А. Львов - Китайские миллионы Страница 13

— Прекрасно! Выбирайте любой из этих кожаных мешков, лежащих в углу, они все одинаково запакованы. Да вот берите хоть этот, побольше который, английский.

Моту и Гата-Ми подняли большой мешок и перенесли его из почтового отделения в кабину Бредуйля, «где стол был больше и распаковывать было удобнее» как заметил Моту… Из почтового отделения на палубу выходило маленькое окно, через которое пассажиры всегда могли видеть, что происходит в отделении, — это неудобство по достоинству оценено было Моту.

Бредуйль показал, как снимается печать, как пропускается цепочка через петли, как открывается замок, а затем стал вынимать пакеты, перевязанные шпагатом, под которыми сверху просунуты были препроводительные ведомости… Один пакет направлялся в Цейлон, другой в Суэц, третий в Бирмингам и т. д. Моту остановился на большом пакете, идущем в Лондон.

— Ну, из пакетов рассмотрим хоть этот, — заметил он.

— All right! — ответил Бредуйль, копируя англичанина.

— Видите, — продолжал он, — в этом большом пакете заключаются, судя по препроводительной ведомости, 43 пакета, каждый под номером, который повторяется в ведомости: вот ищите: № 7, например, «Английскому государственному банку»; № 16, что ли, — «Банку Раулинсона и К°»; № 21, — «Министерству иностранных дел»; № 33 — «Министерству колоний» и т. д.

Моту остановился на последнем и заметил: «Да, здесь направо в углу намечено красными чернилами № 33, но внизу налево имеется ряд номеров».

— А это уже дело отправителя, который опять-таки в одном пакете может отправить несколько бумаг. Мы отвечаем только за пакет такой-то, а не за его содержимое, которое проверять мы и не смеем. Чья печать на нем?

— Англо-китайского банка, — прочел Моту и вздрогнул: он был у цели.

— Ну, у этих с министерством колоний и иностранных дел всегда большая переписка.

— Я думаю, — широко улыбнулся Моту, — что оценив по достоинству аккуратность этой английской упаковки, нам следует по английскому обычаю провозгласить тост в честь королевы. А, что вы думаете?

— Конечно, а потом… в честь французской республики? — воскликнул Бредуйль.

— Прекрасно, только за королеву выпьем чего-нибудь английского, а за республику — шампанского, — добавил Моту.

— Чего же английского? Портеру, элю?

— Нет, сегодня холодно что-то. Попробуем виски с горячей водой? — предложил Моту.

— Идет!

Позвонили. Бой принес целый кувшин горячей воды, лимон, сахар и бутылку виски, и Моту стал приготовлять напиток.

— Ой! — вскрикнул вдруг Гата-Ми и стал чесать себе икру. Он быстро проговорил что-то Моту.

— Его что-то больно укусило, — объяснил тот.

— Покажите, покажите! Заверните брюки и сапог снимите! — захлопотал Бредуйль и стал помогать Гата-Ми. В это время Моту за спиной его спокойно вытащил из нагрудного кармана маленькую пробирку, высыпал ее содержимое в один из стаканов с грогом и спрятал назад пустую пробирку, после чего посмотрел на оголенную икру Гата-Ми, где ясно виднелся укол.

— Пустое, — воскликнул он, — блоха укусила, — вот и все. Берите, господа, стаканы, — и передавая стакан с грогом и порошком Бредуйлю, стал напевать «God save the queen…»

Бредуйль и Гата-Ми захохотали и стали тянуть грог.

Весело болтая, Бредуйль стал учить японцев, как заделывать мешок, но не успел он кончить операции, как голова его склонилась на стол, и он брякнулся на стул.

Моту и Гата-Ми взглянули друг на друга и молча простояли минут пять.

Потолкав Бредуйля и убедившись, что он спит как убитый, Моту заговорил:

— Замечательно натурально крикнул ты!

— Еще бы, — я полбулавки запусти л в икру… — ответил тот.

— А теперь за дело!

Пока Моту опять разделывал кожаный мешок, Гата-Ми, заперев двери, достал из кармана спиртовую машинку для щипцов, из другого — маленькую ванночку, кукольную, налил в нее горячей воды, уставил на машинке и зажег спирт. Моту уже достал пакет Англо-китайского банка, адресованный в министерство колоний. Через две-три минуты из ванночки повалил пар, и Моту дрожащими руками стал поводить пакет над паром… Облатка с печатью отстала моментально, а за ней без труда отклеился и борт конверта. В нем лежало пять бумаг разнообразного, но неинтересного для Моту содержания, и конверт с надписью «№ 1047. Конфиденциально. Его превосходительству господину министру». Моту быстро опустил в карман этот конверт и вновь заклеил пакет и прилепил облатку. Затем он достал два флакончика с какими-то жидкостями и быстро вытравил № 1047, стоявший последним из шести номеров, значащихся на пакете под почтовым номером 33.

