Борис Лапин - Ничьи дети (сборник) Страница 9

Но пусть это будет только его конец. «Беги!» — кричит он сестренке, и она убегает, продираясь сквозь лианы. Он стиснул в руке игрушечный нож. Конечно, это не оружие против ягуара, но Айз не отдаст жизнь даром. Зверь напружинивается, скалится, слюна кипит на желтых клыках — и прыгает.

Две сильные руки хватают ягуара за шею. Айз изумленно стоит в стороне; он жив, он теперь только зритель. Зверь и какой-то смуглый бородатый человек сплелись в клубок. Человек все сильнее стискивает мускулистую шею зверя, а зверь молотит человека когтистыми лапами по плечам, по спине, по лицу, сдирает кожу, хрипит, извивается. Но поздно. Бородатый наступает ногой на грудь поверженного ягуара, достает белоснежный платок и вытирает окровавленное лицо.

— Кто ты? — спрашивает Айз, стараясь не выдать своих чувств. Он будущий охотник, будущий мужчина, он должен быть сдержанным.

— Разве ты не знаешь меня? — удивляется бородатый. — Я Момо, твой отец.

…Царапины на лице и на плечах Момо вздулись, почернели, рука Момо, опирающаяся на плечо маленького Айза, жжет как уголь. В траве у родника они ложатся отдохнуть, и Момо не то засыпает, не то теряет сознание. Он стонет сквозь стиснутые зубы, что-то шепчет, и Айз, вслушавшись, едва разбирает хриплые слова: «Сынок, сынок, как же ты дойдешь без меня?» Вот что значит отец: умирает, а в мыслях одно — как его сын, его несмышленый Айз доберется до дому, как пройдет через враждебные джунгли, не зная дороги. Айз ложится рядом с отцом, прижимается к нему и плачет от бессильной обиды. Если бы он мог что-нибудь сделать для отца! Он с восторгом отдал бы жизнь, десять жизней, всю кровь, капля за каплей, чтобы хоть немного облегчить его страдания. И вдруг Айз вспоминает старое поверье, его рассказывали старики у костра: молодая здоровая кровь помогает заживлять гноящиеся раны.

Айз вскакивает — теперь он знает, что делать. Острый ножик — рука — кровь, здоровая, густая, красная кровь. Кровь — платок — раны на лице отца. Раны на плече… на другом плече… на лице… на плече… Кружится голова, во рту сухо и знойно. На лице… на плече… Один мальчишка, который ходил в школу, как-то сказал Айзу, что Земля вертится. Тогда Айз только посмеялся над этими враками. Но теперь она и вправду вертится, выскальзывает, вырывается из-под ног. Только бы не упасть, только бы успеть еще раз обмыть раны. Кажется, отцу лучше, рука уже не такая горячая, дыхание не такое хриплое. Айз падает в траву — все-таки земля сбросила его с себя. «Неужели тот мальчишка был прав и она в самом деле вертится?..»

— Что с тобой, сынок? — спрашивает Момо.

Там, где были воспаленные раны, остались лишь сухие коросты. Айз старается улыбнуться отцу:

— Ты уже здоров? Вот и хорошо. Ты просто устал, а теперь отдохнул — и все в порядке.

— Что с тобой? — строго повторяет отец. — Почему ты такой бледный?

— Я лежал на солнышке и перегрелся, — говорит Айз, старательно пряча руки за спину. Но отец уже все понял.

— Мальчишка мой, мальчишка, — говорит он укоризненно и кладет тяжелую руку на стриженую голову Айза. — Что ты наделал? Ведь это все глупости, стариковские сказки — кровь не вылечивает гнойных ран. Но ты прав: сильнее лекарств забота, сильнее доктора любовь. Пойдем, нас ждут в деревне. — Он легко подхватывает Айза, сажает на плечо и несет по джунглям.

…У них в хижине тоска и уныние; сестренка не смеется и не играет; несколько дней они ничего не ели. Айз лежит и равнодушно смотрит в стену. Единственное, о чем он может думать, — это большая маисовая лепешка. Лепешка величиной с дом, даже больше.

Входит Момо. Одежда висит на нем, как на жерди, лицо — глаза да борода. Вздыхая, он делит пополам маленькую маисовую лепешку и кладет по половинке перед Айзом и сестренкой. Сестренка набрасывается на лепешку и моментально проглатывает. Айзу хочется отщипнуть от своей половинки хоть кусочек, хоть крошку, все его мысли, все желания, все мечты сосредоточены на этой крошке, кроме нее, не существует ничего на свете. Но он незаметно передвигает свою долю ближе к сестре.

— Ты почему не ешь? — спрашивает он, глотая слюнки.

— Как, разве я не съела? А мне показалось, съела, — радостно удивляется сестренка.

— Глупая, ты забыла, — говорит Айз и отворачивается к стене. Он будущий охотник, будущий мужчина, но смотреть, как она ест, он не в силах. Пока он просто мальчишка, ему семь лет.

