Александр Лидин - Обратная сторона Луны Страница 12

— А как же!

Но, судя по тону, я понял, что верить товарищу Константину ни на грош нельзя. Однако я рисковать и не собирался.

— Хорошо, — протянул я сделав вид, что задумался о чем-то важном. — Я сейчас уйду. Для того, чтобы забрать «жемчужины» мне понадобиться где-то час, еще полчаса, чтобы оказаться отсюда как можно дальше…

— Даю слово, вас никто не тронет.

В голосе товарища Константина было столько фальши, что я скривился, словно съел без сахара огромный кусок лимона.

— Однако, извините, придется подстраховаться, — и я все тем же точным ударом обрушил рукоять револьвера на затылок негодяя. Только в этот раз я постарался, чтобы удар получился не таким уж сильным. Мне нужно было вырубить, а не убить «революционера». Теперь же, очнувшись, он будет считать, что я забрал «жемчужины» и станет искать их где угодно, только не в доме Феликса Феликсовича.

Пройдя в Мавританскую гостиную, я встал возле одного из мраморных мавров. Когда я сильно надавил на глаза скульптуры, щелкнула потайная пружина и чалма откинулась в сторону — голова внутри была пустой. Однако в тайнике ничего не было. Он был пуст. На мгновение волна отчаяния захлестнула меня. Неужели я и в самом деле опоздал, и товарищ Константин уже обнаружил бесценный клад. Однако не стоило раньше времени впадать в отчаяние. Осторожно закрыв тайник, я подошел ко второму мавру из мрамора — точной копии первого. Снова нажал на глаза и открыл второй тайник. Надавив на глаза-кнопки я открыл тайник и облегченно вздохнул. Жемчужины были на месте.

Теперь мне нужно было спешить. Я не знал, сколько еще «революционеров» во дворце. В любой момент кто-то мог войти и застать меня врасплох, или найти товарища Константина.

Вытащив из-за пазухи шкатулку — ту самую, что давным-давно нашел я в древней усыпальнице в Манчжурии, я переложил туда все «жемчужины» из тайника, так что моя жемчужина — та, что первоначально хранилась в шкатулке затерялась среди остальных, сверху прикрыл их своим Маньчжурским дневником. И тут меня словно черт попутал. Я вытащил одну из «жемчужин» и убрал в карман. Если меня схватят большевики, то найдя одну из «жемчужин», они будут считать, что я забрал и все остальные. Так рассуждал я в тот момент. Хотя если честно, не смотря на то, что я обещал Великому Князю не использовать «жемчуг» Распутина в корыстных целях, я отлично понимал, что каждый черный шарик — бесценное сокровище, скрывающее демона, который может наградить тебя… Вот только чем? Та «жемчужина» что я нашел в Маньчжурии подарила мне способность понимать, говорить и читать на любом языке. Что таил в себе шарик, который я спрятал в карман? В тот миг я об этом даже не задумывался. К тому же нужно еще было найти подходящее заклинание вызова, чтобы пробудить сокрытого в шарике демона.

Итак, оставив себе одну из жемчужин, я закрыл шкатулку на ключ — его врезал в шкатулку по моей просьбе один умелец из Самарканда, — а потом запер сокровища в голове мавра. Еще раз проверив оружие я отправился в обратный путь на крышу дворца. В этот раз мне никто не встретился. Часовые были или мертвы или спали мертвым сном.

Меньше чем через пять минут я вновь был на крыше дворца. Куда дальше? Я задумался. Единственным безопасным местом показалась мне квартира того самого профессора. В конце-концов я спас его и его даму. Что-то это да стоит. Патруль у него уже побывал, так что снова к нему не полезут.

Я осторожно проделал обратный путь. Пробрался на чердак, а потом без всякого труда выбрался на крышу. Тут мне пришлось затушить лампу. Человек посреди ночи гуляющий с лампой по крышам сам по себе подозрителен, если даже отбросить в сторону все остальные обстоятельства.

Через несколько минут я уже был у знакомого мне окна. Никто так и не удосужился закрыть шпингалеты, поэтому я с легкостью приоткрыл окно и нырнул к квартиру профессора Троицкого.

Зрелище, открывшееся мне было поистине удивительно. Тот бардак, что устроили Птенцы Керенского ни шел ни в какое сравнение с тем, во что превратилась квартира. Все было перевернуто вверх дном. Тюки с награбленным добром исчезли, правда вместо них на полу лежали в ряд трупы налетчиков. Рядом с ними на диване сидел профессор и плакал. Он никак не отреагировал на мое появление и традиционный в таких случаях вопрос: «Что случилось?»

Не останавливаясь я продолжал осмотр квартиры. Входная дверь была выломана подчистую, и теперь стояла, прислоненная к косяку, лишь отчасти закрывая выход на лестницу. Я задернул тяжелую занавесь, чтобы не так дуло.

