Алексей Шаманов - Заарин Страница 14

— И одежду с обувью привезите! — выкрикнули из толпы.

— Конечно, — кивнул Алексеев, — ваша одежда сгорела…

Ему объяснили, что да, сгорела, но, кроме того, у всех, кто ходил на пепелище, обувь и одежда испортились. Кто-то даже продемонстрировал кандидату дырявые сандалии и рубаху, выглядевшую так, будто ее сняли с погибшего от множественных осколочных ранений. Крови на ней, впрочем, не было…

Даже и не попытавшись объяснить этот неприятный феномен, «бизнесмен и меценат» пообещал вскоре привезти одежду и обувь, а также передать пожелания трудящихся губернатору лично. После чего, отойдя к машинам, он набрал номер сотового.

— Степан Юрьевич, подъезжай-ка сюда, в Хандабай, — сказал он. — Очевидцы о пожаре всякую чертовщину рассказывают, как раз по твоей части.

— А мы уже давно здесь с ребятишками, пробы берем, — ответил Степан Юрьевич Есько, мужчина в возрасте чуть за семьдесят, но в хорошей физической форме для своих лет.

— Ну, тогда не стану отвлекать, бог в помощь.

Алексеев уехал по своим кандидатским делам, а Есько с компанией продолжил работу на пепелище. Его «ребятишками» оказались Федор Барлуков, сорокалетний бурят, единственный пока научный сотрудник недавно созданной в Иркутске лаборатории по изучению аномальных явлений, и недавняя выпускница филфака и аспирантка, ныне кандидат филологических наук Марина Младич, лаборант. Впрочем, Степан Юрьевич предполагал вскоре дать ей почетное звание младшего научного сотрудника, потому как кандидатская девушки была посвящена изучению шаманских обрядов народов Восточной Сибири и к написанию ее она подошла вполне творчески, основываясь, впрочем, пока только на архивных материалах.

К слову, Младич тут же придумала имя лаборатории аномальных явлений: АнЯ. Но Степан Юрьевич пояснил, что по всем бумагам место их новой работы уже проходит как Лаборатория по изучению аномальных явлений, сокращенно: ЛИАнЯ. Младич и Барлукову эта аббревиатура понравилась даже больше.

— Странно, — сказал Федор Барлуков. Сидя на корточках, он пропускал золу сквозь пальцы. — После напалма больше остается…

Слой золы и пепла, как определили после нескольких замеров, оказался везде примерно одинаковым: двадцать пять — тридцать сантиметров.

— А вода аммиаком пахнет! — жизнерадостно объявила Марина Младич, потом посмотрела пробирку на просвет. — И правильно журналисты говорили — желтая, как моча!

— Не важно, кто и что сказал. — Степан Юрьевич усмехнулся. — Все проверять будем сами.

«Ребятишки» во главе с шефом записали на диктофон рассказы очевидцев дождя и пожара, взяли пробы фунта, воды и золы в нескольких местах, после чего сели в подержанную «тойоту» Федора Барлукова, объехали злополучную деревню и нанесли контуры пожара на крупный план Хандабая. На каждой улице остались нетронутыми огнем несколько крайних домов, и только на той, что выходила к берегу Олхи, выгорело все до самой воды.

Глава 11

СИБИРСКИЙ ТИГР

100 лет назад. Улус Хандабай

Баташулуун Шагланов курил трубку, сидя на своем знаменитом девятицветном ковре, устилающем земляной пол, когда Гомбо Хандагуров вошел в его белую юрту.

После обмена приветствиями заарин закрыл глаза и молча докурил, затем неторопливо выбил трубку, убрал ее на пояс рядом с кисетом и только после этого встал.

— Бери, — велел он Гомбо, кивнув на холщовый мешок, стоящий у входа.

Тот, подняв его, услышал жалобное блеяние.

«Баран, — подумал Гомбо, забрасывая мешок за спину, — судя по весу, упитанный…»

Они вышли из юрты. Солнце уже скрылось на западе за верхушками сосен. Смеркалось. Они спустились к реке Аллаха и пошли вдоль ее берега на восток. Гомбо догадывался, куда его ведут, но привычной, давно протоптанной в это нечистое место тропы Баташулуун почему-то не выбрал.

Он был одет в повседневный халат и остроконечную шапку в форме юрты, отороченную собольим мехом, и с собой тоже прихватил мешок, который теперь при ходьбе негромко позвякивал. Гомбо точно знал, что звенит внутри.

Там, где река делает крутую петлю, Баташулуун достал из мешка таган и зачерпнул воды. Затем уже в сгущающихся сумерках они свернули в сторону от реки в старый разросшийся осинник, за которым и находилась цель их короткого похода — деревенский погост.

