Генри Олди - Книга Тьмы Страница 15

Я прямо расстроился, что натурал.

Тоже был бы вежливым…

— Ладно, старичок, ты думай. До утра время есть. Поезд в полшестого, ночь тут гудеть будем.

Усмехаюсь звезде:

— Меня жена не отпустит. Ревнивая.

Юрок хмыкает в ответ и извлекает из-под груды сценических шмоток гитару. Акустику. Старенькую, видавшую виды, но еще, похоже, вполне рабочую «Кремону». Берет пробный аккорд. Гитара не строит, и звезда принимается терпеливо подкручивать колки.

Выбираюсь в коридор.

Из-за соседней двери доносится голос моей супруги:

— …это как в музыке. Где сейчас симфонии? оратории? сюиты на полчаса-час?! А нету! Сплошь шлягеры-трехминутки. Даже для симфонистов композиция на десять минут — это уже много. И в джазе — аналогично. Про попсу и рок я вообще молчу…

— Но позвольте! А как тогда…

Все понятно. Наталья после третьей рюмки села на любимого конька, собрала вокруг себя компанию подогретых эстетов, и теперь они с удовольствием чешут языками. Вечная тема: «Куда, блин, катимся?!» Правильно, что мы сегодня на такси приехали, а «хонду», цыганочку нашу, на стоянке оставили. За руль Наташке лучше не садиться. Зато вчера и позавчера подкатывали на своей тачке, как «белые люди». Самому, что ли, водить научиться? Надо бы…

— …но ведь это капля в море, Серый! А литература?! Где теперь романы, я вас спрашиваю?

— Наоборот! Сейчас как раз стихи и сборники рассказов почти не издают. А романами вашими все лотки завалены…

— Вы не поняли. Я имею в виду настоящие романы — на сорок, а то и на семьдесят авторских листов. Гюго, Голсуорси, Фейхтвангер… Дюма, наконец! Где они? Наши, сегодняшние?! Сейчас роман — это максимум четырнадцать-пятнадцать листов, безбожно растянутых версткой. Чтоб человек за вечер проглотить мог. И забыть через три дня. А вы попробуйте «Собор Парижской Богоматери» за вечер осилить! А? То-то же! Это ведь Книга. С большой буквы. И через год помнишь, и через десять. Возвращаешься, перечитываешь… фильмы снимают, оперы…

— По-моему, вы сгущаете краски, Наташенька. Давайте-ка по рюмочке, и я вам приведу примеры. Из современных.

— Сделайте милость! Нет, мне действительно интересно… Куда вы столько льете?! Ну хорошо, хорошо, это мне на два раза будет. Изольда, передайте, пожалуйста, шоколад…

Жизнь у Наташки явно удалась. Нашлись родственные души. Иду дальше по коридору. Накурено — хоть топор вешай. Из двери ближайшей уборной выскакивает голая девица. Узрев меня, просит закурить и в клубах дыма медленно уходит к туалету, виляя тощей задницей.

За спиной продолжается:

— …да что вы мне говорите! Где многослойность, где разветвленность сюжета, отступления, размышления? Где полифония? Словно на эстраде: остались только простейшие ритм и мелодия. Хорошо, пускай ритм «заводит», и мелодия славная. Чудесно! Но где импровизации, соло, оркестровки, экзотические аранжировки? Где душа, я вас спрашиваю? Гармония?!

— Вы б, Наташенька, еще Гомера вспомнили! Другое время, другой ритм жизни. И тем не менее возьмем, к примеру…

— Не надо к примеру! Роман умер! Они романом называют повести. Скоро рассказы назовут…

Гулянка распадалась. Где-то пили, смеялись, травили анекдоты, где-то спорили о постмодернизме; из-за двери, откуда являлась нагая фемина, томно стонали в ритме «кантри». Я направился обратно к гримерке, в которой обосновались Юрок, его клавишник и звукооператор. Все эти дни, начиная с момента, когда незадачливый воришка спер «финтифлюху», у меня было прекрасное настроение. И ничто не могло его поколебать. Грохнул случайно вазу — на счастье! Жена зудит по поводу невыбитого ковра — ноу проблемс! Пошел и выбил. С удовольствием. Денис отказался идти на концерт звезды, смотреть на папины спецэффекты? Ладушки! Пусть тренируется. Может, оно и к лучшему, что пацан хоть к чему-то всерьез относится. Будет Чаком Норрисом.

Катарсис? — Накось выкуси!

— …Ты никогда не сможешь рассказать,Что видел, по чужой стране блуждая;Быть может, там открылись двери рая,Но нам об этом не дано узнать…

Поначалу даже не понял, что поет звезда. Голос совсем другой, интонации. Больная хрипотца, надтреснутые аккорды гитары… Тихо прикрыв за собой дверь, я стал в уголке. Прислонился к стене. Сейчас Юрок пел не «для башлей» — для себя. И лицо у звезды было…

Звездное.

Усталый, немолодой человек, вне славы и мишуры.

