Татьяна Устименко - Дочь Господня Страница 9

Он был темнокудр и необычайно белокож. Блестящие локоны вьющихся волос рассыпались по красной бархатной подушке, и этот ослепительный контраст цвета и фактуры завораживал. Тонкая полоска усиков над горделиво изогнутыми губами. Небольшие для столь крупного мужчины ладони смиренно сложены на груди поверх обшитой рюшами рубашки. Ни дать, ни взять – сама скромность и миролюбие. Длинные, аристократически точеные пальцы переплетены и защищают массивный золотой кулон. Я склонилась над спящим, наслаждаясь видом этой холодной, мрачной красоты. Больше всего он походил на какого-нибудь древнегреческого бога, настолько безупречными казались его лицо и фигура. И я почти уверовала в свое романическое предположение, если бы вдруг не заметила пары белоснежных клыков, слегка приподнимающих верхнюю губу зловещего красавца. Итак, старинные легенды обрели беспощадные очертания суровой реальности. Стригои существуют на самом деле! Я вздрогнула и поспешила отвести взгляд.

Поблизости от черноволосого божества так же недвижимо покоились еще двое мужчин, чья грубая, абсолютно лишенная налета мистицизма внешность наводила на здравую мысль, что им отводится всего лишь скромная роль слуг или телохранителей. Причем, второе казалось более вероятным, если учесть их одежду из кожи и наличие кобуры с пистолетами на поясе. Рядом же с облаченным в кружева красавцем я, к своему огромному удивлению, обнаружила роскошную рапиру, которую мой опытный в подобных вопросах глаз даже на вскидку сразу же отнес к работе знаменитых толедских мастеров 17 века. Клинок выглядел истинным произведением искусства и, безусловно, стоил баснословно дорого. Я недоуменно поскребла в затылке. Незнакомец имел внешность принца, носил наряд принца и в довершении ко всему – владел оружием и украшением, достойными настоящего принца. Клянусь ключами святого Петра – я набрела на самую величайшую загадку, которую только можно себе представить, и заберите меня все демоны преисподней, если я не собиралась ее разрешить. Но в следующий момент случилось непредвиденное…

Гонтор де Пюи проснулся сразу после захода солнца. Несколько минут он просто лежал, расслабленно прикрыв глаза и прислушиваясь к редким, медленным ударам своего изношенного сердца. Он испытывал одурманивающую слабость и многовековую усталость, которая постепенно разжижала его проклятую кровь, делая ее похожей на воду, и словно песок скрипела в распухших от подагры суставах. То был песок Монсегюра, ставший прахом времени. Де Пюи покаянно вздохнул. «Во что же превратился ты, благородный рыцарь воинства Христова, принесший обет бедности и смирения на ступенях главного собора Тулузы? В тот далекий и безвозвратно прекрасный 1231 год в твоей душе еще жили вера и надежда. А ныне там клубится страшная Тьма…» Сухие пальцы старого рыцаря нащупали край гроба и ухватились на него, как за спасительную пристань, помогая поднять немощное тело из земли Монсегюра, до краев наполнявшей резной дубовый ящик. Мертвенные губы Гонтора изогнулись в презрительной усмешке. Ведь он уже многие столетия спал в нежных объятиях родной земли, помогавшей ему сохранить воспоминания молодости и ту последнюю каплю привязанности к чему-то живому, которая в какой-то мере до сих пор делала его человеком. Или – всего лишь его бледным подобием. Но именно это эфемерное отличие и проложило ту огромную пропасть, что отделяла «Совершенных» от молодых представителей новых кланов. Гонтор хмуро улыбнулся, поймав себя на мысли, что совсем по-стариковски готов назидательно сетовать – ох, уж эта нынешняя молодежь! А ведь точно так же перешептывались и у него за спиной в ту благословенную пору, когда ему минуло всего то двадцать пять лет, и он со всем пылом юности уверовал в проникновенные проповеди епископа Бертрана д’Ан Марти, приведшие его под стены Монсегюра. Но современная молодежь в наставлениях не нуждается. Ей нужна лишь кровь – горячая и сладкая, еще за миг до этого бурлившая в человеческих венах. Молодых стригоев уже не устраивает концентрированная плазма, согласно договоренности ежедневно доставляемая из церковных медицинских центров. Они брезгливо называют ее мертвой и, видит Отец, вполне созрели для того, чтобы нарушить Соглашение. Человеческая жизнь для них ничто, а сами люди рассматриваются как бурдюки, несущие несколько литров желанного напитка. Менталитет зверей – жестоких и голодных. Может быть, поэтому церковники и именуют стригоев – Проклятыми? Хотя как еще можно назвать существо – не имеющее ни совести, ни чести, ни родины?

Пальцы Гонтора привычно зашарили по груди, но растерянно замерли, так и не найдя искомого. Рыцарь вспомнил: святыню забрала она – девушка с черными волосами и огнем преисподней во взгляде. Новое дитя, зачатое от семени Отца и по воле его. Гибкая как змея, обманчивая словно морок и вкрадчивая будто яд, текущий в жилах всех стригоев. Она – Андреа, предсказанная повелительница, несущая в себе наследие Влада и разительно напоминающая первородного сына Тьмы – Себастиана. И де Пюи не смог отказать этой девушке. Сам не понимая, что делает, он снял с шеи медальон с драконом и древним девизом ордена «Justus et Pius» («Справедливый и благочестивый») и добровольно вложил его в ее преступные руки. Отрекся от власти, передав так долго несомые им полномочия вместе с титулом гроссмейстера катаров, верховного магистра ордена «draco». Глупец, жалкий глупец!

А какие блистательные надежды подавал поначалу сам Влад, последнее дитя, народившееся естественно, а не путем обращения. Долгожданный сын от белокурой Клариссы, также, как и сам Гонтор, вкусившей напиток вечной жизни из священного Атонора – чаши стригоев, дарованной Темным Отцом. Жаль, что подруга ушла столь рано. Там, в подвалах Монсегюра, их было тринадцать. Скудная горстка последних несгибаемых храбрецов, желавших одного – выжить любой ценой. Увы, цена оказалась слишком велика! Цена – от которой сейчас оставалась только усталость…

Гонтор де Пюи давно осознал, что возможность как следует отдохнуть появляется лишь тогда, когда уже полностью отсутствуют даже малейшие причины для усталости. Его постигла не столько слабость плоти, сколько полнейшая немощь духа, начисто отбивавшая желание двигаться, дышать, пить кровь и просто жить. И он посвящал свой многочасовой отдых тому, что пока имело над ним какую-то силу – воспоминаниям. Несмотря на возраст, память еще никогда не подводила престарелого рыцаря, каждый раз досконально рисуя красочную и страшную картину пережитых событий, произошедших почти восемьсот лет назад…

Зима на стыке 1243 и 1244 годов выдалась голодной и кровопролитной. Прекрасный Лангедок, совершенно утративший свое прежнее поэтическое очарование, изнемогал под тяжестью междоусобной войны. Победоносные войска Симона де Монфора подобно острому серпу прошлись по незасеянным полям, снимая обильный урожай отнюдь не зерна, а скоротечных человеческих жизней. Не щадили никого – ни женщин, ни детей, ни немощных стариков. «Бейте их всех, Господь своих узнает!» – беспощадным кличем разносилось над загубленными землями Южной Франции вместе с пеплом и гарью многочисленных пожарищ, призванных очистить души мятежных катаров. Лежала в руинах красавица Тулуза, полыхали костры в Альби, сытое воронье кружилось над развалинами Фуа, полностью исчез знаменитый Каркассон – а упрямые катары все так и не соглашались сдаться и отречься от своей богопротивной ереси. Но преданный сын Церкви, свежеиспеченный рыцарь де Монфор тоже не собирался отступать столь бесславно, возможно, излишне рьяно провозглашая догмы официальной Церкви и навязывая Слово Божье несговорчивым альбигойцам. И тогда около тысячи уцелевших в боях людей отошли в пятиугольное святилище Монсегюр и заперлись в его неприступных стенах. Осада длилась год. Две сотни «Совершенных» – рыцарей-еретиков против десятитысячного войска святой католической церкви. Исход противостояния оказался предрешен заранее. Его Святейшество папа желал любой ценой заполучить великие святыни, по так и не проверенным, туманным сведениям попавшие в руки катаров. Но Церковь просчиталась… Катары действительно сумели сохранить священную Чашу, позднее названую Граалем – грубоватый и примитивный сосуд, вырезанный из куска кипариса не слишком-то поднаторевшими в такой работе руками Иисуса, сына плотника из Назарета. Сына Божьего… На утренней заре 15 марта 1244 года, в день штурма, четыре смельчака, напутствуемые епископом д’Ан Марти, тайно покинули крепость Монсегюр незаметно выбравшись, через подземный ход за ее пределы и унося с собой холщовый сверток, содержащий реликвии. По слухам, они отправились в Неаполь, надеясь испросить помощи и приюта у ордена тамплиеров. Вечером этого же дня последняя катарская твердыня пала. Епископ Бертран отправился на очищающий костер, так и не раскаявшись в своих греховных заблуждениях. Его сопровождали еще двести пятьдесят семь человек, уцелевших при штурме. Но кое-кому все-таки удалось выжить…