Татьяна Мудрая - Лошадь и Дивногорье Страница 2

— Негоже, что одну тебя так вот сразу бросаю, только я обещала забежать. Сказать кое-кому, что приехала.

— Знакомые?

— Друзья. В юности работали тут неподалёку, а когда завод пришёл в упадок, все поразбрелись.

— Какой завод? Вот уж не думала, что и в эти края доберётся промышленность.

И мать, и дочка понимали подспудный смысл разговора: одна подманивает, другая ради самозащиты пытается прикинуться тупой.

— Хреновский. Орловские рысаки. Я ведь там работала инженером. Зооинженером. Забыла, что это и есть моя дипломная специальность?

— А остальные?

— Остальные устроились кто где, в заповеднике, например. Музей краеведения, археологический, городище древнего человека, хазарская крепость… Этим меня сюда и сманили.

Поцеловала дочку, сидящую на стуле, и убежала, бросив по дороге:

— Не бойся ничего, я на полчаса или час. Помойное ведро в маленькой комнатке, вода в термосе, кругом все свои.

Дина, опираясь на костыли, долго смотрела через распахнутое настежь окно на изобилие трав и листвы. Совсем рядом лоза, вся в расцветших почках, колыхалась от ветерка, крошечная ель подобралась берёзе под самую крону и будто сосала ей вымя, как в озорном стихе Есенина. Потом девушка затворила дверь, напилась, опершись на шаткие костыли, воспользовалась ведром, чтобы справить нужду и над ним ополоснуться. Оказалось почему-то не таким нудным и постыдным занятием, как раньше. А чуть позже её, уставшую от телодвижений, сморил сон.

Разбудил Дину тихий и такой до боли родной звук, донесшийся сверху.

Она приподняла голову с матраса и встала на локте ему навстречу. Белошерстый конь просунул морду внутрь дома и тихо, призывно всхрапывал, кося глазом, похожим на спелую черносливину.

— Ой. Отвязался? — спросила она и сразу поняла, что выдала глупость. Местную лошадку ей описывали по-другому. Даже если там очень светлая буланая масть…

— Из какой конюшни ты только выбрался, — бормотала Дина, шаря в поисках костылей, потом — спешно вытаскивая из пакета чёрный хлеб, соль и сахар. Для быстроты ей пришлось ползать по полу на манер ужа, но это почему-то оказалось совсем легко. Конь следил за телодвижениями девушки. Шея, к которой была привешена хитрая морда, оказалась очень длинной, глаза без белков и вроде как без дна — очень смышлёными.

— Вот, угощайся, — Дина подобралась, легла на подоконник грудью, протянула к розоватым ноздрям краюшку на раскрытой ладони, потом кусок сахара — тростниковый рафинад, самый полезный. В здешних лавочках, пожалуй, одну свёклу и отыщешь.

Сахар схрупали с великим почтением и даже покивали головой.

— Ну прямо как дрессированный циркач, — улыбнулась Дина. — Что с тобой делать — ни я к тебе не перевалюсь, ни ты сюда не запрыгнешь.

Потрепала по гриве, такой же молочно-белой и удивительно чистой:

— Знаю я, как ты сюда забрёл. Дворы-то все с трёх сторон огорожены, а с четвёртой чистое поле.

— Диночка, извини, отвори, у меня обе руки заняты, — донеслось тут с улицы.

Мама ворвалась, слегка запыхавшись, и сразу начала разгружаться:

— Творог домашний, сметана, жаль, холодильника у нас нет. Мне дорожный обещали, такую большую сумку, но пока скушай побыстрее. Огурцы с грядки, укроп, всякая другая зелень. Курочке хотели шею свернуть, но ограничились яйцами… ой! В общем, яички свежие, с приложением сковороды и электроплитки. Масло — шарик небольшой, в капустном листе для сохранности. Я за это пообещала на огороде поработать, окучить картошку, прополкой заняться. Работают одни старушки и младенцы, остальные мёд качают и на туристов охотятся. Самое прибыльное дело.

Никогда ещё мама не казалась Динаре такой оживлённой и весёлой — даже до той катастрофы.

— Ты как спиртного хватила, — улыбнулась девушка.

— И правда. Домашнего вина на дне стакана, — ответила мать. — Только там аромата было раз в десять больше, чем градуса. Из диких ягод делают. В магазине одна водка да коллекционный «Солнцедар» доперестроечных времён. Да ты поешь, попробуй!

— Я ведь уже обедала и ещё спала, — ответила Дина. — Не голодная нисколько.

Но вдруг осознала, что последнее — неправда.

Когда объёмистая корзинка опустела почти наполовину, девушка внезапно спросила:

— Мам, ты редкие конские масти ещё помнишь? Вот если кожа розовая, а не серая, — это какие?

