Жорж Санд - Орко Страница 2

«Привет, — сказал он, — привет и благоденствие тому, кто любит Венецию!»

«Кто вы?» — спросила маска ясным и звонким, но нежным, как у соловья, голосом.

«Я поклонник красоты».

«Из тех ли вы поклонников, чья варварская любовь учиняет над свободной красотой грубое насилие, или из тех, кто преклоняется перед порабощенной красотой и горюет вместе с нею?»

«Когда певец ночей видит розу, блаженно расцветающую под дуновением ветерка, он восторженно поет; когда же он видит, как она увядает под губительным порывом бури — он прячет голову под крыло и стонет. Так и моя душа».

«Следуй же за мною, ибо ты — один из моих верных рыцарей».

И, схватив юношу за руку, она повлекла его к церкви. Когда он почувствовал, как холодная рука незнакомки сжала его руку, и увидел, что женщина направляется к темной нише портала, то невольно вспомнил зловещие рассказы о ней и, вдруг охваченный паническим страхом, остановился. Маска обернулась и, устремив испытующий взгляд на побледневшее лицо спутника, произнесла:

«Вы боитесь? Прощайте».

Затем, отпустив его руку, она стала быстро удаляться. Франц устыдился своей, слабости и, бросившись за нею, сам взял ее за руку и сказал:

«Нет, я не боюсь. Пойдемте».

Не ответив, она продолжала идти, но уже прочь от церкви, к которой было направилась, и свернула в один из переулков, выходивших на площадь. Луна скрылась, и вокруг дарила полнейшая тьма. Франц двигался наугад, ничего не видя в глубоком мраке, окутавшем его со всех сторон. Как слепой шел он за своей проводницей, которая наверняка очень хорошо знала дорогу. Изредка из-за облаков проскальзывал луч луны, и Франц замечал то береговую стену канала, то мост, то свод портика, то какое-то незнакомое место в лабиринте узких, извилистых улиц. Очень скоро Франц понял, что не знает, где они находятся, и что он — полностью во власти своей проводницы. Но, приняв решение не думать об опасности, он не выказывал беспокойства и молча продолжал идти. Так они шли не менее часа; наконец женщина в маске остановилась.

«Прекрасно, — сказала она графу, — вы храбрый человек. Если бы в пути вы проявили хоть малейший признак страха, я бы никогда больше с вами не заговорила. Но вы были спокойны, и я довольна вами. Итак, до завтра на площади святых Иоанна и Павла, в одиннадцать часов. Не пытайтесь следовать за мной, это бесполезно. Поверните направо по этой улице, и вы увидите площадь святого Марка. До свидания».

Она с живостью пожала руку графа и, прежде чем он успел ей ответить, исчезла за поворотом.

Удивленный всем происшедшим, граф некоторое время стоял неподвижно, не зная, как ему поступить, но, рассудив, что вряд ли ему удастся отыскать таинственную даму и что, преследуя ее, он рискует, заблудиться, он решил вернуться к себе. Он пошел в указанном ему направлении и действительно через несколько минут очутился на площади святого Марка, а оттуда быстро добрался до своей гостиницы.

На следующий вечер он явился на свидание точно в назначенное время. Он пришел на площадь, когда церковные часы били одиннадцать, и увидел женщину в маске, ожидавшую его на ступенях портала.

«Это хорошо, — сказала она, — вы точны. Войдем».

С этими уловами она резко повернулась к церкви. Франц знал, что дверь заперта и ночью ни для кого не открывается, и подумал, что эта женщина безумна. Но каково же было его удивление, когда под ее рукой дверь сразу поддалась! Он машинально вошел за своей проводницей, и она быстро заперла за ним дверь. Теперь они оказались в темноте; но Франц знал, что другая дверь, которая не запиралась, отделяла их от нефа, и не испытывал никаких опасений; он хотел толкнуть эту вторую дверь, чтобы войти, но женщина удержала его руку.

«Вы когда-нибудь бывали в этой церкви?» — вдруг спросила она.

«Раз двадцать, — ответил он, — и я знаю эту церковь так же хорошо, как построивший ее зодчий».

«Скажите лучше, что вам кажется, будто вы ее знаете; ведь на самом деле вы еще не знаете ее. Входите».

Франц толкнул дверь и вошел внутрь церкви. Она была великолепно освещена и совершенно пустынна.

«Что за церемония здесь готовится?» — спросил Франц в изумлении.

«Никакой. Сегодня вечером церковь ждала меня — вот и все».

Напрасно граф пытался понять смысл слов, сказанных маской; и по-прежнему, словно покоряясь некой таинственной воле, он послушно следовал за нею. Женщина вывела его на середину церкви и дала ему возможность окинуть взглядом все сооружение изнутри и оценить его удивительную архитектурную гармонию. Затем они стали осматривать по отдельности неф, колоннаду, приделы, алтари, статуи, картины и прочие украшения; она раскрыла ему смысл каждого предмета, идею, заключенную в каждой форме, помогла живо ощутить всю красоту этих произведений искусства, составлявших вместе единое целое, и позволила ему проникнуть, так сказать, в самую душу храма. Франц благоговейно внимал словам, слетавшим с красноречивых уст незнакомки, которая охотно наставляла его; и чем дальше, тем яснее становилось ему, как мало понимал он до сих пор этот великолепный ансамбль, казавшийся прежде столь нетрудным для понимания. Когда она кончила говорить, рассвет уже пробивался сквозь витражи и пламя свечей поблекло. И хотя речь ее не прерывалась в течение нескольких часов и она за всю ночь ни разу не присела, однако ни в голосе, ни во внешности ее не замечалось ни малейшей усталости. Она лишь склонила голову на свою бурно вздымавшуюся грудь, как бы прислушиваясь к биению собственного сердца. Вдруг она резко выпрямилась и, вскинув руки, воскликнула:

«О рабство! Рабство!»

