Мария Скрягина - Тайна спящей царевны Страница 2

После он уже не ломал голову, он все понял. У него не будет дочери. Потому что у шаманов нет ни отцов, ни матерей, ведь они сами — и отец, и мать своему племени. Оставалось только смириться.

В тот день шаманка Янар сама нашла Алай. Она была очень старой, на её веку родилось и умерло множество людей, сменялись вожди, а к ней смерть всё не приходила. Она ещё держалась благодаря необычайной внутренней силе, которую черпала будто из другого мира.

— Ты ведь хочешь спросить меня о чём-то? — сказала она строго, и Алай смутилась.

— А я даже знаю, о чём. — Старуха усмехнулась. — Ты была ещё очень маленькой, но я уже видела в тебе зерно. И смотрю, это зерно прорастает и не даёт тебе покоя.

Чего же ты желаешь? Тебя манит тайна? Сила? Но что ты понимаешь в этом? Ты чувствуешь в себе волшебство, и думаешь, что владеть им легко, что оно будет на службе у тебя? Какое заблуждение…

Ты только в начале пути, и ещё можно отступить, поверь мне, можно. Ты считаешь себя неповторимой, единственной, гордишься этим, но исключительность означает одиночество. Ты одинока в своих видениях, ты одинока, когда лечишь, когда отправляешься в мир духов, когда разговариваешь с ними и просишь помощи, ты один на один со своим даром. И то ли он тебе награда, то ли проклятие. Ты не можешь быть, как все, у тебя особое положение, нельзя быть слабой, трусливой и безответственной, нельзя делать то, что хочешь, а лишь то, чего ждут от тебя. Днем ли, ночью — вставай, иди по первому зову. Нравится тебе такая судьба?

Шаман — это душа племени, его корень. И ты должна осознать себя не просто человеком, ты должна осознать себя корнем племени, который держит его на этой земле, который связывает его с небесами. Ты не есть просто Алай, ты больше, чем она. Нужно быть доброй — будешь доброй, понадобится твоя жестокость — будешь жестока. Ты готова к этому? Выдержишь?

Мне было столько же лет, сколько тебе, когда я тяжело заболела. Все думали, что умру. Меня била лихорадка, я не могла ни есть, ни спать, лежала в беспамятстве, в сплошной черноте. Потом меня стали мучить видения. Кто-то настойчиво звал меня. Он кричал то громко, казалось, лопнут барабанные перепонки, то шептал тихо, но от этих звуков хотелось бежать на край света. Так однажды я очнулась в лесу, не помню даже, как туда забрела. Увидела костёр и пошла на его свет, хотя ноги едва держали меня.

Возле костра сидели духи — страшные, причудливые животные, которые уже ждали свою жертву. Они схватили меня и стали рвать в клочья, содрали кожу, перебрали кости, вынули все внутренности. Боль была жуткая, но они не останавливались… Потом духи дали мне новое сердце, и я стала шаманкой.

— Ты рассказываешь ужасное…

— Подумай-подумай, — говорила старуха, разглядывая белое лицо с глазами цвета весеннего неба. Она знала, что всё уже решено, что не пройдёт и месяца, как у племени будет новая шаманка, но ведь нужно было сказать о главном, о том, что духи не скажут никогда?

Почему она была такой, откуда появился этот необъяснимый дар, то слабо мерцающий в ней, спокойный, изливающий серебристое лунное сияние, иногда зеленоватое свечение или охватывающий её, как болезненный жар, как огонь, Алай не знала. Сколько она себя помнила, странное ощущение незамкнутости собственного существа уже было. Были и странные вопросы, едва научившись говорить, а может быть, и мыслить, она спрашивала себя: «Кто я? Откуда? Зачем я здесь?».

Мать и отец отвечали что-то, но это было не то, глыба громадного звёздного неба скрывала иные ответы, и Алай тянула вверх шею, чтобы заглянуть за нее, чтобы преодолеть этот порог неизвестности, пока однажды ей это не удалось, и чернота не разверзлась, пока не открылась Земля. Алай словно вспорола небесный шов и через небо увидела землю. А Земля была огромна — Алай чувствовала это сквозь расстояния и восхищалась. Стоило внутренне замереть, сосредоточиться, как начинали проступать страны и племена, города и народы, и Алай захлёбывалась в восторге от этих впечатлений. Ей, тоненькому подростку с плато, удалось видеть то, что не мог видеть никто. Для этого не нужны были снадобья, зелья, духи и обряды, у Алай был дар, он был заключён внутри неё и над ним никто не был властен.

Алай чувствовала болезни и умела лечить руками, она знала всё о пропажах и ворах, она возвращала из страны мёртвых и разрешала споры, она сочиняла песни о своих чудесных видениях, она предсказывала погоду. И главное, она знала будущее. Народов, племени и любого человека. Кроме девушки по имени Алай.

