Елена Усачева - Призраки приходят в дождь Страница 22

— Да что ты?

Санёк оторвал половину кисти цветка и снова сунул в рот. Вкус был неприятный. Зато от этой горечи прояснялось в голове, ноги чувствовали землю.

— Жизнь предопределена, и нам остается только следовать предначертанному, — гнул свое японец.

Он плавно повел правой рукой, качнул телом, выдвинул вперед левую руку. Костяшки пальцев побелели — с таким напряжением японец держал деревянные ножны катаны. Раскрытая ладонь правой руки медленно поплыла к рукояти.

Горечь встала колом в горле.

— Эй, спокойно! — закашлялся Санёк. Он хотел выплюнуть противную жвачку, но цветок увяз на языке, прицепился к небу.

— В душе должен быть мир! Верни его.

Свистнуло освобождаемое лезвие. Сверкнула хорошо отточенная сталь. Подол светлой футболки японца обжегся красным. Катана прорвала ткань, уткнувшись в живот. Сильная рука повернула меч в ране и потянула его в сторону.

Санёк поперхнулся цветком, попятился, споткнулся о свою же ногу и тяжело плюхнулся на дорожку.

Японец скорчился, повалился в траву, и туман тут же накрыл его.

— Бред какой, — прошептал Санёк, чувствуя неприятный холодок в желудке. Лежи там сейчас хотя бы один бутерброд, он бы запросился наружу.

Туман заволновался, стал карабкаться на куст гортензий, подбирая длинный шлейф. Пулеметная дробь разогнала остатки мути, выпуская вперед темный стол, сгорбленную фигуру за ней, бодро долбящую по клавишам. Около пишущей машинки стояла широкая чашка без ручки.

Писатель еще не успел оторваться от работы, чтобы отпить чая, а в воздухе уже слышался хриплый скрежет часов, отсчитывающих секунды.

— Я, между прочим, извинился, — крикнул Санёк писателю, который упорно не хотел его замечать. — Он и правда был уродлив.

Ответом ему была тишина.

Оправдываться надоело. Чего он говорит, а они молчат?

И уже совсем скиснув, добавил:

— У нас бы над таким точно посмеялись. А чего не посмеяться-то…

Между столом и Саньком пролетело ярко-розовое кимоно, в глаза плеснул разноцветный хвост павлина на спине платья.

— Да идите вы! — отмахнулся Санёк, и кимоно, утянутое сквозняком, улетело прочь, стерев по дороге писателя с его столом.

Из тумана выступила Садако, аккуратно присев, подобрала брошенный меч.

— В каждом предмете есть душа. Она направляет. Куда направляет тебя твоя душа?

— Подальше отсюда. — Санёк удивился, что Садако вдруг заговорила по-русски, до этого все жестами общалась. — Мой зонт у тебя далеко? Мне его вернуть надо. И… это… твой зонт тю-тю. Сбондили его. Видишь, куда его душа-то увела. Из окна выбросился.

Садако вопросительно посмотрела на свои руки. Катана матово блестела сквозь пятна крови и превратилась в зонт. Тот самый. Зеленый. С птицами.

«Сейчас предлагать начнет», — мелькнуло в голове у Санька, и он на всякий случай попятился, чтобы до него не могли дотянуться.

— Раз зонта у меня нет, значит, все?

Мгновение — и зонт стал таять.

— Слушай себя, — прошептала Садако. — Твой дух тебя проведет. Все уже определено.

Садако исчезла в тумане.

— Прям как отец, — буркнул Санёк, вглядываясь в серую взвесь.

— Раз, два, три! Шишкина! Ты работать сегодня будешь? Слепцов! Не обгоняй Анель. Так! Я не пойму, мне теперь по-казахски считать? Хусеитова, ты вообще меня слышишь?

Голос пробивался сквозь вату тумана, то приближаясь, то удаляясь, ветер гонял его туда-сюда.

— Раз, два, три! — Алиса говорила жестко, хлопки одинокими щелчками разносились по парку. — Саша! У тебя живот болит? Что ты согнулся? Где твоя спина?

— Ничего у меня не болит, — прошептал Санёк.

Туман заволновался, словно кто-то там, за ним, замахал руками, ногами или несколько человек принялись активно прыгать и бегать. Послышалась музыка: «Та-та та-та-та-ра-ра-ра-ра-ра-пам».

Как у Вади на мобильном. Из фильма «Миссия невыполнима».

Санёк и сам не заметил, как выпрямился, как расправил плечи, как ноги встали под уголок.

Туман пахнул в лицо, на секунду приоткрывая репетиционный зал. Вадя халтурит, не дотягивает ногу и путает движение. Даша пытается встать впереди Шишкиной, отчего у Юльки глаза наливаются чернотой.

Эту черноту заштриховывает туман. Все исчезает.

— Я кому сказала? — несется умирающий крик Алисы.

Туман ударил в лицо, заставляя Санька попятиться.