…По их деревне ходит богато одетый мужчина с нафабренными усами, помахивает хлыстиком, разглядывает женщин маслеными глазками, то в одну, то в другую тычет пальцем: эту, эту, эту. И женщины, на которых указал его палец, бросаются на землю, молча бьются об нее головой, рвут на себе волосы.

Он смотрит и на Роситу, старшую сестру соседского мальчишки, друга Айза. Росита красива и добра; она всегда терпеливо вытаскивает занозы из ног своего брата и Айза, а потом угощает ребят ягодами. Росита удивительно звонко поет и так смеется, что ее белые зубы переливаются на солнышке. Айз совсем мальчишка, ему всего десять лет, а Росита взрослая девушка, но Айз тайно влюблен в нее. Опускает глаза в землю молодой охотник, нареченный женихом Роситы; опускает глаза в землю отец Роситы; значит, они согласны отдать ее этому человеку, отдать не на смерть, хуже — на вечный позор. Но Айз не отдаст Роситу!

Он прячется за выступом скалы, тяжелый камень под рукой, только шевельни — рухнет вниз, на тропу. Идут. Впереди несколько женщин и девушек с опущенными головами, среди них — Росита. Поодаль — он, с хлыстом.

Толчок рукой — камень — голова с нафабренными усами — хлыстик валяется в грязи. И скорей бежать, не дай бог, узнает Росита, кто это сделал.

Полицейские с коптящими факелами.

— Последний раз спрашиваю: кто толкнул камень? Нет виновного? Поджигайте деревню!

«Пусть жгут, — думает Айз. — Деревню можно заново отстроить. А где взять вторую такую Роситу?»

Факелы угрожающе вздымаются вверх — вот-вот вспыхнет деревня. И тогда из толпы выходит Момо.

— Я, — говорит Момо.

Полицейские хватают его за руки.

«Как же так? Зачем Момо берет на себя чужую вину? Неизвестно чью вину. Не мог же он узнать, что это сделал Айз, ведь Момо только что вернулся с дальней охоты, вся его одежда в пыли».

Айз выскакивает вперед, толкает полицейских, кричит что есть мочи:

— Нет, это не он, это я толкнул камень. Это я! Я! Я!

Полицейские застыли в нерешительности. Еще мгновение, и Момо освободят. Но Момо говорит строго и презрительно:

— Что ты там болтаешь, скверный мальчишка! Маленький лгун! Разрешите напоследок проучить его, господа полицейские. Чтобы впредь умел держать себя в руках!

И Момо пребольно дерет вспыхнувшие уши Айза.

— Зачем ты это сделал, отец? — шепчет Айз. — Это несправедливо…

— Что ты знаешь о справедливости, мальчик? — говорит Момо.

Его уводят. Уводят в темноту. И долго еще звенят в темноте тяжелые наручники Момо.

…Молодой охотник, нареченный женихом Роситы, нежно протягивает ей свои сильные руки. А Росита наотмашь бьет его по щекам.

— Трус! Трус! Трус!

Он улыбается кривой виноватой улыбкой и снова тянет к ней руки. И Росита сдается, Росита кладет голову ему на плечо, тонкие пальцы Роситы перебирают его кудри.

Айз забивается в заросли за деревней и плачет; слезы сотрясают все его маленькое тело; но здесь никто не увидит, как он плачет. Здесь он может до вечера думать о мужестве и предательстве, о справедливости и благодарности. И он думает об этом, думает о Момо.

Чья-то рука касается его руки. Это Росита. Росита, чья улыбка сверкает двумя десятками маленьких солнц, чей смех звенит, как прозрачный родник. Красавица Росита.

— Не плачь, Айз. Не плачь, мой маленький спаситель. Я буду любить тебя всю жизнь.

— Уйди, — угрюмо говорит Айз. — Уйди, я не хочу видеть тебя. Что может теперь вернуть Момо? Уйди!

Она обижается, Росита, она пришла к нему с добрым сердцем, пожалеть, утешить — и такая несправедливость. Но что знает она о справедливости?!

…Сирена. Они вскакивают с коек: Айз, Найс, Хэт, Кэт, Дэй, Грей, Стек, Дог, Биг.

— А теперь — вперед! — кричит капрал. — Вперед!

Они ползут по болоту, ползут час, ползут два. Наконец показывается деревня, чужие хижины, чужие люди — враги. Повстанцы. Тишина — все отдыхают после обеда.

Айз ступает неслышно, как ягуар на охоте. Он первым входит в деревню. У очага сидит старик, почему-то не спит. Айз набрасывается на него сзади, трещат под ножом мускулы, сухожилия, ребра, ага, вот он, красный мешочек; за него капрал даст десять желтеньких жетонов. Голова старика бессильно падает на землю, белая борода в крови.

Что-то знакомое. Очень знакомое. Родное. Незабываемое.

— Момо! — кричит Айз страшным, не своим голосом. — Момо! Отец!

Холодный пот застилает глаза…

— Проснись, Айз, — откуда-то издалека донесся голос Стека. — Что с тобой, чего ты орешь?