Александр Дюма - Тысяча и один призрак Страница 16

— Пусть завтрак и обед для нас будут наготове в любое время. Джон, — распорядился доктор, — мы не хотим есть строго по определенным часам, вы подадите, когда я вас позову.

— Слышите, Джон? — поинтересовался больной.

— Да, сударь.

— Подайте нам карты, шашки, домино и уходите.

Джон принес все требуемое и ушел. Доктор принялся, как мог, развлекать больного, болтал, играл с ним, а когда проголодался, позвонил. Джон, который знал, зачем звонили, принес завтрак. После завтрака начали партию, которая была прервана новым звонком доктора. Джон подал обед. Они отобедали, выпили кофе и опять принялись играть. Так вдвоем они провели весь день, который тянулся очень долго. Доктор решил, что он приблизительно определил мысленно время и что по его предположениям роковой час уже миновал.

— Итак, — воскликнул он, поднимаясь из-за стола, — победа!

— О какой победе вы говорите? — удивился больной.

— Конечно, победа: теперь часов восемь или девять, и скелет не появился.

— Посмотрите на свои часы, доктор, они единственные в доме. Если урочный час уже прошел, ну, тогда и я, пожалуй, закричу: «Победа!»

Доктор посмотрел на часы и промолчал.

— Вы ошиблись, не правда ли, доктор? — осторожно спросил больной. — Сейчас ровно шесть часов.

— Да, и что же?

— Как — что же? Вот входит скелет.

И судья с глубоким вздохом откинулся на спинку стула. Доктор посмотрел по сторонам.

— Но где вы его видите? — спросил он.

— На его обычном месте, у кровати, между занавесями.

Доктор встал, подошел к постели и занял в проеме между полотнищами полога то место, на котором должен был находиться скелет.

— А теперь вы все еще его видите?

— Я не вижу туловища, вы закрываете его своим телом, но череп я вижу.

— Где?

— Над вашим правым плечом. У вас как бы две головы: живая и мертвая.

Несмотря на все свое недоверие, доктор вздрогнул. Он обернулся, но ничего не увидел.

— Мой друг, — сказал он больному с печалью в голосе, — если вам надо сделать распоряжения относительно завещания, сделайте их.

И он вышел. Девять дней спустя Джон, войдя в комнату своего хозяина, нашел его мертвым. Прошло ровно три месяца со времени казни разбойника.

IX

Королевская усыпальница в Сен-Дени

— Ну, и что же все это доказывает, доктор? — поинтересовался Ледрю.

— Это доказывает, что органы, передающие мозгу впечатления, которые они воспринимают, вследствие некоторых причин расстраиваются и являются, таким образом, как бы плохим зеркалом для мозга, и тогда мы видим предметы и слышим звуки, которых не существует. Вот и все.

— Однако, — заметил кавалер Ленуар с робостью доверчивого ученого, — случается же, что некоторые предсказания сбываются. Как вы объясните, доктор, тот факт, что удары, нанесенные привидением, оставляли синяки на том, кто им подвергался? Как вы объясните, что привидение могло за десять, двадцать, тридцать лет вперед предсказать будущее? То, что не существует, может ли наносить ущерб тому, что существует, или предсказать то, что должно случиться?

— А, — сказал доктор, — вы имеете в виду видения шведского короля.

— Нет, я хочу сказать о том привидении, которое я сам видел.

— Вы?

— Да, я!

— Где же?

— В Сен-Дени.

— Когда это было?

— В 1794 году, во время осквернения гробниц.

— А, да! Послушайте-ка, доктор, — проговорил Ледрю.

— Что? Что вы видели? Расскажите!

— Извольте. В 1793 году я был назначен директором Музея французских памятников и в качестве такового присутствовал при вскрытии захоронений в аббатстве Сен-Дени, переименованном просвещенными патриотами в Франсиаду. С тех пор прошло сорок лет, и теперь я могу рассказать вам о странных вещах, которыми ознаменовалась эта акция.

Ненависть, которую удалось внушить народу к королю Людовику XVI и которая не улеглась и после событий 21 января, теперь перенесена на всех королей его рода: решено было преследовать монархию до самых ее истоков, монархов — вплоть до их могил, решили рассеять по ветру прах шестидесяти государей.

Может быть, хотели убедиться, сохранились ли те великие сокровища, которые были зарыты в некоторых из этих гробниц, столь неприкосновенных, как говорили. Народ устремился в Сен-Дени. Шестого и восьмого августа он уничтожил пятьдесят одну гробницу — историю двенадцати веков. Тогда правительство решило воспользоваться этим беспорядком, обыскать гробницы и овладеть наследием монархии, которой был нанесен удар в лице Людовика XVI, последнего ее представителя. Затем намеревались уничтожить даже имена, память, кости королей. Дело шло о том, чтобы вычеркнуть из истории четырнадцать веков монархии. Несчастные безумцы не понимают, что люди могут иногда изменить будущее… но никогда не могут изменить прошлого.