Проделав всю эту операцию, Моту вновь заделал мешок, облегчено вздохнул и залпом выпил стакан шампанского, плеснул его и в третий стакан, опорожнил бутылку при помощи Гата-Ми и вместе с ним расположился на койке Бредуйля.

Проснувшись перед вечером, Бредуйль ужасно хохотал, увидев спавших на его койке японцев, хохотал, ужиная с ними и опохмеляясь, хохотал и на другой день, когда прощался с ними в Бангкоке.

VIII. Макао — Предчувствие Изы

Черт знает, в какую дыру я попал! — повторял и на другой день Будимирский, выйдя из коттеджа Изы и оглядывая берег узкого перешейка, покрытого скудною растительностью, и залив, дальние берега которого скрывались в тумане. Макао в двух-трех верстах, лишь скрывавшийся за буграми, не подавал признаков жизни, которая там загоралась лишь вечером, чтобы потухнуть с утренней зарей.

«Что я буду делать здесь целую неделю? Не краситься же все время… Иза говорит, что раз в день довольно и только три дня… "Колер", кажется, действительно прочный, — совсем кавалер из Гаванны, то бишь с Гваделупы, — я ведь испанского языка не знаю…"

Да, Иза уже успела произвести над Будимирским первую операцию, и сразу никто из знавших не признал его, — лицо, шея и руки его отливали тем матовым неопределенным молочно-кофейным цветом, которым отличаются французы-метисы Гваделупы, Микелэна и Антильских островов вообще. Иза уверяла, что краска ее так прочна, так проникнет эпидерму, что после третьей операции Будимирский никогда не отмоется. Он со дня бегства из Тиен-Тзина, конечно, не стригся больше и не брил усов, что, между прочим, сильно шокировало чопорного банкира в Гон-Конге, и надеялся, что недели через две усы у него будут уже приличные, а на голове появятся если и не прежние кудри, то все же кое-что.

«Другой костюм, вдобавок другие манеры, — и от миссионера, мистера Найта ничего не останется, — надеялся Будимирский. — Да, но теперь-то я что буду делать? Красавица с утра что-то грустит, а старая мегера бросает на меня такие взгляды, точно боится, что я ограблю ее. Задобрить ев, что ли?» Он достал портмоне и отсчитал 10 соверенов. Как раз в эту минуту старая дуэнья вышла с совком, наполненным мусором, чтобы выбросить его. Будимирский жестом подозвал старуху, постарался ласково улыбнуться ей, похлопал по плечу и протянул ей руку с золотом. Старуха схватила золото и с налитыми кровью глазами быстро и гневно заговорила что-то, затем гордо выпрямилась и швырнула в море горсть золота вместе с мусором.

— Вот дура, ведьма проклятая! — зашипел Будимирский.

— Оставь ее, — услышал он из окна голос Изы. — Она говорит тебе, что не только за горсть этого проклятого золота, но за все богатства твои не отдаст меня. Она знает, что я по доброй воле иду за тобой, но говорит, что ты опоил меня, а ее не опоишь. Не обращай внимания на нее. Она дерзка потому, что любит меня безумно и чувствует, что я лгу, утверждая, что по доброй воле иду за тобой.

— Как это глупо, — что ж я действительно опоил тебя?

— Опоил… нет, не опоил, милый — судьба толкает меня!

— Ах! Опять этот «спиритизм». Ты лучше скажи, как убить мне время.

Иза вышла к нему на берег, и под тенью широколистной пальмы, на скамье, они беседовали несколько минут. Он настаивал на желании осмотреть город, а вечером — его игорные дома, — она его горячо уговаривала не делать этого, но должна была покориться. Решено было, что она немедленно отправится в город, чтобы купить для Будимирского какой-нибудь костюм, более подходящий к его новому положению плантатора с Гваделупы, поставляющего хлеб и рис союзным войскам.

— Это хорошо для Макао, но как же будет в Париже, где я каждую минуту могу встретить субъектов с Гваделупы?

— Там ты будешь только уроженцем Гваделупы, составившим состояние на Дальнем Востоке.

— Прекрасно, — поспеши же, милая.

— Смотри! — перебила его Иза.

Она указывала ему на легкую шлюпку, медленно пробиравшуюся между надводными камнями саженях в тридцати от берега. Греб какой-то кули-китаец, а на руле сидел… Хако. Очевидно, он знакомился с берегом, искал чего-то, точнее, искал гациенду Изы. Сидя под пальмою и за кустом диких роз, и Будимирский и Иза были скрыты от глаз Хако, но домик Изы он не мог не видеть. Пройдя вперед еще сажен двадцать, шлюпка повернула и быстро теперь пошла в Макао. Хако нашел то, что искал, — он увидел не только уединенную, скрывавшуюся в тени пальм гациенду Изы, но и паровой катер с его рулевым в красной феске, о котором забыли Иза и Будимирский и который покачивался в узкой бухточке, между скалами, внизу, под гациендой.