Александр Шерман - Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1 Страница 25

Наступило молчание. Марион повернулась и побрела по берегу прочь, не думая о том, слышат ее или нет. Отвернувшись от человека, который обрек ее на гибель, она увидела собственную тень, зловещее и черное пятно, бегущее впереди и пересекавшее ей путь на каждом шагу. Спящее море больше не нашептывало ей слова любви и надежды, но с усталыми стонами билось у берега; вздохи ветра принесли с полей и лесов запах увядания и холод бури на далеком океане. Песок, казавшийся золотой пылью Пактола{56}, вдруг стал месивом камешков и обломков ракушек. Вся природа изменилась, но самая безнадежная перемена произошла в сердце Марион Харли, возвращавшейся домой из недолгого путешествия в поисках любви.

На следующее утро Вэнса разбудила на заре жена фермера; стоя у постели, она протягивала ему письмо.

— Это принес посыльный из дома сквайра. Он сказал, что должен был доставить письмо еще вечером, но час был поздний, и когда он пришел, мы все уже спали. Спозаранку он вернулся и велел разбудить вас.

— Благодарю вас. Можете идти, миссис Браун, — сказал Вэнс. Держа в руках нераспечатанное письмо, он неожиданно задрожал, словно от холода, от ужасного, неопределенного предчувствия.

Оставшись один, он сразу же распечатал конверт; нетерпеливые, дрожащие пальцы не слушались.

Внутри находилась полоска пергамента, которую Марион попросила подарить ей после помолвки, и надушенный листок бумаги с ее монограммой, пахнувший фиалками, запахом любимых духов девушки. Она писала:

«Ваш друг неверно прочитал иероглифы. Вот как я понимаю надпись:

“Узрите меня: я почитала себя возлюбленной царя средь людей. Он попрекал меня за скудную любовь, и теперь я лежу здесь”».

Через десять минут Вэнс, с упавшим сердцем, спешил к написавшей письмо. Утро было свежим, чудесным и нежным, как первая девичья мечта о любви, но Вэнс не замечал окружающей красоты, будто Каин, бегущий от гневного взора Бога и глаз людей с печатью на челе.

В коттедже были на ногах только слуги. Вэнс попросил горничную Марион спросить у госпожи, примет ли она его через полчаса.

Горничная ушла, и вскоре по всему дому разнесся ее пронзительный крик. Вэнс знал, что означал этот крик.

Перепрыгивая через ступеньки, он бросился наверх, мимо испуганного слуги, спешившего к хозяину, вбежал в спальню и застыл у кровати. Там, в торжественном обличии смерти, лежала его возлюбленная. Она надела подвенечное платье, купленное ей несколько дней назад заботливым отцом, дивное сочетание шелка и кружев, вышитое восточными жемчужинами. Фата, прикрепленная к великолепной короне волос, ниспадала по бокам, но на голове ее Вэнс не увидел венка. Ни единый цветок не украшал недвижную грудь Марион, ледяные пальцы не сжимали букет. В необычайном подвенечном убранстве не было ни цветов, ни драгоценностей, ни украшений, только жемчуг на платье и ожерелье из золотых скарабеев на шее.

Испустив мучительный стон, Вэнс наклонился над мертвой. С первого же взгляда он осознал, что с ожерельем произошла какая-то странная метаморфоза.

Странное, необыкновенное превращение! Жуки больше не казались золотыми игрушками, драгоценными безделками, они словно обрели жизнь и силу, которую приписывали им люди, поклонявшиеся скарабеям, как богам. Выпрямившись на мириадах ножек, остававшихся прежде сложенными и невидимыми, с раскрытыми крыльями, приподнятыми усиками и сверкающими, переливающимися алмазными глазами, блестевшими в первых лучах утреннего солнца, эти создания казались такими жуткими и потусторонними, что Вэнс в испуге отступил на шаг. Но мужество быстро вернулось к нему. С отвращением и ненавистью, какие испытывает человек, столкнувшись с происками нечистого, он вцепился в ожерелье и — несмотря на то, что опоздал и ожерелье уже выполнило свою роковую работу — coбрался было сорвать его с шеи несчастной. Внезапно вновь нахлынул неведомый ужас, и Вэнс понял, что старается напрасно. Каждая из тонких, как нити, ножек жуков заканчивалась миниатюрным когтем, и каждый коготь, глубоко погрузившись в тело жертвы, смертельной хваткой удерживал еще теплую добычу.

