне это досадно было. Будто у тебя обжился котенок, ты его кормил, он у тебя на подушке спал, мурлыкал и мышей ловил, казалось, что тут обоюдная симпатия есть, но в один прекрасный день этот подлый зверь непонятно с чего вцепился в тебя всеми когтями и убежал. Зараза…

Вот и подпусти кого-нибудь поближе! Больше, думаю, ни за что. Баста. Слава Творцу, что это еще не баба отожгла, а всего-навсего пилот.

Но это все лирика, а жить дальше как-то надо. И мне спать хотелось не по-детски. А охранять меня, если что, должен юный маньяк с мечом.

— Ладно, — говорю, — Укки. Мне теперь поспать бы. Ты же честный боец, правда? Во сне меня не прирежешь?

У него едва ли не слезы на глаза навернулись.

— Как ты можешь так думать, Фог? — говорит. — Ты сам злишься на меня, потому что это пришло в Бездне, и сам подозреваешь в отвратительных вещах… Неужели я похож на такую низкую мразь?

— Не то, чтобы, — говорю, — но у тебя время любви. Ты неадекватен чуток, сам себе не подконтролен. Ты не подумаешь, что это самый простой способ решить все проблемы, а?

Тогда он поцеловал клинок. И всхлипнул.

— Фог, — говорит, — я никогда не совершу низкого поступка, клянусь тенями родителей. Я к тебе очень привязан, честное слово, даже больше, чем сам ожидал — ты ведь с Мейны, а это гадкое, безнравственное место… Но все равно. Ты — мой самый близкий друг, наши отношения может решить только честный поединок.

И вытер слезку. Он так трогательно выглядел, что я сглупил.

— Может, — говорю, — тогда как-нибудь так обойдемся? Без кровопролития?

Слез в секунду как не бывало. И всех сантиментов тоже. Укки понесло, он снова выдернул меч.

— Ах, — говорит, — ты презираешь меня, да? Я, значит, в твоих глазах, только и могу, что ударить спящего, так? Я, по-твоему, поединка не стою? Мы, значит, вернемся на твою поганую Мейну с этой дурацкой культурой — и ты просто выставишь меня, да? Брезгуешь поединком с такой мелкой тварью? Ну давай, скажи? Я еще сопляк для тебя? Малек, да? Ну говори, чего там!

Вот, думаю, блин, я старый идиот… Ни к черту из меня ксенопсихолог.