Алексей Оутерицкий - Немцы в городе Страница 21

Тетка орала что-то еще, а сварной неожиданно схватил ложку и стал жрать прямо со своего подноса, из верхней тарелки, где лежал, кажется, шницель с чем-то светлым, рассыпчатым, то ли макаронами, то ли рисом. Кассирша при виде такой наглости заглохла, кажется у нее от возмущения перехватило дыхание или она подавилась, а все вокруг вдруг пришло в бурное движение. Действия сварного словно послужили сигналом, явились спусковым крючком для голодной толпы, которая и без того нетерпеливо переминалась в очереди, мечтая быстрее оказаться за столом.

Народ стал хватать с витрины все подряд и жрать тут же, на месте, почти не пережевывая, заглатывая второе и салаты ложку за ложкой или поднося тарелки с супом к губам и опустошая их прямо так, как пьют воду. Вилками никто не пользовался, потому что вилкой много было не взять. А кто не захватил сразу столовые приборы, хватали и запихивали жратву в рот просто руками.

Мы с Викентьичем сразу заграбастали по паре тарелок со шницелями и картофельным пюре, мгновенно все проглотили, потом я попробовал пролезть сквозь витрину, чтобы добраться до объемистого бачка, из которого тетка в белом халате черпала половником макароны, раскладывая их по порциям, но застрял. Кто-то вцепился в мою лодыжку, попытался вытянуть назад, но я не глядя лягнул раз, другой, на третий попал во что-то мягкое, кто-то охнул и моя лодыжка освободилась. Викентьич некоторое время пытался протолкнуть меня, упершись руками в мой зад, потом махнул рукой и принялся сгребать тарелки, все, что попадется под руку. Я скосил глаза, увидел, что он пьет мусс из глубокой тарелки, и позавидовал, потому что мне тут же жутко захотелось этого мусса. В следующий момент мне удалось дотянуться до бачка со шницелями, я не глядя зачерпнул пятерней обжигающих кожу горячих мясных кусков, набил ими рот и почувствовал, как по подбородку потек жир…

Мне удалось сдать назад и вылезти только благодаря своей массе, потому что со всех сторон навалилась толпа, которая погнула железный никелированный барьер, отделяющий стоящих в очереди перед витриной от находящихся в зале, и едва я успел подумать, что надо было перелезать витрину поверху, как начался полный бардак.

«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды; но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты»…

Тетки-раздатчицы орали в голос, половина из них убежала куда-то на кухню и забаррикадировалась за дверью, тетку на кассе напором толпы выдавило из этой ее кассы, а саму кассу перевернуло, отчего кассовый аппарат с грохотом брякнулся о пол, его ящички распахнулись и из них во все стороны со звоном раскатилась мелочь. Кассирша на четвереньках ползала в ногах обезумевших от голода мужиков, пытаясь выскользнуть хотя бы куда-нибудь, а все продолжали буйствовать, пока не было сожрано все находящееся в пределах доступности.

Те, кто не сумел урвать что-то с витрины или раздаточных столов, просто кинулись отбирать тарелки у обедающих за столиками, которые, видя как обернулось дело, торопливо запихивали добросовестно оплаченную жратву в глотки, чтобы она не досталась халявщикам; в некоторых местах завязались легкие потасовки, а кто-то, доев свое, законное, присоединился к осаждающим кухню.

Все это заняло буквально каких-то две-три минуты, не больше, а потом все как-то разом угомонились и шустро разбежались по залу подобно нашкодившим гопникам, осознавшим, что на сей раз они слегка переборщили и только что избитый прохожий может и не встать.

– Ничего, ничего… – бормотал Иван Сергеевич, который, оказывается, тоже стоял в очереди, и сейчас озирался с диким видом, держа в руке оторванный левый рукав своей белой рубашки; его подбородок лоснился от жира, а губы были перепачканы томатной пастой, – ничего, ничего… сегодня зарплата, вам непременно все возместят…

Непонятно было, к кому он обращается, потому что почти все тетки попрятались на кухне, за витриной с кряхтеньем и оханьем поднималась на ноги прятавшаяся под столом раздатчица, а кассиршу, почти успевшую доползти до выхода из зала, сейчас поднимали под локотки и отряхивали двое незнакомых мне работяг. По ее лицу была размазана кровь, текшая из разбитого носа, она рыдала в голос, а ее пытались успокоить две ткачихи, халат одной из которых был облит муссом, а у второй перепачкан в густой коричневой подливе.

