Будь моей сестрой - Герман Михайлович Шендеров Страница 28

Он зверел в миг удушливого бреда – от одиночества, от презрения жены и сына, от тошнотворного бессилия. Зверел и срывался. Затем безразлично каялся. Говорил что-то бессмысленное, повисающее между ними дурацкими гирляндами. Боялся смотреть на Таню.

Потом опять срывался.

В девяносто третьем Таня забрала сына и уехала.

– Я вас найду, – пробормотал Сергей, и тут вахтовка дернулась и остановилась.

Тяжелые головы повернулись к кабине. Молча, привычно ждали.

– Выходим, – протрещало переговорное устройство.

Выбрались из салона через главную и торцевую двери. На горизонте светлело, медленно и нехотя отползала ночь. Обочина грунтовой дороги бугрилась непрошеным майским снегом, желтоватым и грязным. Сергей спрыгнул на землю и обошел кабину.

«Урал» замер в начале моста. Присев на корточки в свете автомобильных фар, водитель рассматривал широкую, хищную трещину в железобетонном настиле. Внизу шумела река.

– Опять на цыпочках пойдем, – сказал Юра, подышал в сложенные лодочкой ладони. – Холодрынь…

Вспыхивали огоньки сигарет. В рассветных сумерках рыскали лучи ручных фонарей. Спасатели спускались к опорам, обследовали полотно, прикидывали, пройдут ли машины. Командир подразделения развернул по рации автокран, который шел из Южно-Сахалинска следом: ищите другой мост. Командир был высоким, седовласым, с глазами, которые никогда не заглядывали в будущее, – будущее зависело от настоящего, от того, как он и его люди справятся с заданием.

Сергей украдкой глянул на командира. Потом выбросил окурок и спустился по конусу насыпи к реке. Разлом в дорожном полотне – это плохо, того и гляди начнет шириться, расщепляя и опуская крылья моста, но это всегда следствие, а причина – раненые, обессилевшие опоры.

Берег речушки окаймлял тонкий ледяной припой. Под ригелем толпились, подняв головы и фонари, хмурые мужики. Косые трещины сходились над опорой в центре ригеля и напоминали приоткрытые рты, голодные каждый по-своему. Опора дала глубокую – кисть засунешь – трещину и заметно накренилась. Мужики качали головами.

– Некритично, – сказал один.

– В любой момент сложится, – вздохнул другой.

– Выдюжит.

– Арматура с бетоном поссорились, скоро разъедутся.

Сергей поискал взглядом сказавшего последнюю фразу, в которой услышал совсем другое, болезненное, личное, но огоньки сигарет, облачка пара и лучи электрического света уже разбредались, ползли наверх.

Он снова посмотрел на покосившуюся опору, на пучок сжатой арматуры, спрятавшийся в крошащейся бетонной тени. Если подземные толчки сделали такое с приземистым коротким мостом, то что же они сотворили с пятиэтажками?

Им сказали, что. Но они не поверили. Никто не поверил. Говорящий мог толком и не знать, мог сгущать, мог ошибаться…

Не мог.

Сергей вдруг ясно и окончательно осознал, что случилось самое страшное. И что скоро ему придется столкнуться лицом к лицу с правдой, с тем, что он, возможно, не сможет принять.

Выбора не было. Он должен попытаться, обязан быть там.

Командир хлопнул водителя по плечу, выбрался из кабины, и «Урал» тронулся. Мучительно долго и медленно крался по мосту между разломов. Останавливался, щупал полотно фарами. Перебрался под немое стылое «ура» на другую сторону.

Следом перешли спасатели. Сергей шагал последним – за призрачными силуэтами с горбами рюкзаков, за верой и неверием, за ужасным убивающим предчувствием. В русле реки текла черная кровь. Мост молчал, не шевелился, но казалось, сейчас встрепенется и сложится – Сергей ждал, почти хотел этого. Когда-то он уже пытался перейти похожий мост, растрескавшийся и ненадежный, существующий только в его голове, или – как он надеялся – в их с Таней головах, но ничего не получилось.

Мост закончился. Мужики забрались в пассажирский модуль.

– Далеко еще? – спросил Юра у салона.

– Скоро будем.

Сергей упал на спинку кресла и закрыл глаза.

Позади, в ночи остались сотни километров дороги – сначала асфальтовой, затем бесконечно грунтовой, кем только не обруганной вдоль и поперек. Унылые, грязные поселки и рыболовецкие станы проплыли перед опущенными веками, и их навсегда слизал ледяной ветер восточного сахалинского берега.

Сергей почувствовал, когда подъезжали, по изменившемуся ритму машины. По ноющей боли в груди. Открыл глаза и медленно повернулся к окну.

Окончательно и бесповоротно рассвело.

