Анастасия Завозова - Вальпургиева ночь Страница 9

— Девушка, а девушка! — пристала ко мне тетка с румянцем во всю щеку. — А порчу где лучше снимают?

— В церкви, — честно ответила я, умолчав, правда, что этим чуть ли не в открытую занимаются Воронцовы. Ну, те самые, с которыми мы в контрах.

Свекольный румянец тетки плавно переполз на лоб и отразился в глазах.

— Как не стыдно, девушка! — напустилась она на меня.

— Вас как человека спрашивают, а вы… Как можно смеяться над чужой бедой!!!

От неожиданности я заморгала. Тетка поливала бы меня еще долго, если бы не влезла Полли:

— Значит так, я два раза не повторяю, с первого раза не прочухали — ваши проблемы. Карму пылесосят в «Волшебном знании», ауру штопают в «Семипендюринских ворожеях», порченых и убогих давно ждут в доме номер восемь по улице Адмирала Бурачка!

— Ой, ой, девушка, погодите, я записываю! — заволновалась тетка. — А где этот дом номер восемь?

— Да прямо, до парка и направо, — услужливо подсказала Полина.

— Вот спасибо вам, девушка! — И, смерив меня взглядом в последний раз, «порченая» тетка бодро затрусила по направлению к местному дурдому.

— Куда ты ее отправила? — в ужасе спросила я.

— По адресу!

Возразить тут было нечего.

С центральной улицы, в народе громко именуемой Бродвеем, Полинка свернула в какой-то темный проулок.

— Так ближе до площади, — пояснила она, — сейчас еще два раза свернуть…

Помню,бабка Виолетта рассказывала мне о том, что сильная ведьма всегда может за несколько шагов почувствовать приближение нечистой силы либо негативно настроенной товарки.

« — Мать моя бесовка, прости, Господи! Весь череп пупырями идет, волосы шевелятся, так страшно — аж кости ежатся! Ноги-то сами носками назад воротятся, тут уж и думать нечего — не силу бесовскую испытывать надо, а драть с места в карьер, да побыстрее!

— Почему, бабуль? Разве у нас нет силы? Или ее недостаточно?

— Сила-то есть, да и предостаточно, только чего ею зря разбрасываться-то? Это в телевизоре да в книжках неумных какая-нибудь ядреная бабенка так чертей лупит, что у них рога крючком заворачиваются да искры из глаз сыплются. Из наших только Верка Бесноватая так и умела, да она, сердечная, совсем убогая была. А ты, внученька, запомни: коли хочешь прожить нормальную жизнь от первых прыщей до последних седых волос, занимайся физкультурой, чтоб при случае ногами перебирать быстрее!»

О силе своего дара я не имела ни малейшего представления, но почувствовать что-то нехорошее, в воздухе все-таки смогла. Я резко остановилась, притормозив Полину.

— Ты чего?! — завопила она. — Завод кончился?!

— Тихо ты!

Я огляделась. Вокруг просто тьма египетская — с обеих сторон глухие стены.

Ощущение тревоги нарастало с бешеной скоростью. Все, как и говорила бабуля: мне показалось, что от страха распрямились даже мои буйные кудри, ребра сомкнулись плотной стеной, а желудок сам с собой принялся играть в прятки.

Полинка, по-видимому, тоже почувствовала что— то неладное и недоумевающе завертела головой.

— Что-то я никак не въеду…— пробормотала она. — Мих, а где это мы? Я сто раз ходила этим путем к площади, но что-то не припомню…

Я ее уже не слушала. Мои ноги, как и предсказывала бабуля Виолетта, сами собой разворачивались в обратную сторону. Казалось, что весь мозг сейчас плавно перетек в пятки и мог выдать на-гора всего одно коротенькое слово: «БЕЖАТЬ!»

— Ио! — завопила вдруг Полина. — Ну мы и ходоки — в двух домах заплутали! Смотри, мы уже почти пришли, вон и Моня виднеется!

Моней (сокращенное от Моны Лизы) в народе называли конную статую, торчавшую посередине площади. Туповатую бронзовую рожу всадника украшала неожиданная хитрая улыбочка, по поводу происхождения которой в местном архитектурном вузе защищались дипломные работы, писались диссертации, а уж сколько дедулек-академиков слегли с инфарктом…

И впрямь — впереди был отчетливо виден силуэт всадника. Мои ребра немного разъехались, неприятные ощущения в желудке немного утихли, но все равно было как-то не по себе.

Мы с Полли сделали несколько шагов вперед; и тут до меня дошло, что Моня как-то повернут, и вообще…

— И вообще, а где у него постамент? — проблеяла я.

Полина соображала быстрее меня — поэтому, когда всадник только начал разворачиваться в нашем направлении, она схватила меня за руку и мы понеслись куда-то, рискуя в темноте переломать себе все, что можно. Разумеется, советы бабули Виолетты прошли мимо меня, так что бег в темноте, да еще по пересеченной местности, давался мне с трудом. Зато Полина ломила вперед как танк и при этом еще умудрялась комментировать происходящее:

— Не,ну слышала я, что в Вальпургиеву ночь… всякая чертовщина творится… но чтобы Моня сбесился? И туда же, блин, за честными… девушками! С его-то… медной задницей! Эротоман хренов!