При этих словах из-под ее маски покатились крупные слезы, падая с ланит на складки черного платья.

«Вы плачете? Что с вами?» — встревоженно спросил Франц.

«До завтра, — отозвалась она. — В полночь у Арсенала».

И она вышла в левую боковую дверь, которая тяжело захлопнулась за нею. В этот момент зазвучал утренний благовест. Вздрогнув от неожиданности, Франц огляделся и увидел, что все свечи погасли. Некоторое время он оставался неподвижным от удивления, затем вышел из церкви через двери портала, только что открытые ризничим, и медленно пошел к себе, строя догадки, кто могла быть эта женщина — такая смелая и могущественная, с такой артистической душой, с речью, исполненной очарования, и с величавой осанкой.

Назавтра ровно в полночь граф был у Арсенала. Здесь он нашел маску, ожидавшую его, как и накануне; при виде его она молча пошла вперед. Франц последовал за нею, как и в предыдущие две ночи. Подойдя к одной из дверей, расположенных с правой стороны здания, маска остановилась, вложила в замочную скважину золотой ключ, блеснувший в свете луны, бесшумно открыла дверь и вошла первой, жестом пригласив Франца идти за нею. На мгновение он заколебался. Проникнуть в Арсенал с помощью поддельного ключа — значило предстать перед военным судом, если бы его заметили, а остаться незамеченным там, где столько часовых, было почти невозможно. Но, увидев, что маска собирается захлопнуть перед ним дверь, он решился довести приключение до конца и вошел. Женщина в маске провела его сначала через многочисленные дворы, затем — по коридорам и галереям, открывая все двери свои золотым ключом, и наконец они пришли в обширные залы, наполненные разнообразным оружием всех времен, служившим в войнах Венецианской республики как ее защитникам, так и ее врагам. Залы были освещены фонарями с галер, расположенными между трофеями через равные промежутки. Маска показала графу наиболее любопытное и прославленное оружие, называя имена тех, кому оно принадлежало, битвы, где оно было в деле; подробно рассказала о том, какие подвиги были совершены с его помощью. Так она оживила перед мысленным взором Франца всю историю Венеции. Осмотрев четыре залы с оружием, они перешли в пятую — самую большую из всех и тоже хорошо освещенную: здесь находились образцы корабельного леса, различной величины и формы обломки судов, а также целые части последнего «Буцентавра». Она объяснила своему спутнику свойства всевозможных пород дерева, назначение разных судов, сообщила, когда суда были построены и в каких плаваниях и экспедициях побывали; затем указала на палубу «Буцентавра» и с глубокой печалью в голосе сказала: «Вот останки нашего былого величия и власти. Это последний корабль, который нес на себе дожа для обручения его с морем. Теперь Венеция — раба, а раба не смеет обручаться. О, рабство, рабство!»

Как и накануне, после этих слов она направилась к выходу, но на этот раз повела за собой графа, которому было опасно оставаться в Арсенале. Они возвратились тем же путем и миновали последнюю дверь, так никого и не встретив. Вернувшись на площадь, они назначили ночное свидание на другой день и расстались.

Назавтра и во все последующие ночи она показывала Францу самые примечательные сооружения Венеции, с необъяснимой легкостью проникала с ним в любое здание, с удивительной ясностью объясняла все, что представало их взорам, и ему раскрывались при этом дивные сокровища ее ума и души. И он не знал, чем больше восхищаться — умом ли ее, так глубоко все постигавшим, или же ее сердцем; все ее мысли были оживлены прекрасными порывами возвышенной души. То, что поначалу было для него лишь прихотью, вскоре превратилось в настоящее глубокое чувство. Любопытство толкнуло его на знакомство с маской, а удивление заставило продолжить это знакомство. Но затем для него стало необоримой потребностью видеть ее каждую ночь. И хотя слова незнакомки были всегда серьезны, а порой печальны, Франц находил в них неизъяснимое очарование, и он привязывался к ней все сильнее и сильнее. Он не мог бы заснуть утром, если бы ночью не услышал ее вздохов и не увидел ее слез. Он испытывал столь искреннее и глубокое уважение к ее благородству и страданиям, о которых догадывался, что все еще не осмеливался просить ее снять маску и назвать свое имя. Она не спрашивала его имени, и ему тоже было неловко показать себя человеком любопытным и нескромным, поэтому он решил во всем положиться на ее добрую волю и не проявлять навязчивости. Казалось, она понимала его деликатность, отдавала ей должное и при каждой встрече выказывала ему все большее доверие и расположение. И хотя между ними не было произнесено ни слова о любви, Франц имел основание верить, что она знает о его страсти и сама склонна ее разделить. Этих надежд было почти достаточно для его счастья, и всякий раз, как в нем с новой силой загоралось желание увидеть лицо той, которую он мысленно уже называл своей возлюбленной, воображение его, пораженное и как бы вдохновленное необычностью событий, рисовало ее такой совершенной и прекрасной, что он даже боялся того мгновения, когда она откроется перед ним.