Что уготовано для неё, ей было неведомо. Сколько времени отпущено, неясно. Что-то нужно было успеть сделать для племени, возможно, спасти кому-то жизнь, что-то изобрести, изменить. Неслучайно же она появилась в этом высокогорном уголке. Алай искала в своих видениях ключ, смысл собственного существования, но не могла найти. Возможно, она была ещё слишком далеко, а возможно, ей не дано было знать. Алай думала о своей смерти, пыталась представить её, но все было сокрыто тёмной тишиной, только обрывок, что-то жёлтое, непонятное, расплывчатое, не пускающее взгляд дальше, словно кто-то ладонью закрывает глаза, словно уберегает от того нехорошего, что можно увидеть. Алай обречённо качала головой: «Не вижу, не вижу» — и внутри у нее холодело. Она боялась смерти.

— Госпожа Алай, у нас ягнёнок должен родиться, — звали её, и она шла танцевать шаманскую пляску для одного-единственного ягнёнка, танцевать, помогать вставать на слабенькие ещё ножки, первый раз глотнуть материнского молока.

— Госпожа Алай, мы выводим овец на новое пастбище, — и Алай пела и плясала для высокогорных трав, стелющихся низким ковром, и травы внимали ей.

— Госпожа Алай, — говорил кто-то сквозь слезы, и она шла петь погребальные песни.

— Госпожа Алай, — она отзывалась и думала: «Неужели настанет время, когда человек перестанет беречь все это, когда станет без надобности убивать тысячами животных, вырубать леса, иссушать реки, вытаскивать мертвых из их усыпальниц и могил, когда перестанет бояться богов и духов, потому что просто перестанет верить в них?»

Её названный брат Улагаш был красив — грубые, мужественные черты лица и добрые, доверчивые глаза, похожие на глаза оленя, украшенные по-женски длинными ресницами. Он был высок, хорошо сложен. Еще подросток, но уже мужчина. Ради Алай он был готов на любой подвиг, на любую жертву. Чуткий, искренний заботливый и удивительно тёплый. Это тепло, это мягкое свечение шло от него к Алай и согревало её, берегло от одиночества, окутывало нежным туманом. И Алай в свои четырнадцать не знала, что этот туман, на который так сладко отзывалось её сердце, это и есть любовь.

Тысячи зерен невидимых вдруг всколыхнулись,Дрогнули, как одно, и начали во мне прорастать.Ростки зеленые, такие нежные, множатся внутри,Словно я степь, и вот уже травами, травами звенящими,Окутана я, я шелест их, я зелень их, я шелк их.

Травы заглушали все, они стелились в ней мягким зелёным ковром, и не было ничего, кроме бурлящих соков, хрупкого шелеста, такого приятного, окутывающего, обволакивающего. Алай поддавалась, купалась, нежилась в зеленой реке, пока вдруг не осознала, что ослепла. Нет, глаза её не подводили, но то, другое, большое, сквозь время и расстояния, того не было. Зелёная река баюкала её в своих травах, накрывая её с головой, и вот уже нет Алай.

Алай лежала среди трав под звёздным небом, звёзды смотрели ей прямо в глаза, вопрошающе, призывно, с надеждой. Они не могли быть немыми, они хотели, чтобы их слышали. Шелестели травы, едва слышно, укрывая свои тайны в корнях. Там, в долине, жили люди, с которыми она была связана непонятным ей образом. Вокруг был мир, нити к которому были у неё в руках. И там же, в долине, был человек, один-единственный, который стоил всех нитей, всех путей, всех пространств. Она прижала руки к груди. Что ты делаешь, Алай? Что делаешь?

Небо нависло над ней, почти соприкасаясь с землей, Алай была словно чудесная жемчужина в раковине, сокрытая от всех. Здесь и сейчас она должна родиться заново, единожды и навсегда. Девушка закрыла глаза. Ей почудилась песня, такая тихая, что, казалось, звучит в унисон стоявшей вокруг тишине. Голос был ласковый, слов не разобрать, они просто сливались в напевные звуки. Алай почувствовала что-то родное в этом голосе, в непонятных словах. Она любила этот голос, эту песню, она не хотела с ней расставаться.

«Пой», — сказала она в неизвестность. Такой красивой песни не слышала она никогда, в ней сплетались падающие звезды, горные вершины и холодные ручьи, щебет птиц, шепот травы, распускающиеся цветы по весне, хруст снега и кружева снежинки, ягненок, прижимающийся к матери, мяуканье рысят, эта песня обнимала собой весь мир, не забывая никакой мелочи. Алай напрягала слух, чтобы услышать хоть слово, ей так хотелось запомнить, о чём поется, не забыть бы, не забыть. И вдруг до неё донеслось ясно: