А. Львов - Китайские миллионы Страница 22

— Замолчи, пожалуйста… Я истерик не выношу; что за трагедия, в самом деле! Не веришь, — и не надо, — сама знаешь, что все равно пойдешь за мною всюду… Я тебя люблю, и довольно с тебя этого, а если ты любишь меня, то должна любить меня такого, как я есть… Ты меня не переродишь! — Будимирский так увлекся своей грубой циничной речью, что забыл решение свое… — Ну и солгал я, — так что же? Ты думаешь, легко сознаться! Изволь! Я обманул ее, — взялся для этой дуры мир весь перевернуть, подкупить все правительство Европы… Ха! ха! ха! Таких дур наказывать надо. У ней денег горы, — от 10 миллионов она не разорится, — не ограбил я ее, не бойся, а мы с тобою по-царски заживем. Избавлюсь от этого последнего шпиона и буду свободен как птица. Тогда святым стану, — никого не ограблю, никого не убью, — благотворить еще с тобою буду всем! Фи-лан-тро-пом буду! Да!

Цинизм его сразил Изу. Шатаясь, бледная как полотно, она молча поднялась и ушла в свою комнату, а Будимирский… стал дразнить красавца-попугая, который, сидя на веранде в большой золоченой клетке, всегда приходил в возбуждение при появлении авантюриста.

На крик попугая выбежала старуха и разразилась грозной речью, из которой Будимирский ни слова не понял, но, увидя кулак дуэньи, плюнул, изругал ее старой кочергой и ведьмой по-русски и пошел к себе в комнату.

Он долго возился перед зеркалом, расчесывая начинавшие подрастать волосы, смазывая данной Изой мазью лицо, шею и руки, пробуя подвить кончики появляющихся усов… Он убедился, что скоро усы его станут «приличными» и хотел было заняться французским романом, когда услышал голос молочного брата Изы на веранде.

Будимирский вышел к нему и спросил, что он узнал о пакетботе. Метис кое-как объяснил ему по-английски, что пакетбот ожидается часов в 10 вечера и, получив приказание к девяти быть готовым, ушел, а Будимирский, взглянув на часы и убедившись, что Иза не выходит из своей комнаты, улегся в гамаке и заснул сном невинного младенца.

Он не обратил внимания на отсутствие Изы и, когда старуха позвала его обедать, не спросил о ней, когда вернулся с послеобеденной прогулки, и не простился с ней, уезжая на катере в море.

Минут через 40 катер был уже на рейде среди десятка других катеров и джонок, дожидавшихся почтового парохода с юга, и тихо покачивался на едва заметных волнах. Будимирский сидел в неосвещенной рубке, нетерпеливо покуривая и ожидая стимера, которого огни только показались на горизонте.

Как только «Indo-Chine» застопорил и бросил якорь, метис пристал к одному из его трапов, прикрепился и кошкой первым взобрался на палубу. Будимирский еще вчера утром, возвращаясь из Макао, дал ему инструкции, и он быстро нашел Моту в числе пассажиров, готовившихся спуститься по приглашению лодочников. Метис передал ему карточку Хако (в чемодане его Будимирский нашел их много) и просил спуститься в катер.

«Излишняя таинственность, — мог бы и сам подняться на борт» думал Моту, спускаясь с трапа и направляясь затем к рубке в ту минуту, как метис, бросивший в катер багаж японца, отвалил уже от борта парохода и полным ходом пошел в море.

— Сюда, сюда, пожалуйте, — приглашал японца Будимирский. — Я из предосторожности, которую вы поймете, не зажигал огня, но теперь можно. Здравствуйте, здравствуйте! Знаю, что вы благополучно съездили. Хако говорил мне…

Он быстро зажег стенную лампочку и любовался удивленным лицом Моту.

— Я думал…

— Вы думали встретить Хако? — Он, бедный, лежит в лихорадке в гостинице и просил меня письмом встретить вас и доставить к нему. За него не бойтесь, — дня через два он поправится…

Моту показалось все это очень подозрительным, и в сердце его закралась тревога. Он вспомнил, зачем Хако перебрался в Макао, и искал связи между его болезнью и поручением Ситревы.

— Лихорадка… это странно, он никогда не болел ею, — недоумевал японец.

— Это у него от нервного потрясения, — третьего дня ему нечаянно пришлось присутствовать при скоропостижной смерти моей знакомой, — помните той, что с нами на пароходе ехала. Ну, вот, это на него и подействовало, — выпалил Будимирский.

— Какое несчастье! — воскликнул Моту и сразу успокоился, убедившись, что поручение Ситревы исполнено.