— Всего две: изабелловая и белорожденная, — машинально ответила та. — Кремовая, светло-бежевая или слегка желтоватая, голубые глаза — изабелла. Белая, или седая, глаза голубые или карие — беляна, таких на свете можно пересчитать по пальцам. Прочие похожие кони называются светло-серыми — да ты ведь помнишь?

И лишь потом сообразила, что обе углубляются в почти запретную тему.

— А если кожа розовая, волос седой, а глаза сплошь чёрные-пречёрные?

— Девочка, не бывает такого.

«Тогда почудилось, наверное», — хотела сказать Дина и удержалась. Нельзя было выдавать тайну никому на свете.

…Среди ночи Белый Конь явился снова и заходил перед окном, обтирая о наличник жаркие бока. Луна ещё не взошла, только Дракон отливал тусклой золотой сканью да над невидимым отсюда проломом в земле играли сполохи.

Дина пошевелилась, осторожно откинула простынку, стараясь не задеть ею ма Арвиль. Подтянула себя к окну.

— Здравствуй. Ты чего пришёл?

«Пригласить», — послышалось ей в едва слышном ржании.

— А как я выйду отсюда? Ещё с моей качалкой… каталкой возиться надо, маму разбужу.

Оговорилась: уж какие теперь для неё конские бега!

Конь вытянул переднюю ногу, сделал реверанс:

«Вот так».

На спине оказалось широкое седло, как у пони — ребячьих «покатушечников»: спереди широкая петля на две руки, сзади — высокая спинка.

«Держи и лезь».

Ухватиться за петлю, лечь животом на подоконник и перевалиться наружу — вернее, переползти на спину лошади — оказалось совсем просто. Как во сне…

— Да тут ни уздечки, ни повода, ни стремян. Как усижу в седле? Как править-то стану?

«Просто возьмись покрепче за петлю и дёргай тихонько в нужную сторону. Да я и без тебя знаю, куда идти. На крайний случай в шенкеля возьмёшь».

— Шенкеля мои в больничной палате остались. Ноги как две тухлых макаронины.

«Правда? Ну, я потихоньку».

Он тронулся плавным шагом, потом перешёл на иноходь, чуть переваливаясь с боку на бок.

«Держишься?»

— Ага. Никогда этого аллюра не пробовала. У нас таких бегунов не выращивают или переучивают. Нестойкие на ходу, говорят. Вообще считают иноходь пороком. Упасть не боишься?

«Куда — на землю или в облака?»

— А куда мы поскачем?

Вместо ответа конь гикнул, будто рассмеялся пронзительно. Промчался по траве, не шелохнув и былинки, перемахнул через кусты тёрна, вылетел со двора как на крыльях.

И понёс девушку по берегу, вдоль Дороги Дивов. Дивов и Див — теперь Дина поняла, почему их названия склоняются так необычно. Это были окаменевшие мужчины и женщины, будто в старой сказке. Они стояли по обеим сторонам гигантского разлома и разговаривали, перебрасываясь светящимися шутихами.

«Люди назвали этот овраг чуть смешно: „Три Яружки“, хотя он один и огромный. Видишь такие бледные языки по краям? Меловые. Вечером они делаются прозрачными, как облака, а днём между ними всё время сквозят птицы: щурки, скворцы, воробьишки нахальные. Им в здешних норах уютно, как на небе».

Теперь Дина с конём плыли по самому каньону, словно по горной реке с обрывистыми берегами, и туман, который поднимался снизу, покачивал их наподобие гондолы. В склоне обрыва были видны отверстия птичьих жилищ, в основании белых гор — такие же круглые или закруглённые входы.

«Птицы здесь что люди, а люди — что летучие мыши, — конь коротко взвизгнул, и откуда-то из-под низу взлетела целая стая двойных перепончатых крыльев. — Но не бойся, они пугливы и ничего нам не сделают, не то что змеи».

— А змеи?

«Степные гадюки селятся в развалинах монастырей и редко оттуда выходят. Правда, опасны только пешеходу».

— Лошадь, а ты их не боишься?

«Попробовали бы попасть мне под копыто, да и шкура моя для них толста — клыки мигом завязнут».

Конь внезапно приподнялся, будто скандинавский драккар, идущий поперёк волны, забрался ещё на ярус. Теперь они скользили мимо запертых дубовых дверей с надвратными иконами — лица и кисти рук смутно мерцали во тьме, словно огромные светляки.

«Если хочешь, можешь помолиться».

— А внутрь можно или там заперто?

«Заперто — не заперто, а химерам туда вход запрещён».

— Каким химерам?

Оставшись без ответа, Дина опустила глаза. Её бессильные, хрупкие ноги растворились в мощном теле жеребца: именно теперь, когда оба стали одно, девушка поняла в нём мужчину.

Двуполый кентавр. Два разума — одна плоть.