Девушку я нашел в дальней комнате, видимо служившей спальней. Судя по крови и разорванной одежде, ее изнасиловали, но, по крайней мере, она была жива. Тут мне делать было не чего, однако в любом случае следовало дождаться рассвета. Наверняка меня будут искать, а ночью во время комендантского часа без документов, я мог снова с легкостью оказаться в руках товарища Константина.

Вернувшись к профессору, я присел на диван рядом с ним, вынул из мешка фляжку хорошего коньяка — неприкосновенный запас, который я берег с Кавказа и протянул профессору.

— Как ее зовут? — спросил я, кивком указав в сторону спальни.

— Фейга Хаимовна. Она из анархистов, а они у большевиков не в моде ныне. Бывшая террористка, была вне закона у старого Правительства.

Я сделал большой глоток коньяка, почувствовал, как обжигающая жидкость хлынула в желудок, и глубоко вздохнул, потом протянул флягу профессору. Он ни слова не говоря сделал большой глоток.

— Так это они ее так?

— А кто ж еще! Им теперь все можно, — профессор встрепенулся, вскинул к потолку козлиную бородку, а потом не своим голосом завопил: — Быдло! Уроды! Хамы!

Я покосился на него.

— И охота вам так горло драть?

— Да уж лучше бы те налетчики были. Уж от них, по крайней мере особого вреда не было. Ну, ограбили и все. А эти, и ограбили, и избили, и отымели…

— Как и вас тоже?

Профессор словно окаменел, а потом уставился на меня выпученными глазами.

— Да что вы себе позволяете?!

— Извините, если я не правильно вас понял, — я хотел было еще глотнуть коньяка, но профессор буквально вырвал у меня фляжку и стал пить огромными глотками, потом закашлялся, уронил голову. — Кстати мы не представлены, — продолжал он совершенно другим, осипшим голосом. — Иван Иванович Троицкий.

Мне ничего не оставалось как назвать себя:

— Григорий Арсеньевич Фредерикс.

— Из тех самых Фредериксов?

— Двоюродный брат Владимира Борисовича.

— Весьма рад знакомству! Хотя какое там к черту рад. Если бы не вы, нас всего лишь ограбили бы. Налетчики, знаете ли, много предпочтительнее нынешних властей.

— Уж, извините. Я в городе только первый день, и еще не освоился с вашими «нововведениями».

— И откуда же вы к нам пожаловали?

— Из Ирана. Правда, в Петербург я отправился почти год назад, сразу после Февральской революции.

— Ах, эти революции! Революции! — Иван Иванович схватился за голову. — А ведь какая была страна, какая страна! Но теперь все пойдет прахом, чую! Разве это возможно, чтобы быдло устанавливало законы!

— Ну, они ведь тоже люди. Они тоже хотят человеческой жизни, — попытался возразить я. Хотя сказал я это не от чистого сердца, а так, для приличия. В эту ночь за время прогулки по дворцу Феликса Феликсовича я прикончил человек двадцать, и ничуть не жалел об этом. Если бы мне дали волю, я бы лично расстрелял всех дезертиров, но высказываться об этом вслух… Тогда, не смотря на все пережитое, во мне еще сохранились иллюзии относительно первозданной чистоты душ человеческих. Поэтому, словно сам себя убеждая, я еще раз повторил. — Они ведь тоже люди…

— Это вы не мне, это вы ей скажите, — и он кивнул в сторону спальни.

Я повернул голову. На пороге стояла брюнетка… Фейга или как ее там. В разорванной одежде, в крови, она выглядела так, словно попала под извозчика, и ее метров десять тащило по дороге. Под правым глазом наливался фиолетовый синяк, голая грудь торчащая из-под обрывков блузки была исцарапана.

— Ты знаешь, там, — она вяло махнуло рукой в сторону спальни. — Там так холодно. Пойду, пожалуй, приму ванну, — и осторожно ступая она стала пробираться среди разбросанных по полу обломков мебели, обрывков бумаг и книг. А потом неожиданно остановилось, и ее выразительное лицо скривилось в гримасе злобы. Мгновение и она из симпатичной дамочки превратилась в разъяренную фурию. Не хотел бы я оказаться на дороге у такой женщины. — Поймаю этого картавого выродка, когда он свои речи с трибуны толкать будет, и пристрелю как бешенного пса, словно чумную шавку. Намажу пули ядом, ядом, чтобы эта тварь помучалась! — и она злобно топнула ногой, а потом разрыдалась и стремглав бросилась в ванную.

Неужели мой картавый друг и тут «наследил»? Хотя с такого станется. Как говориться: «наш пострел везде поспел».