— Ну-с, — начал Будимирский, — пожалуйте ваши трофеи…

Моту молча расстегнул жилет, достал из внутреннего кармана большой конверт и передал его Будимирскому.

Тот внимательно осмотрел его печать-облатку, взрезал аккуратно ножичком край, развернул бумагу и прочел в ней следующее:

«Гон-Конгский Банк. Дирекция. Конфиденциально. Его превосходительству господину министру колоний.

В банке нашем, как известно вашему превосходительству, хранятся капиталы (свыше 20 миллионов таэлей), принадлежащие неизвестной нам секретной китайской секте, все распоряжения которой подписываются условленной подписью «Ситрева». Принятие этого капитала на хранение последовало до вашему разрешению в 1897 году и с тех пор единственными операциями нашими с этим капиталом были платежи в Бирмингам за доставлявшееся в Шанхай, Таку и в Нью-Швакс огнестрельное оружие всякого рода, о чем мною вам не доносилось, так как операции эти по отношениям вашим к фирмам поставлявшим оружие, не могли быть неизвестны, но ныне я считаю долгом напомнить вашему превосходительству об этом капитале вот по какому поводу. Я был предупрежден депешей за условленной подписью о том, чтобы приготовить переводы на 10 миллионов таэлей для вручения их подателю чеков за той же подписью, миссионеру мистеру Найту, который в назначенный день прибыл из Тиен-Тзина. Переводы на европейские банки, согласно списку нижеприведенному, мы выдали мистеру Найту, но в виду настоящих политических обстоятельств и значительности суммы выдачи на цели, нам неизвестные, мы сочли долгом уведомить вас настоящим письмом, которое отправляется на пароходе, с которым отплывает в Европу и м-р Найт. Считаем долгом присовокупить, что в случае распоряжения вашего, конфисковать оставшийся здесь капитал можно так же легко, как и остановить в Европе выдачу по переводам, так как согласно распоряжению вашему капитал этот в официальных книгах банка не значится».

Следовала подпись.

Будимирский глубоко вздохнул, спрятал бумагу в карман, застегнул и взглянул на Моту. Стоя спиною к нему, японец смотрел в окно рубки на видневшиеся вдали огоньки Макао. Будимирский взглянул в окна налево и направо и решил, что откладывать нечего… Подойдя на шаг и размахнувшись с страшной силой, опустил кулак на голову японца… Моту упал, как подкошенный, не издав ни звука… Убийца легко приподнял его и обеими руками, как клещами, сдавил его шею… «Так вернее будет» думал он, стиснув зубы и закрыв глаза… Он держал так жертву свою минут пять, пока не почувствовал, что тело Моту холодеет под его пальцами. Тогда он положил убитого на диван, обыскал и вынул все, что было в его карманах, а затем вынес тело из рубки и столкнул его за борт.

Метис видел это. — Second (второй?) — спросил он, ухмыляясь, Будимирского.

— Yes! — ответил авантюрист и, зная преданность метиса его молочной сестре, добавил: — Now miss Iza is revenged!7

«Свободен, свободен, свободен» думал убийца. Ни малейшей тревоги в окаменевшем сердце его не было; ему казалось, что все ему улыбается, что впереди его светлая, спокойная дорога к счастью, как он называл комфорт, богатство и широкую разгульную жизнь…

XIII. В европу! — Грандиозное пари

Утро вечера мудренее, — говорил Будимирский на другой день утром за кофе Изе, бледной, но спокойной и решительной, много передумавшей за ночь и на чем-то остановившейся.

Метис уже был готов и ждал приказаний на веранде. Будимирский, недолго думая, написал следующую депешу японскому консулу в Тиен-Тзине: «Размолвка кончилась, все препятствия к нашему браку вами теперь устранены. Чудная женщина вами присланная, примирила нас, затем отправилась на родину кончить денежные расчеты и исполнить долг, — поклониться предкам на их могилах. Управляющего донесение получено, уничтожено дождем только несколько слов. Завтра мы едем в храм. Дальше что будет, не знаем. И ждем ваших отеческих приказаний. Брат едет в Лондон учиться. Сообщаю имя вашего должника Дюбуа».

— Прочти! — передал он написанное Изе.

— Ничего не понимаю, ерунда какая-то! — ответила она, прочтя телеграмму от слова до слова.

— Наложи этот трафарет, — предложил Будимирский.

Иза покрыла депешу трафаретом, найденным в чемодане Хако. Большинство слов покрылось, а в вырезанных квадратах оставались лишь следующие:

«Препятствия устранены, женщина отправилась к предкам, донесение уничтожено, едем дальше, ждем приказаний. Лондон имя Дюбуа».