– Правда, товарищи? – крикнул, обретя голос, Иван Сергеевич.

– Да конечно…

– Да ясное дело…

– Да какой базар, – раздалось со всех сторон.

Голоса звучали виновато. Народ уже полностью пришел в себя и никто, кажется, не понимал, с какого хрена они все так себя повели.

– Просто жрать сильно хотелось, – как бы за всех повинился наш сварной, с которого все началось, и этим словно подвел произошедшему итог.

Наш начальник быстро прошел к выходу и встал в дверях.

– Спасибо за понимание, товарищи, – сказал он, рукой подзывая сварного к себе. – И, тем не менее, давайте договоримся, что каждый покинет столовую, только отметившись в списке, который мы сейчас составим совместными усилиями. Потом разделим деньги на всех поровну и возместим работникам столовой за… – он замялся на мгновение, – за съеденное в долг. Думаю, это будет справедливо… Возражения имеются?

– Нет…

– Нет, конечно…

– Да какие там возражения…

Голоса прозвучали без особого энтузиазма, но и без особого недовольства. В принципе, все понимали, что были неправы. И, в конце концов, наш начальник озвучил вполне приемлемое для всех решение. Ведь, по сути, столовские тетки могли и обратиться в милицию, а случись все это в столовой обычной, городской, так бы наверняка и было, после чего всех как минимум замели бы на пятнадцать суток.

– Давай попробуем первыми, – сказал Викентьич, потянув меня за рукав, а я только сейчас обнаружил, что на моей спецовке не осталось ни единой пуговицы, – и сразу рванем наверх, займем очередь за зарплатой.

– А-а-а, это… а пожрать?

– Да какой там пожрать, – сказал Викентьич. – Этим… ну, столовским, тут еще до вечера прибираться.

– Ну давай, – согласился я, и мы стали протискиваться сквозь негромко переговаривающуюся толпу.

Я заметил, что у многих порвана одежда или разбиты лица, и едва сдержал смех, до того все произошедшее сейчас казалось нелепым. И остро почувствовал, что ничуть не насытился и по-прежнему готов сожрать слона, хотя запихал в себя около трех тарелок второго и зачерпнул из кастрюли не менее десятка пригоршней винегрета.

– Кузин, – сказал я стоящему с листком в руке начальнику, и задастый сварной отступил на шаг, давая мне пройти.

– Викентьев, – сказал сзади Викентьич.

И опять нам с Викентьичем повезло занять очередь в передних рядах. Это из-за того, что касса находилась на втором этаже, фактически прямо над столовой, поэтому далеко идти не пришлось.

Квадратное помещение метров примерно десять на десять было облицовано полированными деревянными плитками до высоты груди, как кабинеты начальника ремонтно-механического или кадровика – по всей видимости, таковой была местная мода. Хотя, не только местная. Такими же были кабинеты в военкомате, в паспортном столе и прочих официальных учреждениях, где мне довелось побывать. В стене напротив входа было зарешеченное окно, к которому, прижимаясь к стенам, выстроилась по периметру комнаты очередь, человек тридцать.

«Прощай, уже вдали встает заря и день приходит в города… прощай, под белым небом января мы расстаемся навсегда», – раздавалось приглушенно из закутка кассы.

– А я думал, у вас зарплату прямо в цехах раздают, – чтобы не молчать, сказал я. – Если сюда вся фабрика припрется, хвост очереди небось на улицу вылезет.

– Всегда в цеху и выдавали, – сказал Викентьич. – Это временно, всего на один раз, у них там в бухгалтерии какая-то реорганизация. Я даже в подробности не вдавался, потому что пустое это. Следующую зарплату опять на месте выдавать будут.

– А другие почему здесь стоят?

Викентьич пожал плечами.

– На месте только в крупных цехах получают, остальные обычно здесь. Библиотека, например. Там у них человека два всего. Отдел кадров тоже. Ну, еще там разные. Малярка, к примеру, тоже маленькая, у них там с десяток человек.

Услышав про отдел кадров, я сразу вспомнил ту черненькую, в короткой юбке, и стал крутить головой, но из знакомых увидел только наших. Они были рассеяны в очереди, стояли, чередуясь с чужими, и никто не пытался скучковаться. Похоже, здесь все было строго, народ следил, чтобы никто не пристраивался по знакомству.

– А если мне не выписали? – сказал я.

– Да не дергайся ты. Одолжу тебе какой червонец, и дело с концом.

– Спасибо, – сказал я.

– Пока не за что… – сказал Викентьич. – Ага, кассирша пришла.