Алексей Бежецкий - Музей восковых фигур Страница 20

В ответ на это она засмеялась радостным смехом, глаза ее засветились знакомым огнем и, подхватив меня под руку, она быстро пошла со мною вперед…

— Этот «другой» — ты сам, — говорила она. — Ты видел и слышал меня во сне, как я видела и слышала тебя… Ты каждую ночь вызывал меня, но я не сразу угадала, откуда зовет меня этот голос, не знала, где ты, существуешь ли ты; но чувствовала, что уже принадлежу тебе… Я страшно страдала, стараясь найти тебя… Ведь ты подумай… Чудные видения блуждали в этом мире, блуждали — и вдруг нашли друг друга в каком-то мраке, нашли так же случайно, как лунный луч в густом лесу вдруг находит распустившийся цветок… Теперь, как суждено, так и будет… Я должна быть твоей, потому что ты создал меня!..

Она говорила еще много таких же непонятных и страстных слов, как будто колдовала, и я скоро поддался ее власти и шел за нею, точно увлекаемый непреоборимой силой; я ни о чем не думал в эти минуты и чувствовал только, что страстная любовь овладела всем моим существом… Не помню, как мы очутились в той самой комнате, в которой я уже видел ее в магическом сне, но на этот раз комната была не пуста; со мной была «она», и ее объятия и поцелуи жгли и опьяняли…

— Теперь уходи, — сказала она, когда в соседней комнате стенные часы стали бить полночь, — помни мои ласки, они первые и последние… Больше ты меня не увидишь…

На это я ответил, что, наоборот, уверен, что мы очень скоро, может быть завтра же, опять с ней увидимся, вообще тогда, когда я этого пожелаю; но она загадочно покачала головой и сказала, что только редкий случай мог свести нас однажды, но второй раз это уже не повторится…

На следующий день я был очень занят делами, но в моей душе стало зарождаться смутное беспокойство… Я невольно вспомнил ее последние слова, звучавшие вечной разлукой, которым я не придал тогда особенного значения… Меня томила какая-то тоска… Вечером я старался сосредоточить на ней свою мысль и безмолвно всеми силами души звал ее к себе, но никто не отвечал на мой зов. Но, что еще печальнее, ее образ, помимо воли, стал быстро изглаживаться из моей памяти. Я никак не мог более воссоздать в моем воображении ни выражение ее лица, ни ее голос, одним словом — ничего. У меня оставалось только впечатление удивительных синих глаз. Чтобы напомнить их себе еще более, я зажег лампу у портрета Зинаиды, но, представьте, глаза последней уже не производили прежнего эффекта; взор их как будто утратил глубину и жизненность, — он не светился более, а неподражаемый цвет, чудно подобранный художником, как-то поблек; это были обыкновенные глаза, хорошо написанные на полотне…

Наконец, утомленный, с разбитыми нервами, я лег и заснул. Во сне я почувствовал, что дух мой отделяется и несется куда-то… И затем я очутился не в той комнате, а у таинственного холмика в Лесном. Против своей воли я стал смотреть надпись на плите и вместо уничтоженных тогда временем слов прочел два дорогих мне имени. Затем я не помню, что было…

Утром я пошел к князю и в ожидании его выхода стал просматривать газету… И вдруг, представьте, в дневнике происшествий прочел поразительное для меня известие, что на Васильевском острове, в той самой квартире, в которой я был, нашли вчера труп красивой молодой женщины… По объяснению газеты, эта квартира принадлежала одной даме, уехавшей за границу и отдавшей ее на время отсутствия внаем. Убитая женщина приходила за несколько дней ее осматривать и затем не возвращалась более… Каким образом она все-таки очутилась в этой квартире и в ней меня принимала, не могу себе объяснить…

— Вы, конечно, ходили туда проверить, та ли это женщина или другая?

— Я не ходил, но знаю, что это была она…

— Кто же ее убил?

Но С-ов, вместо ответа, вдруг вскочил и, воскликнув: «до свидания, я очень спешу», — ушел, оставив меня самого разбираться в этой истории… Поэтому, если вам этот рассказ покажется непонятным или болезненным, то в этом виноват С-ов, так как автор рассказа он, а не я…

ЧАСОВОЙ И ЧЕРТ

Рядовой 15*-го пехотного полка Андрей Адрианов стоял на часах у интендантского склада. Первую смену он отстоял еще днем. После этого он обедал в караульной комнате, потом послушал удивительную историю про рыцарей Фор-тинбраса и Сефемора и про колдуна Мерлина, которую читал вслух унтер-офицер и, наконец, крепко заснул и спал до тех пор, пока опять не пришлось идти на часы. На этот раз пришлось стоять глубокой ночью…

