Александр Бруссуев - Радуга 1 Страница 17

Шурик, получив изрядную порцию оскорблений и унижений от своих более могучих соседей по улице, заступал, как Чингканчгук, на тропу войны. Он изучал все повадки своих недоброжелателей, начиная их персонификацию по степени опасности для себя. Он выявлял излюбленные маршруты движения, любимые способы глумления для получения авторитета, либо каких-нибудь денежек. Шурик начинал понимать своих врагов даже лучше, чем это могли сделать они сами.

И главным его союзником — было время. Он умел выжидать неделю, месяц и даже год, чтобы ответный удар был близок по эффективности к вечному двигателю. Причем, всегда обязательным было условие, чтобы наказание для негодяя пришло не от инкогнито, а именно от него, Шурика Степченкова, улыбающегося поодаль.

У него это начало получаться. Портили себе одежду, предмет гордости и вожделения, обидчики, вроде бы поскользнувшись на ровном месте. Однако, такое дело происходило именно с ними, в то время, как десять других человек этот опасный участок преспокойно проходили.

Ломали руки и ноги, опираясь на вполне безобидный бордюр, встающий, вдруг, дыбом. Обжигались до пузырей стрельнутой сигаретой, палили себе волосы, не сумев укротить обычную зажигалку.

— Убью! — кричали они, скаля зубы, выделяя из всех окружающих лишь скромно улыбающегося парня в очках.

— Возможно, — соглашался Шурик. — Но если вдруг не сможешь, то я убью обязательно.

И ему верили, с ним начинали соглашаться, перед ним извинялись.

Шурик, не поступив на первый год в институт, отработал благополучно где-то в мастерской плотников Беломорско-Онежского Пароходства до следующего лета, получил направление и благополучно пополнил студенческую братию судомеханического факультета ЛИВТА. Его былые враги, помучившись в разнообразных профтехучилищах, помчались друг за другом в армию, дослужились до категории «дедов», а по возвращению на гражданку оказались в органах Внутренних дел. Кто — патрульным, кто — гайцем, а кто — даже студентом-заочником правовых академий и техникумов, но с благоприобретенными «дедовскими» привычками. Им было хорошо, они за свои пагубные страсти и страстишки получали деньги, спрятав остатки совести под фуражками.

Шурик, уехав с родного города, как бы исчез с петрозаводского горизонта. У него хватало других дел: он со всей серьезностью увлекся изготовлением слайдов, стал одним из самых желанных творцов дискотек в студенческом городке на улице Бассейной, да еще и учиться иногда надо было как-то. Шурик поставлял слайды с глянцевых импортных журналов, тогда еще недоступных для простых обывателей, в кафе и бары, для созидания там необходимой атмосферы «стиля». Роберт Варданян из известного той порой бара «Вена», что на Ломо, в знак признания мастерства пропускал скромного студента-первокурсника на закрытые вечеринки. Просто, наверно, таким образом экономил на оплате. Но Шурику это было дороже, нежели любая оплата. Там, пристроившись где-нибудь в углу поблизости от пока еще незастреленного в подъезде своего дома Славы Цоя, он с интересом наблюдал, как трясет челкой Челобанов, как смеется, похожая на воланчик от бадминтона, Пугачева, как ругается самыми неожиданными словами питерская певица Воеводина, как падает со стула заика-Мамонов в обнимку с гитарой. Не мудрено — стул почему-то был водружен на стол. А на заднем фоне ненавязчиво проявляются во всю стену скомпилированные Шуриком образы, частью из комиксов, частью из ландшафтов, а частью из полуодетых тел западных знаменитостей или просто красивых каких-то теток.