— Ну ладно, волшебники, блин, — прошептал он. — Писатели!..

— Сань, а? — ворвался ему в уши встревоженный голос Вади.

Рядом с Саньком словно включили пылесос. Он шумно засосал в себя туман, кусты гортензии, зеленую травку, дорожку, крик Алисы, парк Уэно. Осталась лишь толстобрюхая статуя святого. В его пупке отражалось солнце, затертое облаками.

— Ну, чего ты? — нудел Слепцов.

— Чего? — переспросил Санёк.

— Чего ты весь день как немой? — Вадя расстроенно шмыгнул носом. — Мы тут ходим, а ты уперся в эту статую и молчишь.

— Где ходим?

От резкой смены картинки голова отказывалась принимать действительность. Но пупок светился, солнце хоть и сквозь облака, но сверлило затылок, а капризный голос Вади вскрывал черепную коробку не хуже любого хирурга.

— По парку. Ты чего, забыл? Мы же во дворец императора пошли.

Санёк шевельнулся, чувствуя, как затекло тело, как нехотя оживают мышцы. Дворец не вспоминался, парк был незнаком.

— Понасажали тут елок, — буркнул он, отмахиваясь от нависшей над ним ветки с длинными разлапистыми иголками.

— Это не елка. Это сосна, — с обидой за дерево произнес Вадя. — Японская. Нам Каору рассказывал. Она у них сама вывелась, вместо всех остальных деревьев.

Санёк на мгновение завис, глядя на тоскующего приятеля. Не покатил ему парк с елками. Вон — глаз красный, взгляд невеселый, рубашка мятая.

На солнце набежала более уверенная тучка. Стало темнее.

— Мы домой-то когда? — громко спросил Санёк, прислушиваясь к звукам своего голоса: так ли он слышит, как говорит. — Жрать охота.

— Ага, — согласился Вадя. — Каору сказал, что мы здесь будем есть, ресторан поблизости хороший.

Каору… Зачесанные вверх черные волосы, вздернутые удивленными домиками бровки.

Поесть — это хорошо. Пускай и в ресторане. Хотя дома лучше. Представилось, как Каору босиком проходит вдоль небольшого стола на коротеньких ножках, кланяется, легко присаживается на пятки, расправляет уставшую спину. Чья-то рука ставит перед ним небольшую пиалу с прозрачной, слабо окрашенной в зеленый цвет жидкостью.

Санёк и сам сейчас с удовольствием прошел бы вдоль другого края стола. Босая нога ощутит приятную прохладу циновки. Устроится в позе сэйдза на удобный татами. Захрустит под коленями сухой тростник подстилки. Усесться на пятках, выпрямить спину, посмотреть вверх и вознести хвалу богам, итадакимасу. Еда — это всегда хорошо. Благословен тот стол, на котором стоит рис. Осибори освежит руки и лицо после долгого дня. Обед достойно начать с чашки чая. Терпкий напиток омоет горло. После чая так приятно съесть несколько ломтиков свежей рыбы, сасими, обмакнув их в соус. А потом не спеша насладиться рисом. И пока рисинки медленно пережевываются, можно уже поглядывать на прикрытый крышечкой суп. Гадать, какой сегодня? Мисосиру?[5] Бутадзиру?[6] Имони?[7] Одэн?[8] Санёк моргнул раз, другой, поискал и не нашел плошек с крышечками. По цвету посуды можно предположить, какой суп приготовили.

По спине прокатился холодный пот, лоб покрыла испарина. Это были не его мысли… Чужие… Кто-то другой хотел вытереть руки теплым влажным полотенцем, помолиться и приступить к трапезе.

Тучка набралась наглости и выключила дневной свет, оставив тревожный ночник сумерек. Ветер принес с собой первые капли дождя.

Дождь… Каору обещал…

Дождь!

Санёк уставился на Вадю, пытаясь заметить в нем начало изменений. Как это, интересно, происходит? Медленно, морщинка за морщинкой? Или в одну секунду, как будто нового человека перед тобой поставили?

Вадя в ответ уставился на Санька. В лице — удивление. Смотрел, но не торопился кричать от ужаса или падать в обморок.

Значит, не сейчас…

Ветер подул сильнее, убрал воду, хлопнул ладошкой по небесному выключателю. Посветлело. Тучу разбросало по небу.

— Сань, ты чего? — прошептал Вадя.

Санёк часто-часто заморгал, прогоняя из памяти чужие видения стола с рисом и супом.

— Сейчас дождь пойдет, а у меня зонта нет, — неловко брякнул он.

— Я бы с тобой поделился. — Вадя потряс пакетом с запасами.

— Потом! — остановил его Санёк. — Ты лучше дай пожевать. У тебя же там бутерброды…

В голове прояснилось окончательно. Желание нормального бутерброда с хлебом и колбасой вытеснило воспоминание о супе с рисом.

— А чего ты на меня так странно смотришь? — спросил Вадя, копаясь в пакете.

— Ты не стал меняться.