На кладбище была приготовлена обширная общая могила, по образцу могил для бедных. В эту яму, осыпанную известью, должны были бросить, как на живодерне, кости тех, кто сделал из французов величайшую нацию в мире, начиная от Дагобера и до Людовика XV.

Таким образом хотели удовлетворить народ, особенное же удовольствие это доставило бы законодателям, адвокатам, завистливым журналистам — хищным птицам революции, глаза которых не выносят никакого блеска, как глаза их собратьев — ночных птиц — совершенно не выносят никакого света. Заслуги тех, кто не может ничего создать, сводятся к разрушению. Я назначен был инспектором раскопок, благодаря этому я получил возможность спасти много драгоценных вещей. Я принял это назначение.

В субботу, 12 октября, когда шли слушания по процессу королевы, я открыл склеп Бурбонов со стороны подземных часовен и вытащил гроб Генриха IV, убитого 14 мая 1610 года в возрасте пятидесяти семи лет. Что же касается его конной статуи на Новом мосту, одного из лучших образцов творчества Жана де Булоня и его ученика, то ее пустили на чеканку мелких монет — су.

Тело Генриха прекрасно сохранилось: прекрасно сохранились черты лица, он был таким, каким рисовали его любовь народа и кисть Рубенса. Когда его первым вынули из могилы в хорошо сохранившейся одежде, волнение было необычайным, и под сводами церкви едва не раздался популярный во Франции призыв: «Да здравствует Генрих IV!»

Когда я увидел оказываемые великому мертвецу знаки почета, можно сказать, даже любви, я велел прислонить его тело к одной из колонн клироса, чтобы каждый мог подойти и посмотреть на него. Он был одет, как и при жизни, в бархатный черный камзол с фрезами и белыми манжетами, в бархатные панталоны, такие же, как камзол, шелковые чулки того же цвета, бархатные башмаки. Его красивые с проседью волосы ореолом окружали голову, седая борода доходила ему до груди. И тогда началось бесконечное шествие, как бывает у мощей святого: женщины дотрагивались до рук доброго короля, некоторые целовали край его мантии, иные ставили детей на колени и тихо шептали:

— Ах, если бы он жил, народ не бедствовал бы! — Они могли бы прибавить: и не был бы так дик, ибо дикость народа — его несчастье.

Паломничество это продолжалось в субботу, двенадцатого октября, воскресенье — тринадцатого и в понедельник — четырнадцатого. В понедельник, после того как рабочие закончили обедать, то есть с трех часов пополудни, возобновились раскопки. Следующее тело, увидевшее свет после Генриха IV, было тело его сына Людовика XIII. Оно также хорошо сохранилось, и, хотя черты лица расплылись, его можно было узнать по усам. Затем последовал Людовик XIV. Его можно было узнать по крупным чертам лица, типичного лица Бурбонов, только он был черен, как чернила. Затем последовали трупы Марии Медичи, второй жены Генриха IV, Анны Австрийской, жены Людовика XIII, Марии Терезы, жены Людовика XIV, и великого дофина. Все эти тела разложились, а тело дофина от гниения превратилось в бесформенную массу. Во вторник, 15 октября, выкапывание трупов продолжалось.

Труп Генриха IV оставался все время у колонны, бесстрастно присутствуя при этом страшном святотатстве над его предшественниками и потомками. В среду, 16 октября, как раз в тот момент, когда Мария-Антуанетта была обезглавлена на площади Революции, то есть в одиннадцать часов утра, из склепа Бурбонов вытаскивали очередной гроб — с телом короля Людовика XV. По древнему обычаю Франции, он покоился при входе в склеп, ожидая там своего преемника, который должен был присоединиться к нему. Его гроб взяли, вынесли и открыли на кладбище у могилы. Тело, вынутое из свинцового гроба, пока было хорошо обернуто в холст и перевязано повязками, казалось целым и сохранившимся, но, когда его освободили из погребальных пелен, оно оказалось уже сильно разложившимся и издавало такое зловоние, что все разбежались, и пришлось сжечь несколько фунтов благовоний, чтобы очистить воздух. Тотчас же бросили в яму все, что осталось от героя Парка Оленей, от любовника мадам де Шатору, мадам де Помпадур, мадам де Бари, и эти отвратительные останки, брошенные на покрытое известкой дно, покрыли сверху известью.