В Нефтегорске он бывал лишь раз – два года назад, когда приехал умолять Таню вернуться с Женькой в Южный. Но у нее там был кто-то, наверное…

Он помнил, что поселок ютился в стороне от дороги, но зданий Сергей не увидел. Равнина лежала громадной пыльно-серой простыней, под которой было спрятано нечто безумно важное, и над равниной стояли темные столбы дыма, висело низкое бесцветное солнце.

И в эту равнину не хотелось, от нее тянуло холодом и болью. Предчувствием горя, от которого нельзя убежать. Команда прозвучала как избавление: «По машинам», – и снова лампочка дрожит под потолком, и небритые скулы соседа, как будто ставшего за эти несколько часов родным. Все мужики словно стали своими, как бывало тогда… когда его ждали, когда он спасал.

– Слышь, – он толкнул в колено задремавшего соседа, – а ты где служил?

Юра приподнял бровь, разлепляя веко, взглянул на Сергея одним неподвижным глазом, бледным, чужим. И снова закрыл, ничего не ответив.

«Не время» – снова пронеслось в голове Сергея, до места ехать совсем ничего, последние минуты отдыха. Под теплый скрежет вахтовки и отеческий рокот старого движка. Последние минуты прежней жизни. Жизни до.

Он тоже закрыл глаза и мгновенно погрузился в теплую дрему. Что бы ни случилось дальше, пусть оно пока там и остается, пусть подождет. Еще успеет его убить. Нет, жизнь не прощает обмана, даже если поверить, что обманул всех, включая себя.

Они прошли в большую палатку, походившую скорее на старый помятый дом из стихотворения Есенина: «Низкий дом без меня ссутулится, старый пес мой…»

Внутри горели желтые лампочки, стрекотал генератор, под ногами, в размокшей земле, лежали доски. Вокруг суетились, бегали, ругались, протягивали какие-то провода, носили коробки. Палатка оказалась меньше и теснее, чем выглядела снаружи. Сергею сделалось душно. Воздух загустел, каждый вдох словно уменьшал свободное пространство, его место для жизни. Будто своими вдохами он отнимал воздух у тех, кто сейчас под завалами. Им нужнее, им каждое движение дается с трудом и может быть последним.

Зачем они толпятся здесь? Почему ничего не делают? Прячутся в этой тесной, мрачной, вонючей тряпке. Он оглянулся. Мужики из вахтовки стояли рядом, из угла с мешками говорил командир. Вид у него был такой, словно он только что вынырнул из тяжелого сна: черные скулы, красные глаза, тревожный взгляд, слипшиеся на лбу волосы. Раскатистый голос его загудел над головами, словно гроза, то пробиваясь сквозь мысли Сергея, то прячась в них, заглушаемый трескотней техники.

Все, что рассказывал майор, Сергей знал, отлично помнил, но инструкция была обязанностью, ритуалом… Это не сель, не затопление, не пожар, не смерч и не цунами – Нефтегорск разрушило землетрясение. Ночью, за семнадцать секунд, полностью. В поселке проживало более трех тысяч жителей, а сейчас вокруг, сколько хватало взгляда, лежали руины. Их рваные края дымились и скрежетали, хрустели под сапогами спасателей и стонали жуткими человеческими голосами.

– …это позволит нам услышать тех, кто еще жив… – пробились в сознание Сергея слова командира. – На это время следует прекратить все действия и сосредоточить внимание на определении источника звуковой информации…

Даже сейчас они не могут говорить по-человечески, мелькнуло в голове, когда такое… Хотя какое такое, такое у них часто, такая работа, инструкции должны быть однозначными. Звуковая информация. Здесь от нее мороз по коже: вой, стоны, крики, плач, истерики, хрип, мольбы… Звуковая информация, господи.

– …«час тишины»… по команде руководителя в зоне че-эс останавливаются все работы и движение транспорта, выключаются все работающие механизмы и машины. На завале остаются только «слухачи» – спасатели с приборами поиска и кинологи с собаками. Продолжительность «часа тишины» – пятнадцать–двадцать минут…

«Спасателей меньше, чем пострадавших», – подумал Сергей. Он с таким еще не сталкивался. Сотни, тысячи раненых. Спасатели летят из Хабаровска, Владивостока, из Москвы. Маленький северный Нефтегорск неожиданно стал большим. Большой бедой.

Улицы… На какой они жили улице? Сергей постарался вспомнить. Поток людей вывел его из палатки, в руках оказалась лопата, на голове каска, чей-то крик в левое ухо передал приказ: поступаете в распоряжение Лыкова, улица Техников, с Богом.

Техников… Нет, не техников – нефтяников. Улица Нефтяников, дом шесть.

Сергей поднял голову и осмотрелся. Кругом копошились люди, из земли словно вылезли бетонные кишки, улицам вспороли брюхо: арматура, серая крошка, ручьи из разорванных труб с запахом газа, сухой вкус штукатурки во рту.