Я-то подозревала, что всадник, неспешно топающий за нами, вовсе не Моня, но воздуха мне хватало только на то, чтобы судорожно сопеть

— Э, Миха, держись! — пыхтела Полинка, таща меня за собой. — Сено… солома… сено… солома! И булькай почаще, а то… от твоего хрипа… жутко как-то!

Мне лично было жутко от того, что за нашими спинами раздавался мерзкий топот мерзких копыт не менее мерзкой лошади, но… Сено. Солома. Сено. Солома.

Я уже мало что соображала, перед глазами плыли огненные круги, ноги передвигались по инерции, а легкие, казалось, давно бежали впереди меня.

Мы пронеслись мимо бывшего детского садика, в котором теперь был стрип-клуб для пенсионеров (бешеной популярностью, кстати, пользуется), миновали парковую зону «Раздолье маньяка», гулко протопали по мощеным улочкам элитного квартала новых семипендюринцев, а наш прыткий поскакун все не отставал. Знай наяривает сзади копытами…

— Сейчас, Миха! — пропыхтела Полина, энергично дергая меня за руку (видимо, чтобы проверить — не осталось ли мое бесчувственное тельце где-нибудь на ступеньках стрип-клуба). — Еще немного!

Тут до меня дошло, что Полинка не просто наматывает круги почета по пересеченной местности, а бежит куда-то в определенное место. (Господи, только не в морг! Но это единственное место в городе, где Полянке всегда рады…)

Но, слава богу, эта идея не пришла моей подруге в голову. Правда, когда я поняла, куда она меня — тащит, то особой радости тоже не испытала…

В нашем городе кроме необычайно высокой концентрации лжемагов, колдунов и гадалок на один квадратный метр площади есть еще много всяких несуразностей, малосоотносимых с обликом среднестатистического российского города.

Одной из таких странностей была городская архитектура. Точнее, план городской застройки. Тут мы соригинальничали по полной. Ибо начинался Семипендюринск вовсе не с кремля и даже не с торговой площади. В местном архиве вы не встретите ни одного упоминания об овеянном легендами образе курной избушки и каком-нибудь традиционном первопроходимце, пардон, первопроходце, крепком мужике, который, «говоря о Боге, чешет себя пониже спины». Ну нет! Мы начинали с катакомб.

Точнее, с замка, катакомбы, равно как и крепкие мужики, появились чуть позже. Первоначально наш город задумывался как своего рода форпост. Основали его в то затянутое паутиной время, когда между русскими князьями и местными религиозными рыцарскими орденами балтийского и германского разлива шла драчка за передел земель. Углядел как-то один не в меру прыткий рыцарь клочок земли, на который еще никто не успел заявить права. (В принципе, права заявлять там было не на что — топь на болоте, лягушачья дискотека.) Рыцарь, однако, оказался предприимчивым — купил болото за бутылку, за вторую умудрился его осушить (на самом деле последнее предположение является чисто гипотетическим, тайна осушенных болот не разгадана до сих пор) и развил на месте весьма бурную деятельность.

Когда наши немножко отвлеклись от разборок с татарами, было поздно — Александр Невский в отставке в связи с канонизацией, Дмитрия Донского еще и в проекте нет… А Готфрид Фусшнель (так звали нашего предприимчивого) уже вот он — нарисовался, не сотрешь. Готфрид уже и башенку соорудил, и укрепления, и народец кое-какой на новое место перетащил…

Он в общем-то дядька был мирный, долбать мечом по металлолому ему не очень-то улыбалось, да и имя его — Фусшнель (Быстроног) — наводило на определенные размышления. Пока наши до него добрались да надавали по твердому арийскому лбу за то, что мама делиться не научила, Готфрид успел всласть навластвоваться!

Самое удивительное то, что многие сооружения времен Готфрида сохранились до сих пор, и к одному из них, а точнее к катакомбам, и тащит Мишку Полина.

Над катакомбами высились остатки резиденции Готфрида, которые находились в состоянии перманентной реставрации. Более-менее отреставрированную часть отвоевал себе краеведческий музей, за осыпающуюся остальную шла жестокая борьба между местными толкиенистами и кружком любителей античности. Городские власти стыдливо обнесли развалины колючей проволокой, сохранившейся еще года с сорок второго, но в конфликт не вмешивались. Еще бы — у мэра дочь отзывается только на имя Эланор, вместо приветствия мычит: «О Эл-берет!» и, кроме Толкиена и букваря (за который она, полагаю, взялась, только чтобы суметь прочитать Толкиена), в жизни ничего не прочла. Зато сам мэр на досуге листал Горация и ронял скупую мужскую слезу, читая Гелиодорову «Эфиопику».