Гомбо вдруг вспомнил, что на его родном языке «аллаха» означает «убивать». Он подумал: почему такое зловещее имя дали мелкой речушке, почти ручью? Вероятно, в старину здесь утонула овца или жеребенок, а может быть, даже человек. Но взрослому, если он не пьян, в этом ручье никак не утонуть. Значит, ребенок…

Гомбо сделалось неуютно, зябко, он уже был готов отказаться от своей затеи. Скорее всего, заарин бы правильно понял его, и возрадовался, и продолжил обучать шаманскому искусству, и снова бы назвал самым любимым и способным своим учеником, как раньше, до последнего его посвящения в хаялгын-боо, дающего право приносить кровавые жертвы белым бараном.

Гомбо уже протянул руку, чтобы коснуться плеча шедшего впереди найжи, остановить его, но…

Изувеченное лицо брата снова встало перед глазами, и Батлай снова что-то пытался сказать ему, но слов было не разобрать, кровавые пузыри на разбитых губах вместо слов…

Нет, пусть все будет, как предначертано! Проклятый русский нойон, виновный в смерти брата, должен быть наказан! Жестоко! Смертью!

Посещение кладбища не может быть табуировано ни у одного народа, надо же хоронить усопших! Но приход сюда ночью, у бурят в том числе, сопряжен с немалой опасностью и даже риском для жизни. Ведь любой погост — обиталище духов-боо-холдоев. Впрочем, шаман тем и отличается от обычного человека, что способен общаться с духами и путешествовать по мирам сопредельным — Верхнему, неточному аналогу европейского представления о рае, и Нижнему, Царству Мертвых.

Гомбо не видел боохолдоев, хотя и ощущал их присутствие. В свои недавно исполнившиеся двадцать два года учеником он был способным, но опыта ему явно недоставало.

До могил, без всякого порядка там и сям разбросанных меж деревьев, они не дошли десяток шагов. Баташулуун бросил свой мешок в траву и аккуратно поставил таган с водой возле старой осины.

— Разведи огонь.

Гомбо принялся шарить в темноте, отыскивая сухие ветки, а Баташулуун сел на землю под деревом и закрыл глаза. Этого Гомбо видеть в темноте не мог, но готов был поклясться собственной жизнью: заарин закрыл глаза.

Когда костер запылал, а вода в тагане на треножнике вот-вот должна была закипеть, Баташулуун велел Гомбо раздеться и подойти. Тот снял халат и встал напротив найжи, опустив смиренно глаза.

— Твой дух-помощник по-прежнему Хаара Баабгай (Бурый Медведь)?

— Я не знаю, богдо. Я видел Медведя в последний раз полгода назад, когда мы вместе призывали его.

— Это плохо, — покачал головой Баташулуун, — без сильного помощника тебе не вернуться из мира духов… Но вот же он!

Заарин подскочил с места легко, как подросток. Он указывал куда-то за спину Гомбо. Тот повернул голову, но ничего в темноте не увидел.

— Кто там, богдо?

Баташулуун подошел вплотную. Лицо его в отблесках пламени показалось Гомбо незнакомым, зловещим. Мерещились звериные усы под носом, глаза горели красным, а сквозь губы, казалось, проступали мощные клыки хищника.

Гомбо вспомнил, что дух-помощник заарина — страшный сибирский Тигр, по-бурятски «Бар», последний раз которого видели в окрестностях Иркутска лет сто назад. Русские казаки с шутками и прибаутками затравили зверя ради одной только шкуры, которая потом висела на стене их управы, покуда ее не поела моль.

Но один тигр все ж таки остался. Сам Гомбо никогда его не видел, но говорили, будто богдо Баташулуун, когда хотел, мог превращаться в этого страшного хищника. Может быть, и теперь он превращается в него?

Гомбо захотелось сбежать, не оглядываясь, продраться сквозь осинник к Аллахе и дальше в улус…

— Ты не видишь? — спросил заарин после двух или трех минут изучения испуганного лица молодого шамана.

— Нет, — ответил тот, пряча глаза.

— Ты НИКОГО здесь не видишь? — повторил вопрос заарин.

— Нет.

— Полгода назад ты был близок к тому, чтобы прозреть. Ты уже почти видел. Я думал…

Вдруг без замаха заарин нанес Гомбо хлесткую пощечину. Тот пошатнулся, но на ногах устоял.

— Чем ты занимался все это время, хонзохон?!

Гомбо поднял глаза.

— Ты прогнал меня, найжи, — сказал он с обидой. — Ты перестал меня учить! А то, чему уже научил, я чувствую, как вода, утекает сквозь пальцы.

— Мы возвращаемся в улус, — после паузы спокойно сказал Баташулуун.

— Почему?

— Ты не готов.

— Но я хочу это сделать!

— Ты погибнешь.