Тем временем встревоженные и недоумевающие домашние заполнили комнату; но Вэнс, повернув к ним бледное лицо и набухшие, налитые кровью глаза, попросил дать ему еще минуту наедине с телом нареченной. В комнате остался лишь отец Марион. Вэнс подвел его к кровати, указал на то, что лежало на ней, и спокойно произнес:

— Она примеряла платье, что вполне естественно для девушки, и приложила к шее ожерелье. Оно отравлено; я предупредил ее об этом, когда подарил ожерелье, и просил не надевать его. Она забыла о моем предупреждении и надела ожерелье; может быть, она представляла, как стоит у алтаря с подаренным мною украшением на шее. Я предупреждал ее, но она не послушалась и теперь — она лежит здесь.

Питер Харли, человек светский, умный и проницательный, бросил долгий и пытливый взгляд на лицо несостояв-шегося зятя, затем на лицо трупа, едва ли выглядевшее более строгим и бледным.

— Здесь кроется тайна, но я не хочу вникать в нее, чтобы не возненавидеть человека, которого любила моя дочь, — наконец произнес он. — Ступайте и оставьте меня с моей мертвой.

— Я заберу это; оно принадлежит мне, — сказал Вэнс, срывая ожерелье. Под ним оказалась синевато-багровая полоса, которая вилась вокруг шеи и состояла, как показал тщательный осмотр, из бесчисленных мелких ранок или точек; но прямо у них на глазах отметины начали затягиваться и через час кожа стала, как прежде, гладкой и белой.

После этого Вэнс исчез. Он появился снова лишь у открытой могилы Марион Харли, рядом с ее отцом и кузиной. Когда служба закончилась, скорбящие разошлись и они остались втроем, он повернулся к своим спутникам и сказал:

— Прощайте. Больше вы меня не увидите.

Джульетта, издав тихий стон, отвернулась; затем, затрепетав, упала на землю, как мертвая, в глубоком обмороке.

Ее дядя, указав на распростертое тело, сурово встретил взгляд несчастного человека, стоявшего перед ним.

— Ее тоже? Ни за что! Неужели одной недостаточно?

— Если Джульетта согласится выйти за меня, можете сами назначить дату, — в отчаянии проговорил Вэнс.

— Через год, считая с завтрашнего дня, если Джульетта будет согласна. Пусть моя девочка сперва полежит год, один только годик в могиле; пусть притязания мертвых уступят место живым, — с горечью ответил старик.

— Через год, считая с завтрашнего дня, я вернусь, — сказал Вэнс, — и если Джульетта согласится выйти за меня, мы поженимся.

Прошел год, и возвратился Вэнс. Джульетта, любившая, но не понимавшая его, была готова принять жертву, которую он предложил ей вместо сердца, и их обвенчали.

Она счастлива, возясь с детьми и хлопоча по хозяйству, преклоняется перед мужем и тысячью мелких способов обманывает человека, которого боится не меньше, чем любит.

А он? О внутренней жизни его мы не станем рассказывать; о внешней может достаточно рассказать простой факт: когда никто не видит, он достает индийскую шкатулку с египетским ожерельем внутри. Скарабеи, оторванные от теплой человеческой плоти, лежат сейчас в спокойном состоянии, в каком мы впервые их застали; но яд их никуда не исчез, сила осталась, и Вэнс, глядя на них, часто думает, что они являются только внешними символами мстительных воспоминаний, вечно жалящих и раздирающих его сердце.

Луиза Мэй Олкотт

ЗАБЛУДИВШИЕСЯ В ПИРАМИДЕ, ИЛИ ПРОКЛЯТИЕ МУМИИ{57}

(1869)

I

— А это что, Поль? — спросила Эвелин, открывая шкатулочку из потемневшего золота и с любопытством рассматривая содержимое.

— Семена какого-то неизвестного египетского растения, — ответил Форсайт, глядя три багряных зернышка в поднятой к нему белой ручке. Внезапная тень набежала на его загорелое лицо.

— Откуда они у тебя? — спросила девушка.

— История жутковатая. Лучше ее не рассказывать, не то она будет тебе сниться, — с рассеянным видом сказал Форсайт.

Девушка сгорала от любопытства.

— Пожалуйста, расскажи. Мне нравятся жуткие истории, и после я совсем не боюсь. Расскажи, прошу тебя — ты всегда так интересно рассказываешь, — воскликнула она. Повелительность на прелестном личике девушки мило сменялась мольбой, и отказать ей было немыслимо.

— Ты пожалеешь об этом, да и я, возможно. Заранее предупреждаю, что эти таинственные семена приносят своему владельцу несчастье, — с улыбкой произнес Форсайт, но тут же сдвинул черные брови и посмотрел на сидевшее перед ним цветущее создание нежно и обеспокоенно.

— Говори же, мне не страшны твои драгоценные крупинки, — приказала она и властно кивнула.

— Слушаю и повинуюсь. Позволь мне припомнить все подробности, и тогда я начну рассказ, — отозвался Форсайт и стал расхаживать взад и вперед с задумчивой миной человека, переворачивающего страницы прошлого.