К звездам он с объятиями не лез, довольствовался парой-тройкой фраз с никому неизвестными по эстраде или телевизору людьми. Но зачастую именно эти люди и имели реальные возможности в то полулегальное для больших денег время. Именно благодаря такому ненавязчивому разговору Шурик получил доступ в большой теннис, точнее в один из залов былого олимпийского корта, построенного в Питере, то ли как дублер московского, то ли для использования олимпийскими функционерами с развлекательной целью в далекое время 1980 года. А там он набивал себе руку, лупя от души по мячу, пока не был милостиво принят в поднадзорную тренером группу. Чтобы серьезно претендовать на какие-то результаты — было уже поздновато, но Шурику это и не надо было, в принципе. Вон, пусть салапетка-Кузнецова бьется за рейтинг, у нее вся карьера еще впереди. Ему было приятно просто играть в свое удовольствие, получать в подарок от Ивана Лендла майку-поло с дарственной надписью, когда тот проводил свой питерский мастер-класс, общаться с адвокатами и влиятельными, но неизвестными ему людьми. Влиятельность легко определялась на глаз. Шурик никогда не лез с просьбами, но завел некую записную книжку в кожаном переплете с золотым тиснением «Agenda». Здесь он записывал всех, с кем доводилось встретиться, характеристики и привычки, а также предполагаемое положение в табели о рангах. Он знал, что это может когда-нибудь пригодиться, время-то предполагало изменения! После тенниса, бани, бассейна, он мчался в молочное кафе на Садовую улицу и питался там на одиннадцать копеек изумительно вкусной кашей, сосисками и сладким чаем. То кафе работало до восьми вечера, поэтому можно было не метаться в поисках ужина. Здесь компания собиралась тоже самая душевная: старенькие и очень старенькие бабушки и дедушки, одинокие и невредные, а также Саня Каминский — мастер спорта по метанию диска. Они с Саней, вращаясь в кругах, где ужин в «Белых ночах», или в «Невской» — был заурядностью, считали свои деньги, потому что денег было катастрофически мало. Но ничего, дело житейское, в молочном кафе они с удовольствием получали столько же калорий, сколько можно было получить в дорогом ресторане.

Оба жили в общаге на площади Стачек, потому что учились вместе в одном и том же Краснознаменном ЛИВТе, поэтому на свое койка-место добирались вместе. По дороге к ночлегу они, каждый по-отдельности, были настолько измотаны прошедшим днем, что почти и не разговаривали. В общаге было, конечно же весело: лилось пиво на паркет, поглощалась водка и вино, довольно визжали девчонки, судоводы ходили войной на судомехов, потом сообща бились с несознательными посетителями близлежащего ресторана «Кировский», носившего кодовое наименование, почему-то, «Утюг». Но ни Шурик, ни Саня в ночной жизни студенчества участия почти не принимали: они засыпали в своих комнатах за выгородками из шкафов и не обращали никакого внимания на включенный на полную громкость магнитофон с неизменным «Nazareth», на звуки поцелуев и падающую на пол посуду. Назавтра ведь на занятия!

Но с утра Сане вдруг надо было уезжать за поступившим в ограниченном количестве спортинвентарем, а Шурику мчаться за дефицитной ГДР-овской пленкой для слайдов. И кутерьма большого города и огромных планов отодвигала учебу на второй план. Самое интересное было то, что ночные гуляки легко осваивали всю институтскую программу, вовремя сдавая все хвосты, если, конечно, не ленились. А Шурик, впрочем, как и Саня, снова возвращались к ночи в общежитие в святой уверенности повеселиться вместе со всеми и наутро бодро побежать в институт. Но ничто не могло заставить держать глаза открытыми, даже легкие объятия Жени Карповой, будущей мисс Якутска на первом конкурсе красоты 1988 года.

Иногда к Шурику приезжали петрозаводские ходоки: помочь с музыкой, сделать слайды, продумать способ борьбы с нехорошими людьми. Землякам он не отказывал. Однажды даже специально съездил домой, чтобы оценить обстановку и сделать рекомендации некоему авантюристу по прозвищу «Сайгак». Тот намеревался изгнать из столицы Карелии приблудившихся откуда-то с Урала наперсточников, промышлявших помимо всего прочего кражами через форточки. Менты, как водится, сохраняли вооруженный нейтралитет: принимали деньги от всех, но закрывали глаза на тех, кто больше платил. Шурик разработал интересную многоходовую операцию, увенчавшуюся разгромом гастролеров с несколькими смертельными исходами и их позорным бегством. Но у Сайгака в ходе ОРМ обнаружили бесхозную милицейскую шинель со следами крови на рукаве. Далее случилось много неприятностей, в том числе и Шурику. Его вывезли из Питера, сломали первым же ударом очки, так что видеть он стал плохо, потом еще хуже, потому что били постоянно, заставляя подписаться под сомнительного вида листочками. Были среди истязателей и старые знакомые с улицы Советской. Шурик пал духом, но думать не перестал. Обвинений, как велось, ему не предъявили, держали в камере просто так, по его «личному желанию», как объяснил похожий на киношного фашистского палача следователь. На воле никто не знал, где запропастился студент Степченков. В Питере думали — в Петрозаводске, дома думали — в институте.

Шурик предложил следователю позвонить в Питер одному интересному человеку, по памяти назвав телефон. Пообещал огромную по тем временам взятку, не маскируя это слово, как сейчас, «содействием». Человеком тем был не кто иной, как Аполлинарий. Были, конечно, сомнения в том, что тот вспомнит коллегу по корту, но, как показали дальнейшие события, выбор был сделан верно.