— …Там звук надрывный лопнувшей струныРазрежет тишину неумолимо,Как эхо распрямленной тетивы:Стрела в тебе, пускай она незрима…

Звукооператор протягивает мне рюмку. Полную. Благодарю молча, кивком — боюсь помешать песне.

— …И кто-то бросит любопытный взгляд,А кто-то упрекнет самодовольно,Тебе невольно сделав этим больно.Ты промолчишь.В раю ты видел ад…

— Валера? Ты здесь? Тебя на входе спрашивают.

В дверях — Наталья в сопровождении меланхоличного охранника.

— Кто?

— Какой-то молодой человек, — басом гудит охранник.

Виновато развожу руками: видишь, Юрок? Не одного тебя поклонники достают!

Обещанный молодой человек ждет внизу, в фойе. Странно, что охрана его сюда пропустила: вон остатки фанов до сих пор на улице толкутся. Пиво пьют. Скандируют всякую чушь. Но — «граница на замке»! А этого пустили. Странный он, пришибленный. Когда подхожу ближе — впечатление усиливается. Глазки бегают, уголки губ дрожат. Лицо… псориаз у него, что ли? Экзема?! Кожа блестит, будто покрытая «тоналкой», вокруг рта — краснота, обведенная белой пленкой. Напоминает улыбочку Рыжего клоуна.

Румянец идеально круглыми пятаками.

— Это вы меня спрашивали?

— Вы… вы Смоляков? Валерий Яковлевич?!

Паузы между словами — словно человеку катастрофически не хватает воздуха. Голос ломается, «пускает петуха». От волнения? От страха? Чушь! Чего ему меня бояться?!

— Да, это я.

— Я… я пришел извиниться… и вернуть… Вернуть!

Он судорожно тычется ближе. Я ничего не успеваю сообразить, как у меня в ладонях оказывается целая куча барахла: комок купюр разного достоинства, мое собственное портмоне, авторучка «Паркер», часы на кожаном ремешке (кажется, золотые!) и…

Шар-в-шаре-в-шарике подмигивает: привет!

Впрочем, все это я разглядел чуть позже. А в первый момент взгляд прилип к его запястью, торчащему из куцего рукава. Кожа была сплошь покрыта шелушащейся коростой, напомнившей рыбью чешую или напластования перхоти… Местами короста отслаивалась, под ней виднелась россыпь гноящихся язвочек. Господи! Никогда не встречал больных проказой. Или это у него псориаз такой жуткий?

Отшатываюсь. Непроизвольно.

— Вы… н-не бойтесь! Это не заразно! Я сам… сам виноват. Простите! Я ж не… знал! Не знал! Вот все, что есть, — берите! Берите! Не надо мне вашего! Не надо!

По визиткам небось вычислил, шакал! Ну нет бы попасться, придурку, в КПЗ загреметь — что тебе стоило, гад?! Мысль совершенно клиническая, но воришка, казалось, читает ее:

— Вы… это… если хотите!.. Ментам меня сдайте! Я сам! Я сознаюсь! Хотите?! Я…

— Пошел ты знаешь куда?! Вали отсюда!

Вот и все. Погулял на свободе — хватит. Рано пташечка запела. Воришка, еще не веря своему счастью, медленно пятится к выходу. На страшном, загримированном лице его, сквозь клоунский оскал, робко проступает настоящая улыбка.

— Спа… спасибо! Спасибо!

Он вдруг кидается вперед, быстро целует мне руку (барахло сыплется на плитку пола…) и, развернувшись, со всех ног убегает к дверям. Через миг суматошный топот стихает снаружи. А я стою как дурак и тупо прикидываю: что с его добром-то делать?

— Вам помочь?

Охранник принимается рьяно собирать вещи. Сует мне. В портмоне обнаруживается пятидесятидолларовая купюра. Часы? Ручка? Выбросить? Жалко. В милицию отнести? Между собой небось поделят. А надо мной посмеются. Себе оставить? Неудобно, краденое все-таки…

— Вы идете?

— Да, я уже иду…

Надо идти. Смеяться, пить как ни в чем не бывало.

Надо жить дальше.

— Ух ты! А ну покажи!

Как у меня за спиной оказался Юрок, выбравшийся в фойе проветриться, я проморгал. Хотя я, когда задумаюсь, могу не заметить даже проходящего в двух метрах Годзиллу. Розового в зеленый горошек. Знаю за собой такое свойство.

Шарик оказывается в загребущих лапах кумира молодежи. Юрок вертит «финтифлюху», смотрит на просвет, цокает языком.

— Где взял, старичок?

— По наследству досталась.

Чистая правда.

— Продай! Я такие цацки собираю.

— Ну…

— Да не жмись ты! За сто баксов уступишь?

Вперед, Валерий свет Яковлевич! Вот он, твой счастливый случай: подмигивает желтым глазом, скалится ободряюще. Давай же, пользуйся! Что ж не радуешься, не спешишь ударить по рукам, не бежишь за нотариусом? Ведь сам человек напрашивается! Другого такого случая не будет.