Дело происходило в Закавказье. Южная темная ночь прикрыла все окрестности. Черные тучи тянулись со стороны гор. Луну по временам заволакивало и по местности скользили странные, причудливые тени. Постояв несколько времени на месте, Андрей Адрианов почувствовал, что глаза смыкает дремота, а по спине пробегает дрожь от ночного холода. Тогда он стал ходить взад и вперед мерным шагом, рассеянно поглядывая то на черные, поросшие кустарником, края обрыва, то на осыпавшуюся стену неуклюжего каменного ящика, изображавшего интендантский склад. Чем более он ходил, тем более его утомляло его ружье. Сначала он держал его на левом плече, потом на правом, и чем дольше ходил, тем чаще делал эту перекладку, и с каждым разом ему казалось, что к весу ружья прибавлялось по фунту. Таким образом, через полчаса ружье весило уже около пуда. Затем он стал носить его уже под курок, заложив руки в рукава. Облака все более надвигались и в горах по временам вспыхивала молния, ничего не освещая. Адрианов вспомнил чтение про колдуна и ему стало немножко жутко… В это время вдали показался обход. Адрианов оживился, и ружье сразу стало весить пять фунтов.

— Кто идет? — крикнул он.

Вдали показалась странная фигура в огромнейшей папахе.

— Кто идет? — повторил Адрианов.

— Это я, кавалер, — черт…

— Черт, стой! что пропуск?

При этом часовой хотел приложиться, но приклад точно прирос к земле. Ружье сразу потяжелело, точно в нем было пудов десять. Глаза у неизвестного светились, как у волка, а из носу шел дым. Сзади извивался длинный хвост. Дело выходило плохо…

«Должно быть, и взаправду черт!» — подумал Андрей.

У черта была странная голова: не то песья, не то ослиная, с огромным кривым носом.

— Ты меня, кавалер, не бойся, я тебе зла не сделаю и в покое тебя оставлю, только с одним условием…

— Никаких я твоих условиев не желаю. Разве не знаешь, дьявольское отродье, что на часах разговаривать солдату нельзя?

— А я вашего устава знать не хочу! Ежели ты со мной не поладишь, так я тебе всякую пакость причиню…

Захотелось Андрею Адрианову перекреститься, но рука прилипла к погонному ремню, а в голове начало мутиться…

— Что же тебе от меня надо?

— А хочу я таким же кавалером быть, как и ты… Поэтому мне надо вашу солдатскую науку произойти и военное звание заслужить…

Адрианов приободрился.

— Дурак, ты, как я погляжу, хоть и черт, — сказал он. — Ты думаешь, что дело такое, что тяп-ляп и готов корап. Я, брат, шесть месяцев эту науку происходил, и сколько мне всякого гостинцу влетело, пока я научился, а ты эдакое мудрое дело, нечистое рыло, хочешь в один час произойти!

— Уж ты только меня научи, а в остальном не сумневай-ся. А я тебе за это всякое уважение окажу.

— Ну, ладно, что с тобой поделаешь; становись; только доставай ружье, а своего я дать тебе не смею.

Черт моментально откуда-то достал ружье. На свое мохнатое тело он напялил солдатскую шинель, которую стянул тут же, в интендантском складе.

— Эко рыло! — сказал Андрей Адрианов и сплюнул.

— Да ты, кавалер, не смейся надо мной; кажется, я по форме.

— Ну, нечего делать, — сказал Адрианов, — сделаю тебе учение… Смотри не обижайся, если я тебя сгоряча поправлять начну; только ты сначала мои руки от своего дьявольского наваждения освободи.

— Ты уж только меня выучи, а уж я все от тебя стерплю.

— Ну, бери свое ружье; становись в будку!

— Зачем же в будку? — спросил удивленный черт.

— А затем, чтобы тебя никто не видел со стороны, да и обычай у нас таков, чтобы рекрутов в будке учить.

Нечего делать, стал черт в будку и по команде «смирно!» изобразил на своей морде необыкновенно серьезное выражение.

За каждый неловкий прием Адрианов поправлял черта кулаком под подбородок; бедному черту в будке было очень тесно, и наука ему доставалась не легко. Сначала Адрианов учил его стойке и поворотам; но когда дело дошло до ружейных приемов, то некоторых из них он никак не мог выполнить, ибо ружье упиралось в крышу будки; черт положительно выбился из сил.

— Ну, служивый, спасибо за науку, — сказал он, — на первый раз достаточно…

— Ну, нет, брат: учиться так учиться; еще с полчаса я тебя поманежу!

Черт не соглашался и хотел уже выскочить из будки и удрать, но Адрианов взял и перекрестил будку. Черт завизжал благим матом.